Золотые глаза.
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Золотые глаза. Глава IX. (старая орфография)

IX.

На другой день мадмуазель Корбен проснулась в комнате совершенно не похожей на салон, в который она была введена по приезде в Фос-Бланш. Салон был меблирован буржуазно, эта комната совершенно по деревенски. Вместо потолка толстые дубовые балки едва обтесанные, почернелые от времени. Пол, вымытый щелоком, казался новым от блеска чистоты, только стены были выбелены известкой. В большой черешневой кровати, которую никогда не думали покрывать лаком, под этими ситцевыми занавесями, выкрашенными в два цвета, Генриета спала почти спокойно.

Тонкия простыни были пропитаны запахом лаванды; яркое солнце светило в окно, издали слышался шопот укротившагося моря; совсем близко на крыше ворковали голуби.

Грубые фигуры, нарисованные красным на роговом фоне занавесей, казалось, двигались и жили; это были, конечно, пастушки, стерегущия барашков в обществе пастухов; модели, служащия для выделки деревенских материй, всегда очень старинны.

Генриета начала прислушиваться в шуму на ферме.

Щебечущия дети, мычащия коровы, грохот экипажа, выезжающого со двора, крики извозчиков на лошадей,-- какой мир!

Однако, через несколько часов надо было покинут этот честный спокойный дом, куда она была приведена случаем и почти обманом. Но с какой искренностью ее приняли здесь! С какой добротой, деликатно и просто заботились о ней, берегли ее.

По крайней мере она уедет отсюда сопровождаемая Пьером Ле-Фареком и не будет бояться преследований. Уехать? Но как?.. С единственной золотой монетой, оставшейся ей?.. Как признаться в её бедности? Это значит попросить помощи у этих добрых людей. Не было сомнения, что они ей предложили-бы... Милостыня! Слезы снова обожгли ей глаза. Она их быстро отерла. Постучали в дверь.

Вошла фермерша со своей широкой доброй улыбкой:

- Хорошо-ли мы спали, моя горлица?...-- Наклонившись к подушке, она шумно поцеловала в лоб мадмуазель Корбен, которая приняла этот поцелуй с нежной радостью. Генриета не помнила своей матери и со смерти старой няни не знала ласки.

Госпожа Ле-Фарек попросила у ней позволения повторить. Это было сигналом в длинной речи.

О! С каким удовольствием она повторала-бы каждое утро и каждый вечер, если-бы она могла! Она была так хороша со своими черными распустившимися волосами, с прекрасными голубыми глазами, блестевшими на нежном лице! Это было-бы так мило видеть изящную девушку входящей и выходящей из деревенского жилища!.. Ну, что-же! Мы краснеем!.. Право не стоит краснеть из-за комплимента!.. Мы ведь между друзьями... Надо знать, что они чистосердечны и что никогда они не говорят ничего, кроме истинной правды. Особенно надо доверять им...

И госпожа Ле-Фарек, говоря на ухо Генриете, в чем не было необходимости, так как оне были одне в комнате, прибавила:

- Что такое подразумевает Пьер? Ведь вы мне все рассказали, что с вами случилось там, в Буа-Ру, в этом противном доме несчастий... Он говорит, что вы мне не все рассказали!..

Из красной Генриета сделалась совершенно белой.

- Право не знаю, что подразумевает господин Ле-Фарек,-- прошептала она.

Ну, конечно. Добрейшая дама точно также думала... Он везде видел дьявола, этот большой Пьер. Оттого, что он очень честен! И такой добрый! И такой умный!.. С ним женщина была-бы счастлива. Но вот, трудно женить его: он хотел-бы порядочную девушку. А между тем приходится жить в глуши деревни. И потом, могут сказать: это только ферма. Это неправда, потому что его земли принадлежат ему; и благодаря Бога их более чем на триста тысяч франков.

Мадмуазель Корбен несколько изменившимся голосом попросила позволения одеться. А госпожа Ле-Фарек попросила извинения, что болтает в продолжении часа. Она вышла. Генриета, сидя на постели, спрашивала себя с болью в сердце, не попала-ли она в новую западню, покинув Буа-Ру для Фосс-Бланш?.. Она поднялась, приблизилась к окну, подняла маленькую кисейную занавеску. Пьер Ле-Фарек болтал со своей матерью у порога дома. Вдруг он сделал нетерпеливый жест... Это не было в его обыкновении... Затем он быстро удалился. Ни одной минуты Генриета не сомневалась, что это неудовольствие проявилось по поводу нея. Бранил-ли он мать за то, что она слишком много сказала?.. Или он находил, что она сказала недостаточно?

В эту минуту Генриета услышала часы, поющие в нижней зале. Это были большие швейцарские часы, подражающие крику кукушки, прежде чем пробить; она сосчитала десять ударов. Значит, она спала очень долго, сама того не зная. Поспешно она оделась и спустилась, готовая извиниться за то, что опоздала к утреннему столу. Стол был накрыт в довольно большой комнате, обитой старым дубом. На столе находился хрусталь, тонкий фарфор и толстое серебро. Все было просто и богато. Убранство этой залы напоминало скорее убранство в старинном доме, чем на ферме. Дверь от смежной комнаты была открыта. Генриета приблизилась к ней с любопытством и увидела там библиотеку; далее стоял шкаф для ружей из черного ореха, отличного готического стиля. Ковер с высокой шерстью покрывал пол; занавеси на двух широких окошках были сделаны из старинных канвовых вышивок.

Напротив двери, в глубине комнаты, портрет Пьера Ле-Фарека, в его мундире лейтенанта напомнил мадмуазель Корбен черты лица её спасителя накануне, в Брюсельере, её солдата-земледельца, её сегодняшняго хозяина, великодушного хозяина, хотя, быть может, несколько заинтересованного... Оне действительно были прекрасны, и совершенно благородны, эти черты, отражавшия прямую совесть... Ах! в нем не было элегантности того обманщика, изящества Генриха де-ла-Шевардей... В Пьере Ле-Фарек все было мужественно... Конечно можно было положиться на него... Госпожа Ле-Фарек вошла, Генриета не слыхала ее:

- О! отлично,-- сказала буржуазка,-- я застаю вас составляющей наш инвентарь. Это кабинет Пьера... Можно думать, что он устроен по вашему вкусу!..

- Но,-- отвечала Генриета, не мечтая удержаться от улыбки,-- мой вкус тут не причем, мадам Ле-Фарек.

господин.

И она поехала... Ах! Какой человек! Долго надо искать, чтобы найти такого, который бы столько заслуживал быть счастливым. Занятый другими, чтобы им делать добро, он нисколько не думал о себе... И нельзя заблуждаться, самое лучшее в муже, когда он может доставить жене тихую жизнь... Однако, она сама не знает, зачем она его хвалит; она должна бы быть сердита на него, потому что он только сейчас обошелся немного сурово с ней... С ним этого никогда не случалось.. Было бы глупо, если бы он разсердился на то, что она... Но она не могла сказать почему... Однако, завтрак готов. Пьер сейчас придет.

Ле-Фарек открывал уже дверь.

Мадмуазель Корбен забыла все сомнения, образовавшияся в её уме в продолжение часа; она видела только пред собой единственного великодушного и сильного человека, встреченного ею в первый раз за последние два года и побежала к Пьеру с протянутыми руками.

- Ах,-- сказала она,-- я боялась, что вас не будет дома сегодня. Я бы значит не могла проститься с вами, господин Ле-Фарек.

Мамаша Ле-Фарек испустила громкий крик:

- О! Нет,-- проговорила она,-- вы не уедете, знаете-ли, что мы вас скорее посадим в клетку?..

Но Пьер Ле-Фарек прервал ее своим прекрасным серьезным голосом:

- Вы видите, матушка, что я был прав, побранив вас сейчас,-- сказал он.-- О! Я не буду настаивать, вы знаете меня... Однако, не бойтесь, что мадмуазель Корбен покинет нас ранее нескольких дней. Это значило бы выказать мне недоверие, она же знает, что я не заслужил его. Скажите матушке, что вы останетесь, мадмуазель.

- Я останусь, господин Ле-Фарек,-- сказала Генриета, снова протягивая ему руку.

Сели за стол. Мамаша Ле-Фарек сперва была несколько огорчена. Ей надо было оправиться от только что полученного выговора; этот почтительный сын был строг. Добрая женщина должна была следить за собой, чтобы не впасть в новый грех. Но Пьер!..

Он посадил мадмуазель Корбен около себя, и как он не владел собой, рука его слегка дрожала. Он хотел бы служить ей на коленях; она это отлично видела и смеялась.

Она была здесь точно маленькая королева, точно главная в доме. Есть старая поговорка, что повсюду, где поселяется королева во время своего путешествия, она у себя дома. Бедная безденежная королева, которая ощупывает в кармане своего платья единственный луидор на дне кошелька, принимая от всего сердца это гостеприимство, завтра будет пленницей своего стыда. Если она хотела уехать от своих деликатных хозяев, она должна была обратиться в их милосердию и попросить у них вспоможения. Однако, она смеялась, и веселость её не была нервной, искусственной.

Солнечный луч, заигравший на лице Пьера и ударивший ему прямо в глаза, вызвал у ней взрыв смеха, а когда Пьер, ужасно неловкий на этот раз, потому что он чувствовал на себе взгляд молодой девушки, пролил свой стакан на белую скатерть, она так и покатилась со смеха. Сын и мать глядели на нее восхищенные; он говорил себе: "это была бы живая радость!"

Добрая госпожа Ле-Фарек подняла плечи и воскликнула:

- Эта барышня из Парижа и вместе с тем она совершенный ребенок!

Буржуазка, когда вышли из-за стола, подошла в Генриете и, лаская её прекрасные черные волосы, спросила:

- Довольны-ли вы, моя малютка?

Мадмуазель Корбен быстро ответила ей, что она счастлива. Пьер предложил прогулку к берегу через луга и пустошь; она захлопала в ладоши. Госпожа Ле-Фарек попросила извинения за свои старые ноги, которые не могут нести ее так далеко. Еще бы! Тяжесть была основательная! Генриета не обнаружила никакого смущения, узнав, что пойдет гулять одна с Пьером:

- Во второй раз вы меня поведете,-- сказала она.-- О, я знаю, вы отличный проводник! Я пойду с вами на край света.

Генриета сделалась вся розовая; но это уже не была более краска досады или боязни. Они отправились. Мадмуазель Корбен шла впереди, на тропинке не было места для двух. Пьер, более сильный теперь, потому что он говорил позади нея, прошептал:

- Вы сказали, что вы счастливы. Это слишком. Если бы половина этого была правдой!..-- Он говорил очень тихо, она могла не слышать.-- Он продолжал еще тише:

Быть может, я больше знаю жизнь в своем захолустье, чем вы это думаете... я знаю немного ум и чувства женщин... Я говорил себе, что вы попросили бы меня проводить вас в Брюсельер и не захотели бы войти в этот дом, еслибы ваше сердце было совершенно излечено.

Генриета остановилась так внезапно, что он едва имел время откинуться назад, чтобы не натолкнуться на нее и не наступить ей на платье. Пьер Ле-Фарек нанес удар, может быть, более жестокий, чем он думал, но он был прав, говоря, что он знал женщин!.. Откуда у него явилась эта необыкновенная дерзость, у него, который час тому назад бранил свою мать за черезчур нескромное усердие?.. Ах, может быть, оттого, что он шел позади мадемуазель Корбен по этой тропинке... Он глядел на её легкую гибкую талию; она отлично знала её прелесть; она призвала на помощь все свои силы и ей удалось вызвать на свои губы чистосердечный смех.

Но пройдите пожалуйста вперед, господин Пьер, вы мне будете показывать дорогу.

Скоро они спустились к песчаному берегу; тут они оба могли идти рядом; но ветер ревел, брызги от волн били им в лицо; они не говорили более; Генриета думала, что так будет лучше.