Испанские братья.
Часть вторая.
XII. Еще о покаявшемся.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Испанские братья. Часть вторая. XII. Еще о покаявшемся. (старая орфография)

XII. 

Еще о покаявшемся.

На следующий день, после ранней молитвы, старик снял свою мантию, взял в руки метелку из длинных камышевых прутьев и с серьезным спокойствием принялся мести комнату. Вид этой величественной фигуры, занятой таким мелким делом, не мог не произвести впечатления на Карлоса.

Он сам уже привык к исполнению таких обязанностей, потому что каждый из узников Santa Casa, какого бы ни было звания, прислуживал сам себе. Но в то же время для него было невыносимо видеть своего товарища по заключению - этого величавого, благородной наружности старца, занятого таким унизительным делом. Он встал с места и просил его уступить ему исполнение этой работы, как младшему. В начале узник не соглашался на его просьбу, утверждая, что это входило в наложенную им на себя эпитимию. Наконец, он уступил просьбам Карлоса, может быть, и потому, что уже отвык здесь от всякого сопротивления и проявления своей воли. После того, он с интересом, обнаруженным в первый раз, стал следить за медленными и неловкими движениями своего молодого товарища.

- Вы хромаете, сеньор,-- сказал он после того, как Карлос сел, окончив свою работу.

- Это от блока {Блок, или дыба, на который вздергивали жертв инквизвции при пытке.},-- отвечал тихим голосом Карлос, и лицо его озарилось улыбкой, при воспоминании, что и ему пришлось пострадать за свою веру.

- За чем они привели вас сюда? - сказал наконец старик с некоторым раздражением в голосе.-- Ведь я провел спокойно в одиночестве все эти годы.

- Мне жаль безпокоить вас, сеньор,-- отвечал Карлос. - Но я здесь не по своей воле, и не могу уйти отсюда. Я узник здесь, подобно вам, но разница в том, что я приговорен к смерти.

Прошло несколько минут в молчании. Потом старик встал с своего места и, сделав несколько шагов по направлению к Карлосу, с серьезным видом протянул ему руку.

- Я боюсь, что я говорил жестко,-- сказал он.-- Прошло уже столько лет с тех пор, как я не говорю с подобными себе, что я почти разучился обращаться к ним. Будьте добры, сеньор и брат мой, не откажите мне в своем прощении.

Карлос уверял его, что он нисколько не обижен и, взяв протянутую руку, с почтением поднес ее к своим губам. С этого момента он полюбил своего товарища по заключению.

После некоторого промежутка молчания, старик сам возобновил разговор.

- Вы, кажется, сказали, что находитесь под смертным приговором,-- спросил он.

- Да, хотя формальный приговор еще не состоялся,-- отвечал Карлос.-- Говоря языком инквизиции, я - не раскаявшийся еретик.

- И такой молодой!

- Быть еретиком?

- Нет, чтобы умереть.

- Разве я еще кажусь молодым? Последние два года показались мне целой жизнью.

- Разве вы уже два года в заключении? Бедный юноша! Впрочем, я пробыл здесь девять, пятнадцать, двадцать лет... я не могу сказать, сколько. Я потерял счет времени.

Карлос глубоко вздохнул. И ему предстояла такая же жизнь, если по слабости он отречется от своей веры.

- Как вы думаете, сеньор, разве эти долгие годы страдания не хуже быстрой смерти?

- По моему, это не существенно,-- отвечал не совсем ясно покаявшийся.

Его ум был не в силах теперь бороться с разрешениен этого вопроса, и потому он инстинктивно сторонился от него.

- Мне приказано,-- сказал он наконец,-- чтобы я своими советами влиял на вас в видах спасения вашей души, путем возвращения в лоно апостольской и католической церкви, вне которой нет ни мира, ни спасения.

силами для борьбы с этим дряхлым, подавленным страданиями стариком, подобно тому, как Жуан погнушался бы вступить в бой с слабым противником.

Подумав немного, он отвечал:

- Могу я просить вас, сеньор и отец мой, позволить мне откровенно изложить перед вами, во что я верую?

Подобная просьба не могла остаться без удовлетворения. Неделикатность между двумя благородными кастильцами в глазах раскаявшагося показалась бы хуже ереси.

- Прошу вас почтить меня изложением ваших мнений, сеньор,-- отвечал он с поклоном,-- и я выслушаю их с величайшим вниманием.

В самых простых словах, доступных пониманию ребенка, с сердцем, полным веры и любви, Карлос говорил о земной жизни Христа и Его страданиях для спасения всех верующих в Него.

Выражение потускневших глаз старика несколько оживилось и Карлос заметил, что он слушал его с возростающим интересом. Но потом произошла перемена. Оживление исчезло из его глаз, хотя он ни на один момент не спускал их с лица говорившого. Сосредоточенное внимание заменилось таким выражением, которое может быть только у человека, слушающого какую нибудь чудную музыку, вызывающую в нем смутные, дорогия воспомнеания. В действительности, голос Карлоса звучал именно такою музыкой в ушах его товарища по заключению и последний, казалось, готов был навсегда остаться там, слушая и смотря на него.

Карлос подумал, что если этот раскаявшийся удовлетворял их "преподобия", то требования их были не особенно строги. И он удивлялся, как проницательный человек, подобный настоятелю Доминиканского монастыря, мог доверить его обращение в такия руки. Восхваляемое благочестие раскаявшагося казалось ему только умственною подавленностью,-- покорностью души, в которой была убита всякая сила.

- Только живое может сопротивляться,-- подумал он;-- с мертвым-же они могут сделать, что угодно.

Но, несмотря на такую подавленность сердца и ума_г Карлос чувствовал, что его товарищ по заключению с каждым часом делается ему дороже.

Когда, из боязни утомить его, он прекратил свое изложение, оба они погрузились в молчание, и прерванный разговор не возобновлялся в течение этого дня, хотя они относились друг к другу с прежним дружеским вниманием. Первое, на чем остановился взгляд Карлоса, когда он проснулся на следующее утро, была склонившаяся перед Мадонной фигура старика, с выражением более сильного внутренняго чувства на лице, чем он замечал до сих пор.

Но Карлос ошибался, думая, что одно религиозное чувство оживляло лицо старика. В душе последняго пробудилось иное, давно заснувшее в нем, земное чувство. В уме его промельвнуло слабое воспоминание о молодой жене с малюткой, от которой его оторвали уже столько лет тому назад. Несколько позже, когда два узника сидели за своей утренней трапезой, состоявшей из хлеба и вина, покаявшийся начал говорить первый.

- В начале, вы очень смутили меня, сеньор,-- сказал он.

- Я должен сознаться в том же чувстве по отношению к вам,-- отвечал Карлос.-- Весьма понятно, что товарищи по несчастию, подобные нам, могут быть друг для друга настолько-же источником горя, сколько и радости.

- Вы правы,-- отвечал старик.-- Мне уже раз пришлось пострадать от предательства одного товарища по заключению, и потому неудивительно, что во мне развилась некоторая подозрительность.

- Как это случилось, сеньор?

- Это было давно, вскоре после моего ареста. В продолжение многих тяжелых, мрачных месяцев одиночества,-- я не могу сказать, сколько их прошло,-- я оставался... я хочу сказать... пребывал в состоянии не раскаяния.

- Разве? - спросил с живым интересом Карлос.-- Впрочем, я так и думал.

- Прошу вас, сеньор, не вините меня,-- сказал с безпокойством старик.-- Теперь я примирился. Я возвратился в лоно истинной церкви. Я исповедывался и получил отпущение и мне даже обещано напутствие св. Даров, если моя жизнь будет в опасности. Я отрешился от всей той ереси, которую я узнал от де-Валеро.

- Этого я не могу припомнить. Первый год я вижу ясно; но потом все точно во сне. В этот первый год со мною был предатель, о котором я говорил. Я уже просил о возвращении в церковь. Мне было обещано, я должен был принести покаяние; мне обещали прощение... свободу. После того мне случилось говорить с этим человеком, от чистого сердца, как теперь с вами, я считал его благородным человеком, может быть, "их преподобия" поступили несколько строго со мною. Да простит мне Бог эти слова! И этот человек, мой товарищ по заключению, сам знавший, что такое тюремная жизнь... пошел и донес на меня за эти праздные слова сеньорам инквизиторам... да простит его Бог! тогда двери темницы закрылись предо мной навсегда... навсегда! увы!...

Карлос едва улавливал его последния слова. Он не спускал своих глаз с его лица.

- Не оставили ли вы за собою в том мире дорогих, близких вам, разлука с которыми разрывала ваше сердце?-- спросил он дрожащим голосом.

- Да, оставил. И с тех пор как вы здесь, я постоянно вижу пред собою их лица. Я не знаю почему. Моя жена, мое дитя! - старик закрыл свое лицо рукою, и давно незнакомые слезы показались на его глазах.

- Да, мне обещали спасти его от безчестия. Но в мое покаяние входило, чтобы я никогда не произносил его, даже забыл его, если возможно.

- Но только этот один раз, это не праздное любопытство... сжальтесь надо мною, назовите его,-- умолял его в страстном волнении Карлос.

- Ваше лицо и голос действуют на меня непонятно; кажется, я ни в чем не могу отказать вам. Я... то есть я был... дон-Жуан Альварец де-Сантильянос-и-Менния.

При этих словах Карлос упал без чувств у его ног.