Золотые глаза.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Золотые глаза. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Генриета Корбен тоже вскочила. Ах! Отмщение! Значит, есть в мире справедливость, или мир должен быть очень тесен, если она сейчас очутится лицом к лицу с тем, который ее жестоко оскорбил и унизил!

Когда-то Генрих де-ла-Шевардей рисовал ей прекрасные портреты этих родственников в глуши. Она никогда не полюбопытствовала узнать их имя и название местности, в которой они жили; все-же они были дворяне... Он тоже был благородный... Какая насмешка над словом!

Может быть, она знала все это неясно, как знают о вещах, которые их не касаются; их забывают. Когда господин де-Вожирон послал ей свое предложение в Париж, ни одно из указаний не возстановило ничего в её памяти.

Ею двигала, вероятно, сама судьба... Ах, эта битва, которой она не искала!

Единственное ясное воспоминание осталось у нея. Ла-Шевардей смеясь рассказывал ей, что его кузина питала к нему с малых лет пастушескую любовь; она смеялась над ней вместе с этим лгуном! А он, как он хорошо съумел культивировать этот полевой цветов, готовый, конечно, созреть, когда он увидел, что другая надежда на богатство начинает ускользать от него.

И мадмуазель Корбен принялась думать, что другая надежда тогда - была она. Она была игрушкой держащих в руках богатства этого мира, которых она была так печально лишена; с тех пор она стала только "особа, ищущая места". Да и места эти она не долго сохраняла, потому что у нея был один недостаток. Два раза она была воспитательницей и два раза она возбуждала подозрение госпожи.

- Мадмуазель, вы честны и усердны; вы безукоризненны во всем, но вы слишком красивы!

Госпожа находила себя правой, после того как воспитательница подвергалась дерзким приставаньям хозяина дома. Мадемуазель Корбен принимала тогда, как освобождение, отказ, который снова ставил ее на дорогу к нищете... Но кто-же открыл перед ней этот тяжелый путь? Кто отдернул свою руку, когда пришло несчастье, эту руку изменника, носящую обручальное кольцо?

Генриета уже давно не надевала кольцо, которое она получила взамен... Оно было там, в ящичке, на дне её дорожного чемодана... Кто помешает ей надеть его? На первом семейном обеде, на котором она будет присутствовать, Генрих увидит его... Это будет объявление войны.

Как раз позвонили в колокол. Тот-же голос,-- который слышала Генриета минуту тому назад зовущим Винченту, наполнял снова двор своим скрипеньем. Это был голос барона. Господин де-Вожирон держал одну из тех длинных бесконечных речей, которые никогда не кончаются; вероятно, у него был тот-же недостаток, что и у его любимой служанки. Генриета подошла к тому из двух окошек, которое выходило на двор, и увидела барона окруженным Винчентой Муазан, Марией Морисо и тремя мальчуганами, может быть, сыновьями здешних фермеров. В руках он держал камень, кусок кремня, имеющого форму ножа,-- его сегодняшнее открытие - и объяснял его своей наивной аудитории, которая слушала разиня рот.

Владелец замка, археолог, казалось, был наверху своей славы.

Странное лицо! Он имел манеры ученых, которых неудивительно встретить в Париже, в окрестностях Сорбонны и Музея; но кто бы мог ожидать найти их здесь? Из-под полей его мягкой шляпы, некогда коричневой, теперь-же не имеющей цвета и формы, шли длинные седые волосы. Эти длинные пряди, прямые как палки, развевались по его плечам. Его сюртук разстегнулся, оборванный, грязный, с оторванными пуговицами; это сукно, изношенное временем и дождем, превратилось в лохмотья. Старательная Винчента Муазан давала гибнуть гардеробу своего господина, также как и обеду, который она, вероятно, сожгла, не обращая внимания на звонок, звавший ее в эту минуту на кухню. Никто в Буа-Ру не напоминал барону де-Вожирон об его обязанностях по отношению в обществу и своему рождению. Что-же касается природы, он мог только упрекать ее.

Она обошлась с ним как мачиха. Высокий и очень полный он имел огромный живот, который висел. Ноги его сгибались; он шел раздвигая колени, становя плашмя на землю с глухим шумом свои две неуклюжия ноги, обутые в грубые крестьянские башмаки с гвоздями. Лицо его было бы отталкивающе безобразно, если бы оно не было так странно. Годы провели по нем глубокия морщины, сделавшияся ямами, края которых опухли. Глаза его исчезали в висящих складках ресниц. Голос, этот ужасный голос, не дававший себе никогда покоя, потому что владелец замка говорил не переставая, сначала выходил хриплыми звуками из его багрового рта, затем разражался скрипящими нотами. Генриета Корбен спросила себя, что если этот волшебный орган был достоянием фамилии? Когда Генрих де-ла-Шевардей говорил своей кузине нежные вещи, он, конечно, получал реплику этими наследственными звуками. Но Генриета не имела времени долго предаваться этой мысли, которая восхищала ее. Барон заметил ее у окошка. Он не приподнял своей скверной шляпы, а удовольствовался только сделать знак рукою. Это значило: имейте терпенье, я кончу мою речь, после чего сделаю вам визит. Визит был необходим; но любопытство нисколько не торопило барона. Он не сгорал желанием увидеть ту, которую пригласил по рекомендациям, и для таинственных целей, которые, может быть, он наконец соблаговолит объяснить ей. Этих рекомендаций барон в своем письме к мадмуазель Корбен не обозначил ясно... Э! Что за дело было Генриете? Она была уверена, что ни одна из особ, с которыми ей приходилось иметь сношения в продолжение последних двух лет, не знала секрета её прежней жизни.

Мотивы господина де-Вожирона для приглашения её в Буа-Ру очень интересовали ее. Какое макиавелическое намерение толкало его пригласить компаньонку к дочери, которая ее совсем не хотела? Потому что невозможно было, чтобы этот чудак, как звал его Генрих де-ла-Шевардей, был-бы деревенским Макиавели.

Мадмуазель Корбен сделала наскоро некоторые приготовления для его приема; она поправила безпорядок своего дорожного туалета; и вытирая свои тонкия руки, и полируя ногти, она снова вспомнила об обручальном кольце, открыла чемодан, потом шкатулку, и надела на палец эту улику и оружие битвы.

этот второй звонок призывал всех обитателей замка. Но он, посмеет-ли он придти?

Она вернулась, прячась за синюю занавеску к окну, выходящему на двор. Барона там не было, он наконец окончил свой урок; двор был пуст. Генриета пожала плечами, жалея самое себя за свою несообразительность. Если ла-Шевардей осмелится... Ах! Если он осмелится, он не вернется домой по прямой дороге.

Она знала его, он был более осторожен! Он хорошо посоветовался со своим ужасом, страхом и стыдом; он вернется какой-нибудь скрытой дорогой, которая поведет его в среду семейства де-Вожирон, где он, почувствовав себя хорошо защищенным, вызовет ее на битву... это храбрец в роде тех плохих солдат, которые не боятся сражения, спрятавшись за стеной.

Но эта скрытая дорога, по которой он мог вернуться в дом? Позади здания шел, конечно, сад. В комнате было два окна... Ах! Быть может, луг, усаженный по краям теми густыми деревьями, которые она видела?.. Она подбежала в другому окошку и не могла удержаться от торжествующого крика... В тоже время она оперлась рукой о косяк и подумала, что она должно быть страшно бледна сейчас... Но зато какой успех, сверх ожиданий!

То, что она увидела, наполнило её сердце горькой радостью. О! Цена времени! Он был там, это был он; он был не один.

только для его старых камней. Генриета с первого раза открыла место, выбранное для их свиданий.

видеть прекрасную возлюбленную. Листва еще более мешала её горячему любопытству... Что говорили они друг другу?.. О чем можно говорить вдвоем под сенью деревьев?.. Все-жь таки эта невеста, которая еще не была ею на самом деле, должна была сегодня найти своего жениха несколько разсеянным и молчаливым.

Что касается ее, то не может быть, чтобы она не знала о прибытии в замок посторонней. Быть может, они сладкими клятвами заключали между собой перемирие, или она просила совета у этого кузена, такого сильного во всяком затруднении, какой тактики держаться с этой посторонней особой, которую хотели втереть между ними как дуэнью? Мадмуазель Женевьева не подозревала, какую правду она говорила! Она не знала, до какой степени эта посторонняя встанет между ними!

А что, если они предвидели, что ей дадут комнату в павильоне и нарочно давали ей это представление? Если Женевьева де-Вожирон предчувствовала, какой интересной зрительнице они давали комедию?.. Но нет, она оставила дом, не думая, что Винчента Муазан способна изменить по своему усмотрению приказания, которые предписывали ей поместить путешественницу во втором этаже. Эта нетерпеливая влюбленная только и думала о наступающем часе; никакая забота не помешала бы ей побежать на свиданье... Ах! Трогательная торопливость! Великая любовь! Фатальная страсть! Генриета топнула ногой. Когда она подумает, что высокая фигура Генриха де-ла-Шевардей казалась ей некогда верхом изящества!.. Но однако они никогда не разстанутся! Он не перестанет изображать из себя ширму. Ее не придется увидеть!

В своей досаде мадемуазель Корбен, все облокотившись на косяк, уронила руку на задвижку. Только тогда она заметила свою ошибку: она находилась не около окна, но около стеклянной двери, которая отворилась и Генриета очутилась на пороге. Шум, произошедший в тишине рощи и луга, донесся до любовников. Ла-Шевардей во второй раз скрылся в чаще; Женевьева глядела на постороннюю особу.