Золотые глаза.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Золотые глаза. Глава III. (старая орфография)

III.

Ле-Фарек остановил свою лошадь. Он, не говоря ни слова, ждал, чтобы мадемуазель Корбен вышла из задумчивости, и выразила свое желание. Другой человек на его месте посоветовал бы ей воротиться в Брюсельер.

Сомнительно было, чтобы господин де-Шевардей заговорил в Буа-Ру, потому что он имел свои причины молчать; но, может быть, он попробует обезпечить себе взаимность молчания какой нибудь подлой хитростью?... Если она увидит, что он вернется к ней, признаваясь ей, что он предпочел заботы о богатстве исполнению своего прежнего обязательства, но что, вновь увидев ее, он уступал истинному влечению своего сердца... Не в первый раз это случится, что мужчина постарается увлечь женщину, для того, чтобы после избавиться от нее.

Это появление изящной и грациозной женщины в пустыне и это романическое путешествие не могли оставить "господина Пьера" совершенно равнодушным, так как его годы не были годами равнодушия. Он мог бы сказать своей путешественнице:

- Поверните назад в Брюсельер! Если же вы устали, если вам необходимо дать отдохнуть вашему сердцу, а также и нежному телу, фермы Фосс-Бланш близко отсюда. Тех, которые видят дурное там, где его нет, остается только жалеть... Но трудно и увидеть здесь дурное; я живу в Фосс-Бланш с моей матерью.

Кто мог знать, что тогда могло-бы случиться. Там молодая девушка без средств, без положения, принужденная играть роль первой служанки в богатых домах. Тут молодой человек, воспитание которого, его духовные привычки, и конечно также желания его сердца ставят его гораздо выше условий его жизни. Такия обстоятельства улаживаются.

Генриета Корбен и Пьер Ле-Фарек не имели большого выбора, ни тот, ни другой. Пьер Ле-Фарек держал в руках шпагу, он был богат, но все же слыл за крестьянина между молодыми буржуазками страны. Что же касается Генриеты, она могла сколько угодно быть красивой!... Вдруг она вздрогнула, мысли её обратились к реальному миру.

- Что же,-- спросила она,-- здесь вылезать? Не проводите ли вы меня во двор замка?

Ле-Фарек молча и безстрастно стегнул слегка лошадь. Она посмотрела на него и улыбнулась от удовольствия, так как ясно прочла намерение своего солдата-земледельца на его прекрасном, немного деревенском лице. Он решил молчать. Она не желала ничего другого.

Но это решение показалось ей прекрасным. Пьер Ле-Фарек был не из тех, которые насилуют доверие женщины...

Да, это был настоящий мужчина! Не малое облегчение для гнетущого чувства своей собственной слабости и для безпорядочного течения своих мыслей - видеть рядом с собой существо сильное и разумное, спокойного властелина своих тревог и желаний. Но к чему это могло служить для Генриеты Корбен? Сейчас она должна была оставить своего проводника; она опять очутится в одиночестве с воспоминанием о своей разбитой жизни, лицом в лицу с изменником и отступником, который докончил её несчастия. Ах! Несмотря на потерю своего состояния два года тому назад, она обольщала себя надеждой, что, по крайней мере, один остался ей, и это был он, это был Генрих де ла-Шевардей. После падения счастия, которое она считала вечным, он говорил так честно, так нежно!.. Он, быть может, был тогда искренен; это было увлечение жалости, которая еще не начала разсуждать...

Но нет! Разсудок уже пришел, это просто была политика первого времени! Это была ложь, для того, чтобы выиграть время. Однажды он не пришел; на другой день письма нет. Она послала к нему... Господин де-Шевардей уехал путешествовать... Он бежал, он спасался... Прямо ли он приехал сюда протянуть руки для золотых цепей этой кузины Женевьевы?... Нет... Генриета помнила теперь, что он иногда говорил об этих "деревенских кузенах".-- Гнездо чудаков!-- как говорил он.

Она повернулась к Ле-Фареку; рот её открылся уже, чтобы предложить ему вопрос: с каких пор приехал в Буа-Ру господин де-ла-Шевардей?

Но нет, Пьер Ле-Фарек молчал и подавал ей в этом пример.

Между тем кабриолет доехал до конца аллеи и проезжал в эту минуту по берегу пруда. У ней явилась безумная мечта. Стоит ей только сделать движение, устремиться прямо в эту серую глубокую воду. Она видела, как Ле-Фарек бросался за ней. Живую или мертвую он ее вытаскивал. Из глубины леса невольно прибегал ла-Шевардей, слуги Буа-Ру прибегали на двор замка. Ле-Фарек, неся ее всю мокрую, заговорил бы, может быть, особенно, если бы она умерла... Тогда наверно свадьба де-ла-Шевардей и Женевьевы де-Божирон разстроилась бы... Вот как обманутая женщина, умирая, опрокидывает счастье изменника!

Генриета провела руками по лицу. Кабриолет оставил уже за собой пруд и въехал во двор. Еще раз действительность оторвала мадемуазель Корбен от романического отчаяния. Перед её глазами находилось обширное каменное здание, в форме прямоугольника, с круглыми аспидными крышами, которые имели вид огромной тыквы. Два павильона ниже имели по одному этажу и помещались по бокам главного корпуса. Позади возвышалась маленькая колокольня, также крытая аспидной крышей; она служила для молельни; спереди современная кирпичная постройка предназначалась для служб. С другой стороны этого двора, очень запущенного, едва посыпанного песком, единственным украшением которого была стоявшая посредине корзина георгинов и махровой гвоздики, находился прекрасный луг; за ним начиналась дубовая роща, а вдали едва виднелся собор, окруженный красноватыми и золотистыми деревьями, так как наступала уже полная осень.

Местность, несмотря на то, что была закрыта со всех сторон, не была лишена, однако, характера и своеобразной прелести. Только, хотя это и был настоящий замок, он был через-чур деревенским; куча навоза, возвышающаяся над забором, который отделял луг от двора, свидетельствовала об этом. Ступеньки, ведущия на крыльцо, находящееся перед домом, разъехались и заросли травой; в окнах были вставлены рамы из старинного стекла, которое уже в продолжение полу-века служит только для выделывания бутылок.

На шум кабриолета, въехавшого во двор, другой предмет, совсем ужь не старинный, появился на пороге одной из дверей служб. Это была служанка, лет двадцати; её чепчик, плоский на верхушке головы, разлетался двумя крыльями по обеим сторонам лица; она была свежа, но свежестью полей, покрытой загаром: её розовые щеки были спечены на солнце.

- Эй, Мария Морисо!-- закричал Ле-Фарек, который, казалось, отлично знал весь дом, не знаешь ли, господин барон у себя?

Девушка ничего не слышала,-- она пожирала глазами приезжую. Мадемуазель Корбен, думавшая, что одета просто, могла судить, какой эфект производит эта простота в Буа-Ру.

Ле-Фарек начал браниться, что заставило задрожать Марию Морисо. Надо было выбраниться, чтобы внушить почтение этой девушке.

- О,-- сказала она,-- вы хорошо знаете, что его нет. Господин на своей могиле.

- Вот наговорила глупостей!-- завизжала сзади нея другая служанка, грубо оттолкнув ее и встав на её место.-- Господин на своей могиле! Она заставит подумать, что он умер и похоронен, наш дорогой господин! Господин занят раскопками на могиле старого Галла, дурочка! Галл ведь не он сам! Господи, как глупа теперешняя молодость!

веснушками; оно походило на высохший на дереве абрикос.

Она приблизилась к кабриолету маленькими прыжками, тараторя, увлекаясь своей болтовней, предлагая вопросы самой себе и давая ответы.-- Как могло случиться, что мадемуазель приехала в сопровождении господина Ле-Фарека? Это верно ротозей Амбруаз замешкался в дороге! Не следовало думать, что господин барон никого не выслал на встречу особы из Парижа.

Правда, что он отдал приказание тайком. Зачем? Затем, что в замке не знали о приезде мадемуазель. Он сказал это только ей, Винченте Муазан, которая пользуется его доверием в продолжение тридцати лет... Но что мог сделать это животное Амбруаз?.. Ах, верно вот что! Утром, увидя запряженный кабриолет, она велела ему отправиться на мельницу Катлю, чтобы захватить оттуда мешок крупичатой муки. Маленький крюк около двух лье, не более; кобыла Флорет,-- хорошая скотина. Амбруаз верно заговорился с какой нибудь девченкой по дороге. Всегда найдутся уши, чтобы слушать разные любезности. Вот Амбруаз и не приехал на станцию в назначенный час; железные дороги правильны, как нотная бумага. Мадемуазель была счастлива, встретив господина Ле-Фарек. Вот человек, гордый с высшими, он добряк с низшими. Мадемуазель, может быть, устала? Она проводит ее в её комнату, в павильон, выходящий на луг. Господин барон хотел поместить ее в доме, но это не было идеей Винченты Муазан; она приготовила павильон. Разве не следовало, чтобы мадемуазель была свободна? Там наверху это было бы невозможно. О, конечно. Так близко от особы, которая, быть может, не очень-то ее любит!.. Впрочем, она не хочет распространяться, оне понимают друг друга, этого довольно... Но мадемуазель ни за что не выпрыгнет из кабриолета!

- Правда,-- сказал Ле-Фарек,-- найдя предлог прервать эту болтовню.-- Мадам Винчента, не можете-ли вы принести стул из дома?-- Сорока снова принялась скакать. Ле-Фарек остался один с мадемуазель Корбен.

- Что равно дворянину!-- прошептала она.-- О, это правда, господин Ле-Фарек!

Старшая служанка, идя перед путешественницей, пока кабриолет уезжал со двора, провела ее в комнату павильона, навощеную, чистую и холодную, обставленную массивной мебелью красного дерева в строгом стиле 1820 года. Кровать своей наружной частью представляла две колонны, украшенные листьями из золоченой меди, была окружена драпри из синей бумажной ткани с желтыми галунами. С обеих сторон камина, украшенного часами под стеклянным колпаком, заботливо прикрытом кисеей, мадемуазель Корбен увидала две кушетки и с наслаждением бросилась на одну из них. В эту минуту у ней не было иного желания, иной мысли, как только о сладости отдыха; и думая о том, что она позаботится не снимать с часов эту кисею, которая позволит ей позабыть о часах, она с ужасом смотрела на Винченту Муазан, собиравшуюся продолжать свою ужасную трескотню.

Винчента в самом деле начала снова; но поток её слов оборвался. На дворе послышался странный дребезжащий голос мужчины.