Судья не впопад

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Судья не впопад (старая орфография)

III.
Судья не впопад.

Я, надеюсь, оказывал всегда должное уважение властям предержащим; но никогда не оценял вполне значение этих властей, пока не стал одним из них, будучи выбранным в "мировые" округа Мидльсекс. Так вульгарно характеризовала невежественная толпа мое новое звание, но излишне, полагаю, прибавлять, что настоящий титул мой был член мирового суда. В старинных местечках и округах, где сохраняются добрые старые обычаи, люди, удостоенные такой почести, препоясываются даже мечем, подносимым коленопреклоненной корпорацией; но в наши дни эта церемония обыкновенно опускается. По новым правилам наместник графства (по зрелом размышлении и, быть может, помолившись предварительно) выбирает самых почтенных и пригодных для этого поста лиц и письмом извещает их об избрании. В этой простоте, быть может, еще больше, смысла для тех, кто умеет, смотреть в глубь вещей - чем в старинной форме инвеституры.

По внешнему виду я был, казалось, тот же человек, что и до моего возвышения, но, Боже, какая однако огромная разница!

В святая святых души своей я сознавал себя custos rotulorum, то есть лицом не дюжинным, позвольте вам, заметить, персоной, так сказать. Я сам, собственно говоря, не знал, что разумею, но как любой профессор метафизики был готов вразумить других.

Во-первых, я велел пришить к шляпам моих слуг кокарды такой величины, что мой грум жаловался жене, что над ним смеются, говоря, что не кокарда пришита к нему, а он пришит к кокарде. Я призвал его к себе в кабинет и прочитал наставление, как бы с судейской скамьи, очень красноречивое и внушительное, и отпустил юношу через три четверти часа, полагаю, с пользою для него, но в горьких слезах. Я нашел удивительно сильную (и, надеюсь, оригинальную) фразу: "я не хочу, несчастный мальчик, подбавлять горечи к вашему горькому положению".

Сначала я вознамерился было, чтобы подготовить себя к своим важным обязанностям читать "судебные уставы"; но после шестикратных попыток, при чем первые пять оканчивались легкой дремотой, а последняя, шестая, таким крепким сном, что он смахивал на апоплексический удар, я отказался от своего намерения и ограничился чтением полицейских отчетов, где в сущности каждый мог почерпнуть все самое существенное. Я находил также полезным для практики обращаться к шарманщикам на улице со словами:

- Послушай-ка, любезный, я как мировой судья... - и заканчивал цитатой из 4-го отдела, 19 параграфа. Но прежде чем я успевал договорить, шарманщик обыкновенно складывал свою подставку, убирал ученых мышей, обезьян и все прочее в этом роде и, пробормотав сквозь зубы insensato - слово, выражающее по-итальянски покаяние, я так это понимаю - поспешно удалялся.

Я вовсе не люблю всюду совать свой нос, что бы там ни говорили завистливые люди, которым так же невозможно попасть в мировые судьи, как и в члены парламента, но, сознаюсь, что мне хотелось найти случай отправить правосудие, не коллективно, в мировом съезде (где личность сливается с большинством или, что почти так же дурно, с меньшинством), но единолично, и наконец такой случай представился. И представился к тому же тогда, когда я находился в обществе племянника Джона из Итона, и это мне было тем приятнее, что мальчик отличался легкомыслием и нуждался в уроке, который бы внушил ему достодолжное почтение и уважение к высокому званию, в какое облечен его дядя.

Мы обедали с ним на святках у другого дяди, в северо-восточном округе Лондона, и, увлекшись различными праздничными забавами, как-то: шарадами, играми и пуншем, засиделись до поздней ночи. Было очень холодно и шел снег, около дома по близости не было извощичьей биржи, и мы пошли домой пешком, намереваясь взять первого попавшагося извощика. В половине первого мы увидели кэб у дверей трактира, который, как и подобало в такой поздний час, был заперт и не должен был бы скрывать в недрах своих ни извощика и ни иного какого посетителя. С хитростью, свойственной тем, кто привык обходить закон, хозяин потушил все огни в доме. Но с легкомыслием, отличающим преступление, позабыл, что присутствие пустого кэба у дверей доказывает его вину.

- Вот, сказал я Джону, прямое нарушение параграфа 7, статьи 8-й, и ты увидишь, как судья действует в таких случаях.

Быть может, мною руководило не одно чувство долга: я озяб и устал, и решился, во что бы то ни стало, добыть кеб, который бы отвез нас домой.

- Ваша воля, дядюшка, отвечал Джон довольно почтительно, но прибавил что-то, в роде: "Вот потеха!" Хотя я нашел это безсмысленным; разве только он хотел таким неподходящим словом охарактеризовать неприятную погоду и снег, залеплявший нам глаза.

Я изо всей мочи позвонил у дверей и отступил на обледенелую мостовую, чтобы видеть эффект моего звонка. В доме не было и признака жизни, и я опять позвонил: и опять ничего.

- Джон, сказал я, так же верно как то, что этого человека зовут Уильям Вилькинс, он лишится патента. Он спрятал кэбмана на задах и поит его водкой вопреки закону. Он, очевидно, желает убедить меня, что улегся уже спать со всей семьей; но он плохо знает твоего дядю.

И я опять позвонил, и затем стал стучать ручкой зонтика в дверь. Окно в верхнем этаже отворилось:

- Что нужно? вопросил сонный и ворчливый голос или, вернее сказать, голос, притворявшийся сонным.

- А то, произнес я строго и внушительно, что вы укрываете кэбмана, экипаж которого стоит у ваших дверей; а сам он, я уверен, сидит у вас и пьет водку.

- Врешь! перебил голос очень явственно.

Но прежде нежели я успел дать волю негодованию, Джон так захохотал, как я не считал даже пристойным для Итонского воспитанника: громко и, говорю это с сожалением, пошло.

- Ну, убирайтесь же по-добру, по-здорову, закричал голос у окна; ясно, что вы пьяны.

- Сэр, повелительно сказал я, позвольте вам доложить, что я - заседаю в совете Мидльсексских судей.

"трактирный заседатель". Ступай, проспись!

И окно с шумом захлопнулось.

С сожалением говорю, что чувство унижения, испытанное мною, только усиливалось от непристойного поведения племянника, который вместо симпатии к моей особе, или хотя бы к величию закона, оскорбленного в моем лице, продолжал хохотать.

- Идем, сказал я строго; трактирщик, очевидно, пьян; это дело следует досконально разобрать, и я пойду за полисменом.

Мне уже было не до кэба: я решил - не из личной мести, о, нет! - наказать и отправить правосудие. Я поучу этого разбойника трактирщика, не щадя живота (снег валил хлопьями), - что нельзя шутить с правосудием.

Признаюсь, я не видел в этом восхищении решительно ничего забавного и, признаюсь, очень сожалел, что за оскорбление судьи можно наказать только тогда, когда он находится при исполнении обязанностей, потому что маленькая острастка была бы полезна для Джона.

Но как бы то ни было, не стану распространяться о личном оскорблении. На конце следующей улицы мы нашли полисмена.

И тут опять Джон чуть-было не скомпрометтировал моего достоинства, потому что не успел я сообщить в виде предисловия полицейскому, что заседаю в совете Мидльсексских судей, как мальчишка снова покатился со смеху, и это заставило полисмена заметить:

- Не лучше ли вам обоим идти спать?

"Семи Звезд" (так назывался трактир), где все еще стоял кэб, а здание погружено было все в тот же мрак.

- Должно быть, это постоянно практикуется, как думаете, полисмен? сказал я.

Но он, повидимому, этого не думал и только покачал головой. Соединенными усилиями (должен заметить, что Джон на этот раз тоже усердно колотил в дверь) мы снова вызвали появление трактирщика у окна.

- Эге! да это ты опять и под караулом! Так всегда, бывает с трактирными заседателями.

Я просто онемел от негодования, и полисмен должен был говорить за меня. Что касается Джона, то он присел на мостовой и корчился словно в конвульсиях, запихав перчатки в рот.

- А я уже сказал ему, что он врет, был нахальный ответ.

Джон сильнее скорчился, пролепетав: - Господи! я умру!

- Нет, нет, отвечал полисмен, джентльмен - представитель закона, и лучше вам не сердить его, а не то вы лишитесь патента.

- И лишится, сказал я, так же верно, как верно то, что его зовут Уильям Вилькинс.

- Но вот стоит его кэб, с недоверием заметил я.

- Господи, Боже! да он спит в кэбе! закричал вдруг полисмен.

И сказал правду: извощик спал, как сурок.

Само собой разумеется, что с Джоном опять сделались конвульсии. М-р Вилькинс осведомился из окна, ли я теперь, уверился в том, что поднял шум из-за пустяков или же еще желаю поломаться над честным человеком. Потом вдруг спросил очень внушительно: чем я заплачу ему за безпокойство.

Я чувствовал себя - не скажу виноватым, но обманутым, а потому дал м-ру Вилькинсу соверен. Я счел, что пяти шиллингов будет довольно с полисмена, и, давая их ему, тонко дал понять, что даю с тем, чтобы он позабыл, что видел мою карточку. А племянника я тоже ублаготворил, объяснив ему, что на святках мало ли что бывает, и что недостойно джентльмену сплетничать, тем более на счет родственника.

Я молча возвращался домой (племянник по временам все-таки хихикал и корчился), размышляя о безуспешности добрых намерений и о неудачах в отправлении правосудия, которыми полна история мира.