В борьбе за трон.
Глава десятая. Двойная измена

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Двойная измена

I

Мы снова поведем читателя в Лондон ко двору. Корону носил мальчик Эдуард VI, а страной правил от его имени старый Варвик, герцог Нортумберленд. Чарльз Кильдар правил Ирландией в качестве вице-короля, но его дочь, несчастная невеста убитого Генри Сэррея, осталась статс-дамой принцессы Елизаветы.

Прошло несколько лет с тех пор, как шотландская королева Мария Стюарт бежала во Францию. Прибыв в Лондон, Роберт Сэррей отправился к Варвику, чтобы поблагодарить его, а затем вместе с Вальтером Браем уехал в свой родовой замок, причем, расставаясь с ними, Роберт Дадлей еще раз повторил свое обещание относительно Бэклея. Последний был ближе к ним, чем они думали. С того момента, когда Бэклей отправился в английский лагерь, чтобы предложить свои услуги и увезти Марию Стюарт из Инчмэхома, он отдался в руки Варвика. Когда же атака не удалась, то он счел более благоразумным остаться на службе у щедрого лорда, чем продолжать дразнить вместе с Дугласом регента Шотландии. Гилфорд Варвик рекомендовал Бэклея отцу, и могущественный герцог нашел в дерзком, хитром и гибком характере лорда благодатный материал для своих планов. Как шотландский дворянин, лорд встретил при дворе, где мечтали о завоевании Шотландии, отличный прием. Генрих VIII дал ему титул графа Гертфорда, так как хитрый лорд живо втерся к нему в доверие, а Варвик, рекомендациям которого он был. обязан своим счастьем, использовал его как шпиона при дворе. Таким образом, Бэклей пользовался благоволением обеих сторон, и его значение и влияние еще возросли, когда после смерти Генриха VIII Варвик стал регентом. Бэклею удалось попасть в милость к той принцессе, которая имела больше всего прав на престолонаследие после Эдуарда VI, и Варвик ценил его тем более, что предполагал, будто Бэклей делал это только ради услужения ему, так как эта принцесса - Мария Тюдор, дочь первой супруги Генриха VIII - была его заклятым врагом и за ней стояла все еще влиятельная католическая партия. Бэклей сообщал Варвику все, что задумывала принцесса и ее приближенные для уменьшения его влияния на Эдуарда VI, и Варвик согласился бы скорее принести любую жертву, чем расстаться с этим человеком.

В этом-то и заключалась причина, почему Дадлей не должен был говорить Вальтеру, где находится его враг. Он хотел помочь своему деду раскрыть истинный характер его доверенного и предостеречь его, но натолкнулся на такое безусловное, слепое доверие, что менее всего мог думать об исполнении данного Вальтеру Браю слова, особенно когда старый Варвик объявил, что будет смотреть на всякую вражду с графом Гертфордом, как на направленную против него лично. Дадлей был посвящен в замыслы деда, которые были направлены ни более ни менее, как к тому, чтобы после смерти Эдуарда VI надеть королевскую корону на голову его отца - Гилфорда Варвика. Старому Варвику удалось получить согласие короля на брак Гилфорда с Джоанной Грэй, и теперь дело заключалось только в том, чтобы в решительный момент воспользоваться претензиями леди Грэй, племянницы Генриха VIII, на королевский престол. Для этого необходимо было признать принцесс Марию и Елизавету незаконнорожденными, как зачатыми в незаконном браке, а потому не имеющими прав на престолонаследие.

Король Эдуард VI был нежным, слабым ребенком; по мнению врачей, он был болен чахоткой, враги же Варвика уверяли, будто бы тот отравляет мальчика медленно действующим ядом, от которого король постепенно угасает. Вместе с тем так же ревностно, как Варвик искал приверженцев для леди Грэй, его враги искали таковых для принцесс Марии и Елизаветы.

В маленькой комнате Уайтхолльского дворца стояли аналой и кровать. Хотя католицизм и был запрещенной в Англии религией, но никто не нашел бы ничего необыкновенного в том, что в королевском дворце какой-то благочестивый католик поставил аналой в спальне, чтобы без помехи и надзора проводить здесь свои молитвенные часы. Однако все, находившееся в этой комнате, давало ряд таких контрастов, что можно было удивленно спросить, каким образом аналой попал в спальню или постель - в эту часовню. Комната производила такое впечатление, будто ее хотели в одно и то же время сделать и прихотливым будуаром, и часовней.

Шелковые занавеси скрывали подушки кровати, дивные ковры покрывали пол. Элегантный умывальник был заставлен сосудами, сделанными частью из червонного золота, частью из дорогого китайского фарфора, а маленький столик с венецианским зеркалом был уставлен всевозможными хрустальными флакончиками, фарфоровыми вазочками и маленькими коробочками. Всевозможные косметические средства, известные в то время, можно было найти на этом столике.

Если из всего этого можно было вывести определенные заключения о характере обитательницы этой комнаты, то картины, которыми были увешаны стены, еще более подчеркивали это впечатление. На стене у кровати были развешаны портреты почти всех находящихся в живых принцев королевских царствующих домов, а между ними фривольные, если не непристойные, жанровые картинки. Далее было несколько картин с мифологическими сюжетами, преимущественно таких, где художник вдохновлялся мужской красотой. Противоположная стена тоже была сплошь увешана картинами, но это были исключительно изображения святых, картины из их жизни и жизни Христа, а также изображения адских мук грешников. В маленьком, висевшем на стене стеклянном шкафу, находились всевозможные реликвии: зубы, кости и волосы святых и мучеников за веру. Над простым деревянным аналоем висело распятие, а через аналой был перекинут бич, для самоистязания. На одной стороне комнаты было все, что может ласкать сладострастие; на другой - все, что ласкает душу.

Эта комната была спальней английской принцессы Марии Тюдор. Она вошла в комнату; ее длинная, костлявая фигура была одета почти вычурно, а следовательно безвкусно, но богато. Острый взгляд ее темных глаз с годами приобрел нечто столь отталкивающее, что уже шесть раз переговоры с претендентами на ее руку прерывались после того, как жених видел невесту. До сих пор жизнь принцессы протекала очень безрадостно. Детство прошло около вечно оскорбляемой и заброшенной матери, юность - при дворе тирана-отца. С самого раннего детства она привыкла слепо повиноваться своему духовнику, примиряться с небом путем покаяния и умерщвлении плоти и все надежды своей жизни и честолюбия возлагать на победу церкви. Тщеславное, жаждущее любви сердце чувствовало себя затравленным, и глубокая горечь пробуждалась в ее душе при виде тех, кто был прекраснее, счастливее и довольнее ее. И невольно ее характер принял тот человеконенавистнический оттенок, который отмечает всех жертв несправедливого преследования, и единственным ее утешением был безраздельный, слепой религиозный фанатизм.

Мария была сильно возбуждена, когда вошла в свою комнату. Ее взор скользнул по всем тем княжеским портретам, которые напоминали ей о разбитых надеждах. Она расстегнула платье и обнажила плечо, затем приподняла юбку, встала голыми коленями на деревянный помост аналоя, взяла бич и принялась так ожесточенно бичевать им себя, что белая кожа покрылась красными полосками. Губы принцессы шептали молитву, а она все безжалостнее неистовствовала над собственным телом, причем глаза ее сверкали диким, фанатичным восторгом.

Дверь тихонько открылась; в комнату вошел человек в одежде католического священника и с молчаливым удовлетворением стал смотреть на кающуюся. Когда наконец она в изнеможении выронила бич, человек тихонько подошел к ней, стал утешать ее и, благословив, промолвил:

- Того, кто унизится, Господь возвысит. Он избрал тебя для великой участи, дочь моя! Ты вооружишься Божьим мечом и уничтожишь врагов Божьих, а твоя нога растопчет твоих врагов.

- Я - несчастная женщина, над которой все смеются и которую все отталкивают! - воскликнула принцесса Мария. - У меня нет ничего, кроме моей ненависти, и за нее вы заставляете меня каяться!

- Ты ненавидишь из греховного побуждения, а не из религиозного воодушевления; лишь плотская похоть возбуждает в тебе желания, которые далеки от высокой цели. Если ты будешь слушаться истинного голоса, то Господь даст тебе все, о чем тоскует твоя душа, так как ты погрузишься в океан блаженства. Поднимись и оденься! Тебя ждет некто, кого Господь просвятил вложить большой камень в строение, воздвигаемое слабыми руками с верующими сердцами.

Мария снова оделась и поднялась. Ее щеки раскраснелись от нервного возбуждения, грудь высоко вздымалась, она дышала быстро и прерывисто.

- Кто это, ваше высокопреосвященство? - спросила она, обращаясь к своему духовнику, архиепископу Гардинеру.

- Шотландский лорд. Приукрась свое лицо и заставь глаза сиять очарованием; ведь красота для того и дана женщине, чтобы ослеплять глаза глупцов и соблазнять людей.

- Разве не грех давать обещания, которые не собираешься исполнить?

- Разумеется, раз ты это делаешь из тщеславия сердца или ради греховного желания нравиться. Но Господь, даровавший тебе красоту, может требовать, чтобы ты пользовалась ею для службы церкви. Ухо любящего охотно слушает, а сердце - с радостью повинуется. Святой муж, Игнатий Лойола, проповедовал новое учение, что всякое средство хорошо, раз оно употребляется для благочестивой цели, и с тех пор, как ересь подняла голову и дьявол овладел землей, всякое средство хорошо для уничтожения ненавистных жрецов Ваала! Если ты, дочь моя во Христе, стремишься к короне из святой ревности послужить своей властью на помощь церкви и преследовать еретиков, то каждое средство окажется хорошим и угодным Господу. Ведь Лойола говорит: "Не существует ничего такого, что само по себе может являться истиной, следовательно нет добродетели, нет греха, нет чести, нет права, нет морали, которые могли бы быть хорошими сами по себе. Человек дает всему и каждому определенное освещение, которое зависит исключительно от цели. Что служит на пользу церкви, то хорошо, что идет против нее, то плохо; что способствует ее процветанию - хорошо, что вредит ей - плохо". Если ты действуешь в интересах церкви, то не можешь совершить грех; в таком случае ни убийство, ни грабеж, ни прелюбодеяние не являются преступлением. Но и то, что считается нравственным и добродетельным, может оказаться греховным, если оказывается по отношению к еретику или не служит на пользу церкви. Поэтому-то я и приказал тебе молиться и бичевать свое тело, чтобы ты познала, что ты - прах перед лицом Господа, но что ты становишься могущественной и великолепной, если дух нисходит на тебя.

В то время, как Гардинер говорил все это, принцесса Мария окончила свой туалет. Ее щеки пылали ярким румянцем возбуждения, и глаза горели диким огнем фанатизма. Ведь вся ее юность прошла в слезах и безрадостных днях; ведь с детства она была воспитана в вечных молитвах и покаянии и подвергалась самым тяжелым унижениям, какие только могут достаться на долю принцессы крови и которые оскорбляют тем глубже, что задевают не только женские чувства, но и гордость. И этому затравленному, жаждущему мести и любви сердцу вдруг открылась такая будущность, которая сразу могла вознаградить за все.

собственную совесть иезуитов, оправдывающее каждое преступление, если оно совершено "ради вящей славы Божией"! Как хотелось принцессе Марии стать королевой и тогда поднимать бич уже не над собственным телом, а над всеми могущественными лордами и народом, спокойно смотревшими на то, как тиран Генрих VIII отверг ее мать, и смеявшимися над ее слезами! Дивное наслаждение даст власть почитаемой всеми женщине; но власть эта тем слаще для отвергнутой и презираемой! Власть даст все, даст красоту и честь. Ведь прославленная сестра принцессы Марии, гордая Елизавета, стала бы тогда се рабой, голова которой могла свалиться по первому ее знаку, а леди Грэй, жена гордого Варвика, была бы в ее власти. А разве не явилось бы услугой церкви заставить голову еретички скатиться с плеч на окровавленном эшафоте?..

- Думай о том, что я сказал тебе! - шепнул архиепископ принцессе Марии, следуя за ней в гостиную. - Клятва, которую ты даешь, ничем не связывает тебя, если нарушение ее делается во славу Божию. Обман позволителен против тех, кто сам хочет обмануть нас; в Писании сказано: "Будьте мудры, как змеи, и кротки, как голуби".

- Но ведь вы останетесь со мной, чтобы я могла по вашему взору знать, так ли я все делаю? - спросила принцесса, направившись к двери, ведущей к боковой галерее.

Архиепископ, покачав головой, ответил:

- Граф Гертфорд не хочет никому доверять свою тайну, кроме тебя, и я должен сторожить у наружной двери, чтобы вам не помешали. Если бы стало известно, что Гертфорд прошел к тебе, то все пропало бы, так как Варвик держит бесчисленное количество шпионов, а пока его доверие к Гертфорду еще непоколебимо. Будь умна, Мария, и пусти в ход все средства, чтобы совершенно очаровать его.

II

Когда лорд Бэклей появился при дворе, принцесса Мария возненавидела его, как фаворита Варвика. Это чувство все обострялось по мере того, как он все более входил в милость семьи, объявившей открытую войну ей, Марии. С того дня, как Гилфорд Варвик на турнире не обратил на нее ни малейшего внимания, окружив ухаживаниями ее кузину, а его сын Дадлей смелой проделкой выбрал Елизавету царицей праздника, принцесса Мария заподозрила, что старый Варвик не напрасно соединился с Кильдаром и гнул спину перед Генрихом. Подозрения не обманывали ее, когда она боялась, что после смерти короля Генриха лорд Варвик всецело завладеет волей и доверием несовершеннолетнего наследника. Свадьба Гилфорда с Джейн Грэй заставляла предполагать дальнейшие посягательства; Мария чуть не задохнулась от зависти, когда ее кузина раньше ее надела миртовый венок, а кругом шептались: "Варвики вплетут ей в волосы еще и другой венец - королевский!"

Граф Гертфорд был шафером леди Джейн Грэй, но во время пиршества он, не обращая внимания на резкие насмешки и холодное презрение Марии, окружил ее самым нежным почтением и ухаживаниями. Для нее это было еще больнее, так как она видела в этом только насмешку фаворита ее врагов. И вдруг ее духовник заявил, что имеет виды склонить к ней Бэклея! Было бы большим торжеством сделать фаворита Варвиков изменником своих покровителей, но принцесса Мария так привыкла ненавидеть этого шотландца, что боялась, как бы ее не выдала помимо воли глубоко укоренившаяся антипатия. Она не верила в искреннюю преданность человека, который назвал Джейн Грэй самой красивой женщиной на свете; она была убеждена, что Гертфорд Бэклей переходит на ее сторону только потому, что с Варвиками у него не все благополучно, или потому, что ожидает найти здесь более богатую награду; поэтому она избегала всякого личного соприкосновения с ним. И вдруг сегодня ее духовник сказал, что она должна встретиться с Бэклеем, он посоветовал ей обольстить его чарами кокетства и намекнул, что это было бы не трудно.

Что, если он полюбил ее, если он перешел на ее сторону ради нее, как женщины! Какая женщина не дала бы обольстить себя такой надеждой! Принцесса Мария не собиралась отплачивать Бэклею любовью, но каким блаженством веяло от мысли о том, что она, с которой после личного свидания порывало уже шесть женихов, способна была своим очарованием заставить преданного Варвикам человека стать предателем своих благодетелей! Значит, она все-таки прекрасна и обольстительна.

Так тщеславие заставляло принцессу делать лестные выводы. Но, если бы только она могла знать, что Гардинер шепнул Бэклею: "Вы добьетесь всего, если будете говорить Марии любезности!" Быть может, тогда она скорее отказалась бы от всяких надежд на корону, чем приняла бы его.

Бэклей вошел в гостиную, приблизился к принцессе Марии и, преклонив перед ней колено, сказал:

- Ваше высочество! Я рискую жизнью, входя сюда, так как месть Варвиков безжалостна. Из этого вы можете сделать вывод, с каким полным доверием я являюсь к вам, поэтому осмеливаюсь рассчитывать, что и вы тоже одарите меня вашим полным доверием.

Такое обращение было настолько непохоже на то, чего ожидала принцесса, эти слова были так далеки от признаний смущенного влюбленного, что принцесса, разочарованная и сразу потерявшая власть над своим настроением, ответила Бэклею с плохо скрытой насмешкой:

- Граф Гертфорд! Если вы так сильно рискуете, то вам лучше было бы совсем не приходить сюда!

- Ваше высочество, кто хочет достигнуть многого, тот должен многим рисковать. Разрешите мне доложить вам, что дало мне основание просить вашего доверия?

Бэклей задал этот вопрос с легким выражением нетерпения, так как принцесса Мария все еще не давала ему знака встать с колен, что по обычаю выражало согласие на испрашиваемую аудиенцию, а лишь пытливо смотрела на него.

- Граф Гертфорд, - ответила наконец она, - вы, кажется, теряете терпение, оставаясь в той же самой позе, в которой вы наверное подолгу пребывали перед леди Грэй или моей сводной сестрой Елизаветой? Если вы явились только для того, чтобы предложить какое-либо соглашение преследуемой и загнанной дочери Генриха VIII, то говорите с Гардинером. Но я слышала, будто вы раскаялись и поняли, что существует только один человек, имеющий право наследовать английский трон, и что вы сожалеете, зачем служили его врагам...

- Ваше высочество...

- Не прерывайте меня! Граф Гертфорд, вы были бунтовщиком. Если бы я хотела отплатить вам тем же, то послала бы лорду Варвику сообщение, что его предают. Но я надеюсь, что настанет наконец время, когда истинное право восторжествует, так что могу только счесть за доброе предзнаменование, если слуги предателя готовы приветствовать во мне свою законную госпожу! Но для того, чтобы взвесить, могу ли я доверять вам, я должна знать сначала, что заставляет вас покинуть лагерь мятежников, готовых принадлежащую мне корону дать незаконнорожденным детям моего отца, и искать моей милости?

Мария сказала это с гордостью оскорбленного права и страстью давно питаемой ненависти. Она забыла все предупреждения Гардинера. Оскорбленная девушка видела перед собой только холопа своего смертельного врага, которого она могла раздавить; с самого начала он обошелся с ней надменно и высокомерно, и она уже не могла притворяться.

Бэклей смутился и покраснел. Он ждал, что его примут с распростертыми объятиями, а принцесса оставляла его стоять, словно нищего, на коленях, грозила пламенным взглядом раздраженных глаз и требовала отчета. Но, вспомнив о наставлениях Гардинера, он произнес:

- Ваше высочество, вы изволили пожелать, чтобы я признался, что привело меня к вам. Вы требуете этого - и я повинуюсь. Когда я поступил на службу к Варвикам, то хотел служить Англии, а не лорду. Я явился, как беглец, и нашел убежище, так что благодарность обязывала меня по отношению к покровителю. Я увидел вас, ваше высочество, я слышал о вашем уме и добродетели, и мне стала улыбаться мысль о возможности служить вам, если ваша голова украситься английской короной. Я слишком поздно заметил, что лорд Варвик является вашим врагом. Но разве смел я приблизиться к вам, когда знал, что вы считаете меня доверенным лицом мятежника? Но я все-таки решился бы на это, если бы в глубине своей души не стал сам государственным преступником. Ваше высочество, корона, которая принадлежит вам, еще не украшает вашей головы, и мое сердце зашло в своей дерзости, так далеко, что увидело в Марии Тюдор только женщину, затмевающую собой всех остальных представительниц своего пола... О, не сердитесь! - перебил он сам себя, когда принцесса Мария, покраснев, отвернулась, - я сам сознался, насколько преступна дерзость моего сердца и потому оставался на службе вашего врага. Но теперь более высокая обязанность заставляет меня преодолеть этот страх. Лорд Варвик домогается вашей короны для леди Джейн Грэй, а я скорее соглашусь умереть, чем стать по отношению к вам двойным предателем.

- Граф Гертфорд, - улыбнулась Мария, лицо которой пылало, - встаньте! Я охотно прощаю вам "преступление", что вы забыли во мне принцессу, раз вы настолько галантны, что льстите женщине. Но я совсем не тщеславна. Зеркало говорит мне, какова я собой, а молитва показывает мне все мои прочие недостатки и пороки. Но благодарю вас за доброе желание доставить загнанному, понесшему тяжкие испытания существу хоть краткую радость! А теперь перейдем к цели вашего прихода.

- Нет, граф, - улыбнулась принцесса в смущении, - если бы я и на самом деле обладала теми преимуществами, которые считаются многими женщинами достойными зависти, то очень гордилась бы этим, так как для королевы никакой блеск не бывает чересчур ослепительным, и те подданные, которые оценили в ней женщину, будут всегда самыми верными слугами правительницы.

- О, тогда причислите и меня к ним, ваше высочество, и не сердитесь, что мой ослепленный взор позволяет себе так высоко заноситься в мечтах. Если бы все смотрели моими глазами на жемчужину Тюдоров, то трон Англии не был бы опозорен несчастным Сеймуром!

- Но это были бы именно глаза глупца! Перестаньте, граф; лесть, заходящая слишком далеко, может оскорбить. Но вы не имели в виду ничего дурного, - быстро поправилась принцесса, когда увидела, что Бэклей притворился пораженным и сбитым с толку. - Я готова быть настолько тщеславной и поверить, что вы представляете собою исключение, и если настанет когда-нибудь время, когда Англия примкнет к вашему мнению и увидит во мне свою королеву, тогда Мария Тюдор не забудет, что льстили ей еще до того, как она носила корону!

С этими словами она протянула графу руку, которую он покрыл пламенными поцелуями. Принцесса Мария не отнимала руки, она была переполнена радостью первого поклонения. Ее глаза, затуманившись, устремили свой взор в пространство; она мечтала о том, какое блаженство иметь возможность отвергать или вознаграждать такую страсть. Вдруг, словно вспомнив, что перед ней холоп Варвика, она вырвала руку и сказала с улыбкой, в которой искрилась ненависть:

- Когда я буду королевой, Гертфорд, тогда можете рассчитывать на награду. А теперь скажите мне, какие планы таит мятежник Варвик. Под страхом нашей немилости приказываем вам, сэр Гертфорд, забыть в нас женщину и говорить с нами, как с принцессой, дочерью Генриха VIII!

- Ваше высочество, - ответил Бэклей, сейчас же заговоривший формальным и почтительным тоном, - лорд Варвик собирается сделать королевой леди Джейн Грэй в тот день, когда король Эдуард отойдет в лоно праотцов...

- Это я знаю. Но как же он хочет заставить парламент скрепить и утвердить такой акт, который покушается на законные права единственной наследницы Генриха VIII?

- Ваше высочество, лорд Варвик имеет бесстыдство утверждать, что первый брак Генриха VIII был незаконен, так как ваша мать была вдовой вашего дяди.

Мария побледнела, но заставила себя улыбнуться.

- Глава церкви, - ответила она, - объявил брак моей матери и отца действительным, а если отец потом переменил религию, то ведь законное не могло благодаря этому превратиться в незаконное.

- Ваше высочество, точно так же говорят и лондонские горожане.

- Вам это известно? - воскликнула принцесса Мария, и ее глаза засверкали. - Ну, а с горожанами я разгоню мятежных лордов. Только скажите, верно ли все это?

- Да, потому что я лично был свидетелем тайных переговоров лорда Варвика с вожаками горожан.

- Далее! Далее!

- Ваше высочество, лорд Варвик нашел решение, как уговорить горожан отступиться от вас, как ни неприятно им видеть на троке леди Грэй и нести ярмо владычества лорда Варвика. Он указал им на то, что вы остались каталичкой, хотя вся страна приняла реформаторство.

- Насилием и смертными приговорами!

- Да, ваше высочество, но известная часть населения уже привыкла к новому вероучению, остальные же предпочитают господство новой церкви, хотя и введенной путем насилия, чем снова возобновлять религиозные преследования под владычеством королевы-католички.

- Я готова обязаться, что этого не случится. Пусть горожане поверят мне!

- Ваше высочество, если горожане вступят в открытую борьбу с лордом Варвиком, то они потребуют поручительства. Я беседовал с влиятельными лицами, и они говорят: "А что, если бы вы, ваше высочество, приняли реформаторское вероисповедание?"

- Что? Я должна отречься от своей религии? Навлечь на себя Божье проклятие ради короны?

- Ваше высочество, нужно только, чтобы вы дали обещание.

"обещание", и принцессе Марии вспомнился совет Гардинера. Но она не могла решиться, так как предполагала, что этим требованием переступает границы дозволенного, хотя бы цель и оправдывала средства. Разве небо простит ей обещание отречься от своей религии?

- Я подумаю об этом, - ответила она после короткого раздумья.

- Эдуард может еще долго проскрипеть...

- Вы думаете?

- Как? - содрогаясь, воскликнула принцесса. - Разве возможно пойти даже на преступление?

- Ваше высочество, я не знаю, да и не могу знать, что происходит в королевских покоях Уайтхолла, когда ночью стража запирает дверь и не пропускает никого, кроме герцога Нортумберленда, в королевские покои. Я не могу знать, что думают врачи, когда, боясь гнева озабоченного лорда Варвика, они предсказывают королю долгую жизнь. Но скажу, что еще только третьего дня было созвано совещание из представителей горожан, а сегодня курьеры понеслись во все графства, где только имеются приверженцы Варвиков, и я узнал то, что должны возвестить повсюду эти курьеры. Их клич: "Вооружайтесь и скорее скачите сюда! Час близок!". Я узнал еще, что в доме Кильдара готовят комнаты для приема леди Грэй и ее супруга. Последние должны остановиться там, чтобы их приезд в Варвик-Хуз не обратил на себя внимания и не внушил подозрений. Так можете ли вы сомневаться, что все это представляет собой ничто иное, как ожидание близкой смерти Эдуарда?

От возбуждения принцесса Мария дрожала всем телом. То, что, по ее мнению, должно было случиться лишь через много лет, вдруг выросло перед нею в самом близком будущем. Настал момент, когда должна была решиться ее судьба. Так могла ли она колебаться долее и не схватиться за первую протянутую ей соломинку?

- Я готова дать это обещание, - воскликнула она. - На все, на все готова я пойти, только чтобы не допустить до трона эту ненавистную мне женщину! Но как же сообщить горожанам о моем решении? Как составить партию в такой спешке? Будьте вы прокляты, если все потеряно только от того, что вы до сих пор колебались. На что мне ваш совет, если я не могу извлечь из него никакой пользы? Неужели мне должно было только узнать, что возможность моего спасения зависела лишь от вашего желания? Ну, клянусь кровью моего отца, это издевательство дорого...

- Я могу помочь вам, ваше высочество, - ответил Бэклей и вынул из кармана пергаментный свиток. - Подпишите вот это, и лондонские горожане с оружием в руках встанут на защиту королевы Марии!

Принцесса схватила документ; это была составленная по всей форме присяга перейти в реформаторское вероисповедание, если Мария взойдет на английский трон.

Рука принцессы дрожала, когда она схватилась за перо...

Ведь это была присяга, которой она обрекала свою душу черту и должна была вызвать на ее голову гром папского отлучения! Принцесса опустила перо... Но Джейн Грэй станет королевой? И перед ней-то должна будет склониться она, Мария?

"Цель освящает средство!" - закричало что-то внутри ее, и, отвернув лицо, она подписалась под документом и поставила на нем свою восковую печать.

- Кому вы отдадите эту бумагу? - спросила она беззвучным голосом. - Разве ее должны будут увидеть все лондонские горожане?

- Нет, ваше высочество, достаточно будет, если ее увидит епископ Кранмер и поручится за вас. Было бы очень разумно, если бы вы, ваше высочество, написали несколько слов этому влиятельному человеку, смертельно ненавидящему Варвиков, так как они лишают его всякого влияния...

- Эту бумагу вы тоже приготовили? - улыбнулась принцесса Мария, видя, как Бэклей вытаскивает из кармана другой пергамент, а затем взяла пергамент и, не читая, подписала и его, а когда он спрятал оба документа, Мария спросила: - Ну, нет ли у вас еще и третьего документа?

- К чему, ваше высочество?

- Разве вы не потребуете от меня ручательства в моей благодарности?

Бэклей снова упал на колени и прошептал:

- Ваше высочество, королеве могло бы быть неприятно то, что обещала принцесса, и если я верну ей тогда обратно то, что ей было так трудно подписать, тогда, быть может, Мария Тюдор вспомнит, что я посвятил ей всю свою жизнь!

Яркий румянец залил лицо принцессы, когда она увидела, что Бэклей разгадал ее; но это обещание было таким нежданным утешением ее душе, что, охваченная порывом чувства, она нагнулась и ее губы почти коснулись его щеки.

- Если вы сумеете сделать это, - шепнула она, - тогда требуйте от Марии Тюдор всего, что только способна дать женщина тому, кто понял ее сердце...

После этого он удалился из комнаты принцессы.

- Лицемерна, как черт, - бормотал он по пути, - но священник прав. Сладкими словами можно околдовать и принцесс!

Гардинер уже шел ему навстречу.

- Удалось! - шепнул ему Бэклей, - она подписала!

- Слава Богу! А я уже боялся, что мне придется идти вам на подмогу, так как все это продолжалось слишком долго. Теперь спешите, и да будет с вами Господь!

Архиепископ пожал ему руку и довел до потайной лестницы; затем он вернулся и отправился в комнату принцессы

III

- Вы знаете, что я сделала? - тихо спросила принцесса Мария.

- Исповедуйся, дочь моя, исповедуйся, облегчи свое сердце перед Господом! - ответил духовник.

Когда Мария исповедалась, он, благословив ее, произнес:

- Если ты от чистого сердца сделала то, что угнетало твою душу, тогда ты принесла Господу благоугодную жертву; но горе тебе, если тобой руководили суетные вожделения. Постись и молись! Ты избранная перед лицом Господа, ты должна будешь повести отвернувшийся от Господа народ к священному лону Его. Поэтому следи за тем, чтобы в посте и молитве твое сердце очищалось в вере, и не терзайся: клятва, данная еретикам, значит не более, чем детская болтовня, если ты поступилась правдивостью своего сердца ради Господа и Его церкви.

плотсхая похоть, но Гардинер ответил ей:

- Я вижу, что ты предназначена для великих дел. Я не стал бы порицать тебя, если бы этот человек оказал влияние на твое сердце, но счел бы это большим несчастием для тебя, так как он не достоин твоей привязанности; он притворяется влюбленным в женщину, чтобы стяжать себе милость правительницы!

Принцесса Мария покраснела; этими словами было оскорблено не ее сердце, а гордость; ее самолюбие, еще никогда не чувствовавшее такого торжества, как в то время, когда она внимала сладким, льстивым словам Бэклея, было теперь унижено, как никогда. Когда принцы отвергали ее руку, то тут могли быть политические соображения; когда Гилфорд Варвик надсмеялся над ее авансами, то причина этого была ясна: ведь образ леди Джейн Грэй уже безраздельно царил в его сердце. Но в данном случае, когда она снизошла до внимания к льстивым уверениям простого дворянина, когда она выставила свое благоволение наградой, дело обстояло иначе: значит, Бэклей осмелился смеяться втайне. Он, вовсе не желая награды, осмелился ловить королеву на слабости тщеславной женщины? Нет, этого не могло быть! Гардинер просто ошибался или хотел удержать ее от глупости! Как мог он знать, что происходило в душе Бэклея?

- О, совершенно безразлично, что воображает себе этот человек, - ответила принцесса раздраженным тоном, - но мне кажется, что вы от меня требуете чересчур большого смирения, заставляя сомневаться, обладаю ли я хотя бы "каким-либо очарованием, чтобы пленить человека, если захочу этого!

- Мария, дочь моя! - Мне не подобает глядеть на тебя и оценивать плотскими очами, достаточно ли ты красива для этого. Поэтому пойми меня, как следует: женские чары побеждают путем духа, просветляющего их, а кто тебя знает, тот изумляется, как богато одарил тебя Творец тем, что не столь преходяще, как краска ланит или блеск очей. Поэтому-то я и говорю тебе: берегись того, кто готов смотреть на женщину только с чувственным вожделением и способен добиваться успеха у женщины сообразно своим плотским намерениям, не замечая силы ее духа. Все это - рабы тела, и они стараются пробудить тщеславие и безумие в тех, кто склоняет к ним свои уши. Человек, которого я привел к тебе, - дитя наслаждений, и им владеют одни только низкие похоти. Он ищет любви ради плотского наслаждения, ради власти и почета, чтобы иметь возможность хвастаться потом и преследовать своих врагов. Он любит женщину, которую сделал несчастной. Проклятие греха тяготеет над его сознанием, и он дрожит перед мстителями. Поэтому-то Бэклей и снискал благоволение Варвиков. А с тех пор, как он стал бояться, что Варвики не смогут защитить его, он стал домогаться твоего благоволения...

- Потому что так было нужно. Необходимо было, чтобы ты дала ему понять, что полностью доверяешь ему, потому что, если бы он возымел хоть самое легкое подозрение, - а ведь у недоверия слух острый, - он ускользнул бы из той сети, которую я накинул на него. Я хотел, чтобы ты могла открыто обещать ему как можно больше, но теперь я открываю тебе глаза и предупреждаю тебя, чтобы ты могла со спокойной совестью немедленно отбросить грязное орудие твоих планов, как только последние сбудутся.

- Если бы у меня были доказательства, - пробормотала принцесса Мария, закусывая губы, - если бы я могла знать наверняка, что он осмелился просто шутить со мной, словно с уличной девкой, тогда я впилась бы в его гладкое лицо острыми шипами, а его подлое сердце приказала бы отдать на растерзание диким животными Но откуда вы можете знать его историю? Откуда вы знаете, что он сделал несчастной женщину и продолжает любить ее?

- Потому что он продолжает искать ее, как купец потерянный грош. Она сама рассказала мне все это; она сейчас находится под моим покровительством, и я рассчитывал в случае крайней необходимости обещать ему эту женщину в качестве награды, если он поможет мне свергнуть Варвика с вершины его власти...

- Эта женщина у вас?

передала на мое попечение бедную гонимую. История ее страдания трогательна. Но что заинтересовало меня особенно и побудило более всего принять участие в ее судьбе, так это следующее обстоятельство. Возлюбленный этой несчастной, считающий ее обесчещенной и поклявшийся умертвить Бэклея, - один из стрелков регента шотландского; это тот самый человек, который настолько приобрел высокое доверие графа Арана, что его назначили в помощь беглецу Сэррею для охраны Марии Стюарт в Инч Мэхоме. Между этими людьми завязалась тесная дружба, и они, как тебе известно, дочь моя, договорились благополучно доставить королеву на французский корабль. Третий, помогавший им и задумавший этот план, - сын Гилфорда Варвика. Когда ты вступишь на престол, то будет легко направить этого стрелка на Бэклея, Сэррея же вместе с Дадлеем обвинить в государственном преступлении за то, что они выдали невесту принца Уэльского французам. Семейства знатных лордов нужно смирить и запугать, если королевской власти удастся снова поставить высоко святую церковь а Англии и искоренить семя, посеянное антихристом.

Принцесса Мария почти не слушала его; ее губы дрожали, глаза искрились зловещим огнем, а волнение ее груди выдавало бушевавшую в ней страсть.

- Я хочу видеть эту девушку, - воскликнула она, - я желаю принять ее в свой придворный штаг, посмотрим, осмелится ли шотландец преследовать ее, когда она попадет под мое покровительство. Не беспокойтесь, шотландец не будет подозревать меня до той поры, пока я получу власть стереть его с лица земли. О, как жажду я этой власти, которая поможет мне отомстить за все, что я вытерпела и выстрадала! Я согласна обречь себя на самое суровое покаяние, только оставьте мне один час мщения, разрешите мне с наслаждением раздавить гадину, мерзость которой отравляет мне душу.

Архиепископ в знак благоволения возложил руку на чело принцессы Марии и произнес:

- "Мне отмщение", - глаголет Господь, но ты должна быть мечом в руках Божиих, и, чтобы твое сердце убедилось, до чего возросло лицемерие на земле, я пришлю тебе ту девушку. Только укрой ее хорошенько и терпеливо жди, пока наступит час, когда ты будешь призвана произнести приговор над проклятыми церковью.

плечами; но архиепископ шепнул ей:

- Прими ее! Притворяйся, дочь моя; она явилась, потому что почуяла грозу; рассей ее страх и польсти ей.

Так как принцесса Мария не смела противоречить, то, по ее знаку, камеристка распахнула дверь; и в комнату вошла принцесса Елизавета, дочь Анны Болейн.

Странный контраст существовал между этими двумя дочерьми Генриха VIII, которые ненавидели друг друга, словно заклятые враги. Елизавета была также высока и стройна, но исполнена грации и величавости, и, тогда как в наружности Марии было что-то зловещее, благодаря мрачному блеску маленьких глаз, недоверчивому, пронзительному взору и худобе некрасивого лица, умные, темно-синие глаза Елизаветы сияли, как звезды, на слегка загоревшем от солнца лице, обрамленном белокурыми волосами почти рыжеватого оттенка, а черты носили отпечаток королевской горделивости.

- Должно быть, случилось нечто особенное, - начала принцесса Мария, - чему я обязана честью, что дочь Анны Болейн вспомнила о своей сводной сестре.

Архиепископ встал, но принцесса Мария, подав ему знак остаться, промолвила:

- Его высокопреосвященство - мой духовник; я не имею от него тайн.

- Тогда я прошу его остаться, - улыбнулась принцесса Елизавета, как будто давая понять, что ее гордая душа не нуждается в таких советниках и не боится постороннего свидетеля. - Меня привело сюда дело, которое непременно следует обсудить нам обеим. Ты знаешь, что наш отец обещал мне престолонаследие в своем завещании и что его воля утверждена решением парламента.

- Ты забываешь условие! - злобно усмехнулась принцесса Мария. - Ты будешь признана наследницей престола, если Эдуард и я умрем бездетными.

по графствам, будто бы завещание нашего отца, по законам Англии, недействительно. Эдуард при смерти, и я полагаю, что мы должны действовать сообща, чтобы не потерпеть пораженке от честолюбия нашей кузины и ее приверженцев.

- Благодарю тебя за такую заботливость о моем будущем, - ответила принцесса Мария. - Я угадываю ее побудительные причины. Ты надеешься, что я умру бездетной, потому что я еще не замужем; подобной сестринской любви я и ожидала от дочери Анны Болейн.

В насмешливом тоне этой речи было еще больше язвительности, чем в самих словах, и оскорбительная манера, с какой принцесса Мария вторично упомянула имя матери принцессы Елизаветы, не оставляла ни малейшего сомнения в том, что старшая принцесса не допускает и мысли о признании действительности ее прав.

- Королева Анна, моя мать, - возразила Елизавета, - не захотела потребовать смерти Екатерины Арагонской и ее дочери; если ты осталась в живых, то обязана тем сердечной кротости моей матери... Действительно... нам нечем особенно упрекать друг друга, и вместо того, чтобы ссориться, мы сделали бы лучше, если бы действовали единодушно.

- Принцесса права! - воскликнул архиепископ Гардинер. - Спор о правах дочерей Генриха будет только на руку приверженцам леди Грэй. Но принцесса Мария привыкла получать так мало доказательств привязанности со стороны своих родных, что вы сделали бы хорошо, ваше высочество, если бы назвали условия, на которых вы согласны поддерживать притязания вашей сестры.

сестре, которая до сих пор доказывала мне лишь ненависть, совершенно ке заслуженную мной.

- Это разумное требование...

Анна Болейн в Тауэре, н будет ожидать всего от моей милости, но не от своих мнимых прав. Я не желаю соперницы с красивой внешностью. Тщеславная гордость не подобает дочери казненной; ей приличествует смирение и чистосердечное раскаяние.

- Довольно! - воскликнула принцесса Елизавета. - Все, сказанное тобой, безобразно, как твои черты и твое черствое сердце. Я запачкала бы свою руку, если бы протянула ее дочери женщины, которую наш отец не удостаивал даже своей ненависти. Кровосмешение наложило проклятие на твое чело; слава лордам, которые избавят от тебя Англию!

Принцесса Мария стиснула кулак. Онемев от бешенства, она только окидывала ядовитыми, уничтожающими взорами свою сестру, а когда та ушла, Мария упала почти без чувств на руки духовника; ее губы прошептали отвратительное проклятие.

Гардинер отнес изможденную принцессу Марию в ее спальню; ему стало жутко, его пугала эта женщина, до такой степени обуреваемая мрачными страстями, что у нее не было силы даже лицемерить.

Когда она пришла в себя, он оставил ее. Неуверенными шагами подошла принцесса Мария к шкафчику, вынула оттуда бутылку, наполнила большой стакан и принялась пить большими, жадными глотками, после чего, шатаясь, направилась к аналою.

Выпитое вино оказало свое действие. Оно привело в порядок расстроенные нервы, и в экстазе опьянения принцесса приступила к истязанию своей плоти!