Испанские братья.
Часть вторая.
XIII. Тихие дни.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Испанские братья. Часть вторая. XIII. Тихие дни. (старая орфография)

XIII. 

Тихие дни.

Старик осторожно положил Карлоса на соломенный тюфяк (у него еще сохранилась некоторая доля физической силы, да и не трудно было поднять это изсохшее тело); затем он стал стучать в дверь и звать на помощь. Но никто не слышал его, или по крайней мере не отзывался на его клич; да оно и было понятно, если вспомнить, что в течение двадцати лет он ни разу не призывал своих тюремщиков. После того, в совершенном недоумении что делать, он склонился в отчаянии над своим юным товарищем, безпомощно ломая себе руки.

Наконец Карлос пошевелился и проговорил: - Где я? что это? - но по мере того, как в нему возвращалось сознание, он вспомнил, что ему не от кого ждать помощи. Он сделал усилие, чтобы понять свое положение. Какое-то одуряющее чувство радости наконец охватило его. Был он свободен? Позволили ему видеться с Жуаном?

Наконец, постепенно и медленно все стало ясно. Он приподнялся, схватил руку старика и воскликнул:

- Отец мой!

- Лучше-ли вам, сеньор? - спросил тот с безпокойством.-- Прошу вас выпить немного этого вина.

- Отец, отец мой! Я твой сын. Я Карлос Альварец. Ты не понимаешь меня?

- Я не понимаю вас, сеньор,-- произнес старик, отодвигаясь от него с выражением недоумения. - С кем я имею честь говорить?

- Отец мой, я твой сын... твой сын Карлос!

- Я никогда не видел вас... до вчерашняго дня.

- Но это правда; и...

- Остановитесь,-- перервал его старик;-- вы говорите безумные слова. У меня был только один мальчик... Жуан... Жуан Родриго. Старший в доме Альварец де-Менния всегда носил имя Жуана.

- Он жив. Он капитан дон-Жуан теперь, храбрейший и благороднейший из людей. Как бы вы любили его, еслиб только вы могли увидеть его! Но нет; слава Богу, это невозможно.

- Мой мальчик - капитан в армии его величества!-- сказал дон-Жуан, думавший, что великий император еще царствует.

- А я,-- продолжал Карлос прерывающимся голосом.-- Я родился тогда, когда вас считали умершим... я появился на свет, когда Бог взял в себе мою мать из этого мира греха и печали... и теперь Провидение, своими неведомыми путями, привело меня сюда, чтобы утешить вас, после стольких лет страданий.

- Твоя мать! Ты сказал, твоя мать? Моя жена, Constanza mia. Дай-же мне взглянуть на твое лицо.

Карлос тепер встал на колени; старик положил руку на его плечо и смотрел на него долгим, пристальным взглядом. Наконец, Карлос приподнял эту руку и положил ее себе на голову.

- Отец,-- сказал он,-- ты будешь любить своего сына? Ты благословишь его? Он жил до сих пор среди тех, которые его ненавидели и не слыхал ни однего ласкового слова; сердце его рвется к любви и нежности.

Дон-Жуан не отвечал несколько времени и только гладил рукою его мягкие волосы.

- Совсем как у нея,-- проговорил он, точновосне.-- И глаза её... голубые. Да, да; я благословлю тебя... Но кто я? Да благословит тебя Бог, сын мой.

Во время долгого, следовавшого после того, молчания, раздались удары монастырского колокола. Как ни был взволнован Карлос, но он вспомнил, что резкое отклонение от принятого стариком обета покаяния может иметь вредные для него последствия. Поэтому он решился напомнить ему об этом.

- Отец,-- и как сладко в его устах звучало это слово,-- ты всегда в это время читаешь покаянные псалмы. Когда ты кончишь, мы возобновим наш разговор. У меня есть столько рассказать тебе.

А то ведь внезапный порыв новых, пробудившихся в нем мыслей мог отозваться вредно на его уме и на его теле. Но знакомые латинския слова, повторяемые почти безсознательно и машинально, подействовали успокоительно, как сон, на его возбужденный мозг.

Между тем Карлос благодарил Бога, что здесь, в этой мрачной темнице, наконец, осуществилось заветное желание его детских лет. Теперь это ужасное место озарилось для него светом радости. Его жизнь была полна; цель её достигнута. Он был доволен.

- Рюи, Рюи, я нашел нашего отца! - было кликом его сердца. Но он сдержал его, а также и слезы, просившияся на его глаза, чтобы не потревожить своего отца.

Но ему предстояла еще более трудная задача. Он раздумывал, как ему рассказать все прошлое разбитому, престарелому человеку, без потрясения его ослабевшого мозга.

Он решил первым делом передать ему о Нуэре. Он сделал это постепенно, чтобы не подавить его сразу новыми впечатлениями. Он говорил о Долорес и Диего; описывал замок, возсоздавая перед ним давно знакомые картины. С особенными подробностями он описал его комнату, потому что она мало изменилась с тех пор и была любимым местом отца.

- На её окне,-- сказал он при этом,-- были написаны слова алмазом, вероятно, твоею рукою, отец мой. Мы с братом в детстве часто перечитывали их и по поводу их создавали в своем воображении не мало планов. Ты не можешь припомнить их?

Старик покачал отрицательно головою. Тут Карлос стал повторять: 

"El Dorado 

Jo hé trovado".

-- Да, я вспоминаю теперь,-- сказал быстро старик.

- И золотая страна, открытая тобою, не была ли это истина, возвещенная Писанием? - торопливо спросил Карлос.

Старик задумался; мысли его видимо спутались; и он сказал с грустью:

- Не знаю. Не могу припомнить, что побудило меня написать эти строки или даже - когда оне были написаны.

Затем Карлос решился рассказать все, что он узнал от Долорес о своей матери. Известие о смерти его жены было сообщено узнику; но оно было единственным, дошедшим до него о судьбе его семьи за все эти годы. В начале он выслушивал его довольно спокойно, но потом волнение его при имени жены стало усиливаться, и Карлос, старавшийся пробудить замолкнувшия струны его сердца, стал опасаться за него.

- У тебя совсем её лицо; точно она вновь явилась передо мною! - сказал старик.

Карлос старался пробудить в нем воспоминания о его первенце. Но он любил его и помнил только как малютку. Жуан юноша и потом взрослый человек - казался ему чем-то чуждым. Под конец Карлосу удалось установить связь между узником-отцом и храбрым, благородным сыном, напоминавшим его самого в молодые годы. Карлос не уставал рассказывать о храбрости Жуана, его великодушии и праздивости, часто заканчивая все это словами:

- Он был бы твоим любимцем, еслибы ты его знал, отец мой.

По мере того, как проходило время, он узнавал из уст своего отца главные события его жизни. Его прошлое походило на когда-то яркую картину с выцветшими красками. Все, что он помнил, он передавал своему сыну отрывками, часто безсвязными, из которых Карлосу удалось постепенно создать нечто целое.

Ровно двадцать три года тому назад, по приезде в Севилью, по повелению императора, как он думал, граф де Нуэра был арестован и заключен в тайную тюрьму инквизиции. Он хорошо знал свое преступление. Он был близким другом де-Валеро; он читал и изучал Священное Писание; и ему даже случалось в присутствии нескольких лиц отстаивать новое учение. И он был готов пострадать за свои убеждения. Еслибы тотчас после его ареста его подвергли пытке или приговорили к костру, вероятно, его имя было бы в числе других героев, мучеников инквизиции.

Но последовало долгое, томительное заточение, которое подорвало его пылкую, деятельную натуру. Его вера была настолько сильна, что он готов был вынести все, что соответствовало выдающимся чертам его характера; но он сдался под бременем коварно придуманных испытаний, направленмых на его слабые стороны.

Измученный долгим заточением, он сделался жертвою монахов, которые напали на него с своими хитросплетенными аргументами и софизмами. Он чувствовал себя как храбрый человек, которому приходится драться на шпагах с более искусными противниками. Он сознавал, что был прав; и думал, что может доказать это. Но они доказывали ему противное и он не в состоянии был уловить слабых мест в их выводах. Они убеждали его признать себя побежденным, смирить свою гордость и подчинить свой разсудок решению святой католической церкви. Они обещали ему свободу и то, что наказание его будет заключаться в легком покаянии и денежной пени.

Надежда освобождения пробудилась в его сердце; ум его к тому времени был уже спутан и внутренний голос совести не находил достаточной поддержки. Отречение его было написано в сравнительно мягких выражениях и в свое время было подписано им. От него не требовали публичного покаяния, так как все это дело хранилось в величайшей тайне.

Но главный инквизитор Вальдец не вполне верил в искренность его раскаяния, что отчасти объяснялось желанием получить в пользу святой инквизиции большую долю его владений. Кроме того, он вероятно боялся разоблачений, еслибы граф получил свободу. Поэтому, он решился прибегнуть к одной уловке, часто практиковавшейся и одобряемой инквизицией. Подосланный к нему шпион-подстрекатель донес, что граф де-Нуэра дерзко отзывается об инквизиции, произносит кощунственные слова против католической веры и в глубине души держится своей ереси. В результате он был приговор к пожизненному заключению.

Положение дон-Жуана было достойно всякого сожаления. Подобно Самсону, он был лишен своей силы и связанный предан в руки своих врагов. Он отказался от своей веры, потому что не в силах был выносить вечного заключения. И теперь, отторгнутый от веры своего Бога,-- он должен был испытать это заточение. Понятно, что это отразилось для него ужасными последствиями. Ум его потерял свою силу и подвижность, и в конце концов сделался пассивным орудием в руках других.

сообщить об аресте её мужа графине Нуэра, с секретными инструкциями узнать, не пошатнулась ли и она в своей вере. В своем фанатизме, он с ненужною жестокостью исполнил это жестокое поручение. Но он не был вовсе лишен совести и его глубоко потрясло известие о её смерти, последовавшей через несколько дней после его посещения. Привыкший, по своей религии, уравновешивать злое сделанным добром, он решился, чтобы успокоить свою совесть, спасти душу того человека, в смерти жены которого он чувствовал себя виноватым.

Он не жалел усилий для поставленной себе задачи, и достиг известного успеха. Он убил постепенно всякую самостоятельность в уме раскаявшагося и с радостью увидел свой собственный образ, отраженный в нем, как в зеркале. Он принимал отражение за действительность и торжествовал, видя, что оно все более и более отвечает на каждое его движение.

того все, что было доступно его натуре; но все его усилия не привели ни к чему. Бледное лицо непокорного молодого еретика, столь напоминавшее его мать, укоризненно вставало перед ним, и он чувствовал к нему какое-то непонятное влечение. Может быть, влияние отца подействует благотворно на сына, уступавшого ему в начале по силе характера и теперь подавленного долгим периодом заключения и страданий.

Может быть, в этом фанатическом монахе еще не умерло все человеческое и он хотел усладить последние дни старика, возвращенного церкви, благодаря его личным усилиям.

Карлос не думал о побуждениях, которыми руководствовался настоятель. Он был преисполнен новой радости.