Хорошенького понемножку

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Хорошенького понемножку (старая орфография)

II.
Хорошенького понемножку.

Я один из тех хороших людей, которые, отправляясь за каникулах за город или на воды, берут с собою (случается) и жен, а потому не считаются молодыми кавалерами. Но тот случай, о котором я говорю, был совсем особенного рода: моя жена заболела и для нея требовалась перемена воздуха. Болезнь её была так-называемый tic-douloureux. Так называется острая, резкая боль в висках, распространяющаяся на кости лица и заставляющая человека желать, чтобы у него совсем не было головы. Тут заодно болят и зубы, и у уши, и лицо, словом какая-то адская комбинация болей. Лекарства против этого нет, но малейший шум доводит боль до нестерпимости; поэтому спокойствие и тишина - вот средства, рекомендуемые врачами от этой болезни; смирно сидеть у хинного моря и ждать погоды - вот всеобщая панацея. Иногда кроме хинина и тишины прописывается прямо морской воздух, для разнообразия, конечно (так как надо же врачам жить, а если они не будут разнообразить свои предписания, то все пациенты их бросят).

- Морской воздух вам необходим, сударыня, морской воздух, и полнейшее спокойствие!

Никто, кроме докторов, не знает, какая польза проистекает для людей из поездки на море. Они меняют удобные дома на более или менее неудобные квартиры; здоровую пищу на скверные обеды и если судьба спасет их от квартиры, где жил перед тем больной скарлатиной, то они вернутся домой живыми и загорелыми. Во время этой поездки они пользовались, благодаря морскому воздуху, превосходным аппетитом и ели больше, чем следует; а мужчины при этом, не зная, как убить время, курили, не переставая, и разстроили себе печень. Каждый, в сущности, гораздо хуже себя чувствует чем тогда, когда уезжал из города, но на вид все здоровее - впродолжении двух или трех дней. После этого срока румяна из пены рожденной Венеры - солнечный загар - сходить и дело обнаруживается на чистоту. Болезнь поселяется в доме и для домашняго доктора осенний сезон весьма прибылен.

Но каникулы, о которых я говорю, заключались в кратковременной поездке, рекомендованной доктором в поисках за "морским воздухом и безусловным спокойствием". Первое на острове, как Великобритания (до нелепости малом) легко достигается; Брайтон так близок от Лондона, что туда доехать стоит всего три шиллинга; но Брайтон приют бродячих музыкантов; его чудный воздух наполнен звуками духовых инструментов. Рамсгэть кишит шарманками; в Дувре и Фолькстоне немецкий и французский язык образуют (как и следует ожидать) раздирательный диссонанс. Гранвиль, конечно, тоже обращенный лицом к Франции порт, но, как мне сказали, француз туда не заглядывает, а если и заглянет, то ужь там и остается, натурализуется и утрачивает свой акцент. Переезд по морю так долог, и он так настрадается от него, что ужь потом не двигается с места. Конечно, англичане ездят в Гранвиль, но лишь затем, чтобы сесть там на пароход и отправиться на континент. Переезд дешев, хотя, как я уже говорил, утомителен. Сам город скучен; скучнее даже чем его сосед, прекрасный город Санвиль. "Живя в Санвиде можешь сходить в Гранвиль, гласит пословица, но придя в Гранвиль, остается только утопиться".

Я подумал, что вот настоящее место для жены с её нервною болью и потребностью в тишине и спокойствии.

Я так же добронравен, как и талантлив, но друзья находят, что я суетлив. Я всегда и всюду поспеваю: я люблю, чтобы все было вперед готово и удобно: место в вагоне, номер в гостинице - все это я всегда нанимаю заранее. На этот раз нездоровье жены совершенно оправдывало чрезвычайные меры предосторожности. Разспрашивая знакомых, я узнал, что лучшая известная гостиница в Гранвиле - "Каравансарай" - всегда полна приезжающими и отъезжающими туристами, а следовательно, как я разсудил, шумом и гамом. Там был другой отель - "Северный Утес" - не столь усердно посещаемый и название которого меня пленило. Он, должно быть, вдали от шумной толпы, на верху какой-нибудь скалы, окруженный со всех сторон рокочущими волнами. Поэтому я телеграфировал в гостиницу "Северный Утес", прося приготовить мне номер с "гостиной, окнами на море" и с обычной предусмотрительностью прибавил: "ответить по телеграфу".

Только по истечении полусуток получился ответ, и это меня порядком разстроило, но наконец пришло извещение: "Номер приготовлен, какой требуется". Итак предварительные меры для исцеления нервных болей жены были приняты.

Однако по прибытии в Гранвиль, находящийся в значительном разстоянии от столицы, нервные боли усилились: трехчасовая езда по железной дороге, впродолжении которой мы проезжали через двадцать туннелей и сотню мостов, не способствовали исцелению. Наконец мы увидели обширное голубое зеркало океана, которое, подобно женской улыбке (для тех, кто с нею незнаком), кажется неисчерпаемым и бездонным убежищем любви и покоя.

Уже один вид моря принес как бы некоторое облегчение бедной страдалице в то время, когда она растянулась в открытой коляске, взявшейся доставить нас в наше временное жилище. Мы проехали мимо "Каравансарая", и нам показалось, что там и пусто, и тихо; после этого извощик своротил с морского берега в город.

- Стой, любезный, куда же ты нас везешь?

Извощик придержал лошадь и, оглянувшись на меня, подарил тем презрительным к невежеству взглядом, который свойствен людям очень мало знающим.

- Я везу вас туда, куда вы сказали, - в гостиницу "Северный Утес".

- О! значит так! Верно ближе чем вдоль моря?

- Ближе! Я думаю, что ближе, когда она совсем и не у моря.

- Не у моря? завопил я.

- Друг мой, взмолилась жена, пощади мою бедную голову.

Пристыженный я ничего больше не говорил, а возница проворчал сквозь зубы: "голова, как же!" продолжал путь. Он сознавал, что больная для него союзница, и он может говорить и делать что ему вздумается. Он привез нас, однако, куда следует. Проехав в гору с полумилю по улице, представлявшей из себя род сплошного базара, мы прибыли на террасу "Северного Утеса".

- Ну, обопрись, душа моя, сказал я ласково жене, мы теперь должно быт очень близко от гостиницы.

- Как знать, но мы во всяком случае поднялись довольно высоко в гору и, может быть, с нея открывается вид на море. Что же ты опять стал? - обратился я к извощику.

Это опять было очень несправедливо, так как извощик совсем не останавливался кроме того раза, когда я сам остановил его, но чувство справедливости было омрачено во мне раздражением.

- Я стал, потому что мы приехали, отрезал возница с большим, чем тогда, презрением.

Я выглянул в окно и увидел, что четыре дома на террасе соединены в одно и что на фронтоне двух центральных стояли на голубом фоне слова: Гостиница "Северного Утеса". Как раз напротив находился общественный сад, а затем шла широкая аллея для пеших и конных. А затем линия неба, под которой - хотя оно было столько же видно, как и из Лондона смогло лежать море.

- Это нестерпимо, разразился я, это подлый обман!

- Друг мой! простонала жена, моя голова!

Извощик захохотал, и я слышал это сатанинское гоготание, взбегая на ступеньки подъезда.

- Где хозяин? где управляющий? Кто тут виноват в этом обмане? Покажите мне мою телеграмму со словами "вид на море!" - вот вопросы, которыми я закидывал с негодующим пылом, так как жена не могла меня слышать.

Высокая женщина, на которую я не обращал внимания и заметил только, что она очень высока, просто великанша, так как была выше меня, а я вовсе не малого роста, когда надеваю сапоги с каблуками, поглядела на меня сверху вниз, держа в руке пачку телеграмм.

- Мы сделали все, что могли для вас, нежно проворковала она, но комнаты передняго фасада все заняты. Город битком набит посетителями, сэр.

Спасения не было, и вот мы с женой стали подниматься за великаншей по лестницам и шли долго, долго, пока не добрались до тесной комнатки, чуть не чулана на задней стороне дома.

- Здесь очень тихо, заметила великанша.

- И очень душно, сердился я. Но, может быть, с этой высоты видно море?

- По правде сказать, сэр, море по ту сторону дома. Но здесь вид на чудный луг...

- Луг! закричал я; я вижу только бесконечный тент...

- Ах, да! конечно! (точно она только-что увидела это), здесь устроили тент, потому что в понедельник сюда приедут попировать несколько французов.

- Должно быть, вся нация?

- Нет, сэр, только тысяча четыреста человек, или около того.

Великанша догадалась о том, что у меня на уме, и поспешно прибавила:

- Шуму никакого не будет. Они не приедут раньше полудня, а уедут на пароходе в шесть часов.

- Мы будем в это время гулять, по всей вероятности, прошептала больная, цепляясь за тень надежды. Завтра воскресенье, и мы хорошенько отдохнем.

- Вот гостиная, промолвила великанша, отворяя дверь в соседнюю комнату.

да тент.

- Это ужасно! Это... (но тут я спохватился и понизил голос) хорошо, сударыня. Мы уверены, что вы постарались, как могли, и с своей стороны постараемся устроиться наилучшим образом.

После этого жена и я остались вдвоем.

- Я знала, что ты спустишь тон, сказала она не так жалобно, как говорила до сих пор. Я заметила, что ты первый раз только взглянул на эту молодую женщину. Она, конечно, то, что вульгарные люди называют красивая женщина; но право же, я не вижу, чем тут так восхищаться.

- Душа моя, ты удивляешь меня. Когда я восхищался женщиной?

Доктор заметил, что жене необходимо "поднять тон". Мне, очевидно, это уже удалось. Воздух Гранвиля уже принес ей пользу, так как решительно ничто в моем поведении не вызывало такой энергии, сравнительно, в её речи. Совершенно справедливо, что я не заметил, как хороша собой экономка до того момента, как внезапно смягчил голос. Но это простое совпадение обстоятельств. Я всегда вежлив с женщинами. Предполагать, что я вежливее с хорошенькими, чем с другими - просто клевета. В настоящем случае я чувствовал, что виноват перед этой дамой за то, что принял ее за великаншу. Она, без сомнения, очень хороша собой, очень хороша.

Тут мне послышалось, что жена моя попросила "уксусу" для своей бедной головы.

- Не лучше ли, душа моя, примочить голову одеколоном, а не уксусом?

"уксус", Чарльз, я говорила, что эта женщина годится в "ушкуйницы".

- Она, конечно, кажется чертовски зла, поспешил я поддакнуть, так как жена убедила меня, что доктор прежде всего напирал на то, что ей не следует противоречить. Но, слава Богу, нам с нею не детей крестить.

Никогда не худо поблагодарить Бога, в особенности, когда, как в настоящем случае, желаешь угодить жене.

Мы пообедали в своей комнате, так как жена не переносила шума table-d'hôte, table-d'hôte уже кончился. Я не мог не вспомнить, что кухня в "Каравансарае" (стариннейшей из гостиниц) считалась одной из лучших в Англии. Про кухню "Северного Утеса" этого никак нельзя было сказать. Но, в сущности, мы ведь приехали сюда за спокойствием и тишиной, а не за хорошими обедами.

Мы спозаранку улеглись спать, но на разсвете, то есть в 3 часа 45 минут, я был разбужен непрерывной стукотней. Точно сотни топоров рубили дерево. Ной с домочадцами должно быть так стучал, когда строил ковчег. Но только, что не шестеро, а повидимому шестьдесят человек стучало в настоящую минуту.

Я надеялся, что больная не проснется, но вдруг услышал её стон:

Мне вообразилось в состоянии полудремоты, в каком я находился, что кто-то умер в гостинице и его заколачивают в гроб; но такого предположения нельзя было высказать при больной. Припомнив, что мы не в Лондоне, а в провинции, я сказал, что это верно колют дрова.

- Это ужасный этот тент! простонала она.

И, действительно, чудовище это все росло, точно бойницы на Отрантской крепости.

Лежа в постели, мы догадывались, почему плотники мешали спать добрым людям, принимаясь за работу в такой неурочный час. Они желали убедить честной народ в том, что теперь вовсе не утро воскресенья, а вечер субботы. И, действительно, в шесть часов утра, когда сон давно уже бежал от наших глаз, эти негодяи ушли.

"спокойствие" с такой силой, что даже жена была бы довольна, еслибы она могла заглянуть мне в душу. Само собой разумеется, что нервная боль только усилилась, и весь день прошел в прикладывании ледяных компреcсов и в поисках спальной, как можно дальше от отвратительного тента. Та, которую нам отвели, наконец была больше первой, но с более скудным убранcтвом. На окнах не было даже занавесей, а так как они выходили на восток, то мы знали, что солнце ворвется в них и разбудит нас. Поэтому мы завесили их всем, чем только могли; всякими шалями, пинюарами, так что комната превратилась как бы в дешевую лавку с готовым платьем. Мы опять спозаранку улеглись, в сладкой надежде, что уж на этот-то раз мы выспимся как следует. И только когда потушили огонь, то увидели, в какую новую беду мы попали. Дверь в корридор была стеклянная, для того, чтобы в нее проходил дневной свет, а по вечерам корридор оказывал такую же услугу комнате, так как в нем горел громадный рожок газа. Спать при таких условиях немыслимо.

Я вскочил с постели и задул газ. После того мы долго пытались уснуть, но напрасно. Во-первых кровать у нас была не с пружинным матрацом, а точно набита булыжником. Такую кровать можно было бы смело рекомендовать членам Инквизиции, и они с успехом воспользовались бы ей для пытки. Я только-что задремал и мне снилось, что я - Св. Лаврентий, и меня поджаривают на жаровне, как вдруг... треск, что-то сверкнуло, и вся комната ярко озарилась.

- Пожар! пожар! завопил я,

- Нет, простонала моя несчастная жена, я бы желала, чтобы это был пожар, по крайней мере мы бы сгорели, и муке конец. Кто-то опять зажег газ.

Какой-то услужливый болван сходил за спичками и зажег потушенный газовый рожок. Совесть подсказала мне, что это сделала "красивая молодая женщина", так как только она одна могла достать до рожка.

Представьте себе нервные боли, после двух безсонных ночей и после солнечного и газового припека! Весь следующий день был посвящен международным торжествам, и благодарение неба за то, что шел дождь.

Я ощущал злобную радость при виде промокших, раскисших, несчастных французов. Если когда-нибудь неприятель вторгнется в пределы Англии, то через подводный туннель, а не через канал. Я сам не очень хорошо переношу море, но молодцом схожу на берег сравнительно с теми несчастными несколькими сотнями французов. Что касается парохода, привезшого их, то мне казалось, что нет больше никакой возможности привести его в приличное состояние, а следует тотчас же и на веки потопить его в море. Какой злой насмешкой должна была звучать в ушах злополучных путешественников военная музыка, встретившая их. Правда, к обеду они несколько оправились, так как производили под тентом такой шум, какого не произвели бы четырнадцать тысяч англичан; но мысль, что им придется ехать назад, должна была отравлять им пиршество. Моя несчастная жена, с ледяным компрессом на голове и с ватой в ушах, видела всю эту международную процессию; самая интересная часть спектакля была встреча их мэром Гранвиля в тоге и с цепью на шее, и я никогда не забуду его удивления, когда мэр Сен-Мало чмокнул его в обе щеки!

entente cordiale менее интересовала меня, чем вопрос о перемене квартиры. Я пустил в ход всю энергию, чтобы найти помещение в презренном было мной "Каравансарае", а пуще всего постель, устланную не булыжником. Когда я наконец этого добился и водворил мою бедную больную, я спросил, чем могу еще услужить ей. Она поманила меня рукой и прошептала умирающим голосом:

- Увези меня, пожалуйста, назад домой!

Я увез ее домой или по меньшей мере её изможденное тело на другое утро, но не раньше как по прошествии шести недель она оправилась от действия "морского воздуха и тишины и спокойствия".

и описал личный опыт в предостережение своим ближним.

Не возите больных "для перемены воздуха", если не уверены, что кроме воздуха найдете там, куда едете, и другия вещи, ровно необходимые для здоровья; одной перемены не достаточно, если она вообще не лучшему.