В борьбе за трон.
Глава двенадцатая. В Тауэре

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В Тауэре

I

Шумные дни последовали за восшествием на престол Марии. Королева заставила принцессу Елизавету ехать верхом в своей свите при торжественном объезде ею лондонского Сити, а на коронации носить за ней корону. То было первое унижение, нанесенное гордому сердцу соперницы, и, если Мария надеялась этим побудить принцессу Елизавету к необдуманным поступкам, то ее план был задуман удачно. Мария остерегалась в первые дни своего царствования обнаруживать жажду мести, которой кипела ее душа. Пленники томились в Тауэре, а Елизавета получила разрешение возвратиться в Эшридж. Королева откладывала наслаждение уничтожить своих врагов до более подходящего момента.

Граф Гертфорд, которого комендант задержал в Тауэре, написал Гардинеру письмо. Сначала он думал, что его заключили в Тауэр по ошибке, но когда архиепископ оставил его письмо без ответа, а просьбы, заклинания и наконец даже угрозы оказались тщетными, то он обратился к самой королеве и напомнил ее обещание.

На его просьбу об аудиенции она приказала сообщить Гертфорду, что будет лично заседать в суде на разбирательстве его дела, и что он может надеяться на благоприятный исход.

Бэклей терялся в догадках, что могло побудить Марию дать приказ о его аресте, и это мучительное сомнение и беспокойство были ужаснее самой горькой известности. С ним обращались изысканно вежливо; у него ни в чем не было недостатка, только свободу, по-видимому, ему не хотели давать.

Наконец настал день, назначенный королевой для ее мести. Варвики восстали, и, как того ожидала Мария, у заговорщиков завязались отношения с принцессой Елизаветой, причем шпионами были перехвачены письма, на основании которых можно было обвинить в государственной измене и принцессу.

Она была привезена конной стражей королевы из Эшриджа и доставлена в Тауэр. Вступив во двор, принцесса Елизавета села на камень и не соглашалась войти в здание дворца.

- Лучше сидеть туг, - сказала сна, - чем в худшем месте.

Королева не должна застать вас здесь, - возразил комендант и повторил свою просьбу.

- А разве она приедет сюда? - спросила принцесса.

- Через час, ваше высочество!

Принцесса Елизавета поднялась и воскликнула: - Прочь, прочь отсюда!.. Вы правы: лучше умереть, чем возбудить жалость Марии.

Придя в комнату, которая должна была служить ей местом заточения, принцесса Елизавета написала королеве краткое письмо. В нем она клятвенно подтверждала свою - невиновность и заявляла, что никогда не думала завидовать короне старшей сестры. Далее она требовала строгого и справедливого расследования предъявленного ей обвинения, а если ее признают невиновной, освободить из Тауэра.

Не успела принцесса дописать эти строки, как затрубили трубы, затрещали мортиры, и Мария въехала в главные ворота Тауэра в сопровождении придворных дам и государственных сановников. Бледности лица королевы и особенной пронзительности ее взора было бы уже достаточно, чтобы привести в трепет каждого постороннего наблюдателя за участь тех, к кому она приехала как верховный судья.

Со стороны Темзы были расположены комнаты, иногда служившие жилищем английских королей. Мария опустилась в кресло в виде трона и знаком подозвала к себе коменданта Тауэра.

- Елизавета Тюдор содержится у вас под надежной охраной?

Комендант поклонился с утвердительным ответом.

- Ее высочество, - сказал он, - прибыла час тому назад и попросила письменные принадлежности, чтобы обратиться к милосердию вашего величества с просьбой о помиловании.

слезами, и что строгая справедливость умаляется слабостью ее сердца. Скажите принцессе, что сестра ей советует молиться и каяться, но королева будет творить суд без всякого лицеприятия. Ступайте, сэр, и сообщите ей это, а мне пришлите сюда пленников: Вальтера Брая и кузнеца Броуна. Мы хотим, - прибавила Мария, обращаясь к своему придворному штату, когда комендант покинул зал, - разузнать о характере и о прошлом графа Гертфорда прежде, чем вынести ему приговор. Мы желаем разобрать, одно ли пылкое усердие служить нам заставило этого человека прибегнуть к гнусному обману, или же он - интриган по натуре, осмеливающийся преступно шутить над нашей священной особой.

Затем по ее знаку поднялся Гардинер и произнес: - Лондонский лорд-мэр предъявил мне бумагу за подписью королевы Марии. В ней ее величество изъявляет свою высочайшую волю принять реформаторское учение. Этот документ не может быть ничем иным, как грубым подлогом, которым воспользовался мошенник, чтобы обмануть лондонских граждан, а так как упомянутая бумага была вручена лорду-мэру графом Гертфордом, то надо думать, что он знает человека, совершившего подлог.

Трудно передать растерянность и замешательство, вызванные этим объяснением. Все смотрели на королеву, словно ожидая, что она опровергнет слова Гардинера; казалось невозможным, что тут все дело сводилось к обыкновенному обману, и каждый невольно посматривал на Марию, не покраснеет ли она.

- Я слышу, - заговорила королева, и ее взор с уничтожающим презрением смотрел в возмущенные лица, - что граф Гертфорд подделал почерк герцога Нортумберленда, чтобы удалить из Лондона латников варвикского рода, и, потому едва ли могу сомневаться, что он одинаково подделал и мою подпись, чтобы ввести в заблуждение лондонских граждан. Никогда не отрекусь я от веры, которой надеюсь спасти свою душу, и было бы глупо воображать обо мне, будто я согласилась когда-либо купить королевскую власть и бремя моей короны ценой душевного спокойствия. То был чистейший обман, наглый и бессовестный. И хотя я допускаю, что обманщик действовал в моих интересах, но все-таки взыщу с него без всякого снисхождения, так как цель его действий совершенно ясна: своим преступлением он хотел войти в милость к королеве и так низко ставил нас, что воображал, будто мы простим обман ради принесенной им пользы.

Лорды переглянулись между собой с явным недоверием к словам королевы.

Но вот в зал ввели Брая с кузнецом. Когда шотландец описал, как низко поступил Бэклей с бедной шотландской девушкой Кэт, загубленной им, и как преследовал его, а кузнец заявил, что Бэклей сначала соблазнял пленника посулами, а потом хотел украдкой убить его, то негодование против обвиняемого сделалось всеобщим.

- Введите графа Гертфорда! - приказала королева, когда допрос кончился, и, тот, кто пристально наблюдал за ней, мог заметить, что голос ее дрожал от душевного волнения, а вздымавшаяся грудь выдавала разгар страстей, совсем не соответствовавших холодному презрению, которое она лицемерно выставляла напоказ.

Бэклей вошел, и так как Вальтеру с кузнецом Броуном велели отступить в сторону, то он увидел перед собой только королеву с ее дамами и лордами. То не был грозный судейский ареопаг, обстановка судилища скорее указывала на приятную неожиданность, которая готовилась ему. Граф поклонился государыне и смело, вопрошающе посмотрел ей в лицо, точно его взор хотел напомнить королеве обещание, данное ею в то время, когда она была принцессой.

- Милорд, - начала Мария с улыбкой, способной поддержать его тщетные надежды, - в виду услуг, оказанных вами нам, мы явились сюда лично, чтобы убедиться в вашей вине или невиновности, прежде чем предоставить судьям произнести над вами свой приговор.

- Какое преступление возводят на меня, ваше величество, раз вы надели корону? То, что я сделал, произошло на вашей службе.

- Милорд, вы вручили лорду-мэру документ за подписью принцессы Марии. Почерк мой, но я не выдавала этой грамоты. Неужели вы зашли так далеко в своем усердии, что вздумали оказать нам услугу с помощью обмана, подлога? Сознайтесь чистосердечно - говорите!

Бэклей понял, к чему клонится дело, и подумал про себя, что теперь ему ясна причина его ареста. Мария прикидывалась возмущенной, объявляла свою подпись подложной, чтобы отказаться от своего обещания; его приносили в жертву. Судьи не могли произнести ему иной приговор, кроме смертного. Но Мария была королевой, она имела власть помиловать его, и если он добровольно примет на себя вину, то окажет ей услугу, за которую она должна его вознаградить, тогда как он одним ударом уничтожит все, сделанное им до сих пор в ее пользу, если скажет во всеуслышание правду. Но что, если Мария примет жертву, а его не помилует? Тогда он погиб!.. Но разве не погибнет он и в том случае, когда уличит королеву во лжи?..

- Ваше величество, - ответил Бзклей, - я сознаюсь в своей вине. Граждане Лондона требовали подобного обещания, время не терпело...

Он запнулся, потому что Мария обернулась с такой торжествующей улыбкой к духовнику, что Бэклеем овладело недоброе предчувствие: ему, очевидно, грозило предательство.

- И тогда вы совершили подлог, обманули нас и лондонских граждан! - воскликнула королева, но с таким взглядом, который опять совершенно успокоил Бэклея.

- Ваше величество, - подхватил он, - если я виновен, то покарайте преступника, вот вам моя голова!

- Милорд, вы хорошо знаете, что мне было бы тяжело приказать казнить кого-нибудь, кто совершил преступление ради меня. Но правосудие должно идти своим чередом, и лишь после того, как вы сознаетесь во всем, я буду в состоянии судить, может ли королева даровать свое помилование там, где простила принцесса. На подложном документе мой герб из воска; это - печать, никогда не выходившая из моих рук; объясните мне, как приложили вы ее к письму?

- Ваше величество, я проник в ваши покои, чтобы умолять вас подписать тот документ, и нашел вас спящей...

Бэклей снова запнулся. Он ожидал, что Мария уже ради большего правдоподобия затеянной ею комедии, прикинется возмущенной, хотя надеялся, что это показание приведет ее в восторг. Между тем она так порывисто вскочила с места и так грозно взглянула на него, что он невольно попятился и вздрогнул. Затем она подошла к нему, ударила его веером по лицу и, точно стыдясь своей запальчивости, отвернулась.

- Вы слышали, милорды, - воскликнула она, - этот человек осмелился тайком проникнуть в наши покои! Уже за одну подобную гнусность заслуживает он смертной казни. Пусть палач чинит ему дальнейший допрос, эта бесстыдная дерзость истощает наше терпение.

- Ваше величество, если вы станете отрицать, что благосклонность ваших взоров могла дать мне смелость надеятся, что мои услуги придутся кстати, тогда, конечно, я был тщеславным дураком, - произнес Бэклей.

- Да, - со смехом перебила королева, - вы как раз были им! Милорды, этот граф Гертфорд оказывает мне честь, намекая, что я ему нравилась и благосклонно смотрела на это... Может быть, он даже надеялся почтить меня своими ухаживаниями, которые отвергла шотландская девица. Слыханное ли это дело? Милорды, вы видите, мы подверглись большой опасности; граф Гертфорд добирался только до нашей печати, чтобы, пожалуй, составить другой подложный документ!.. Вон его отсюда!.. Нам противно видеть его.

Бэклей не мог более сомневаться, что он погиб. Этот тон выдавал слишком явно оскорбленное тщеславие раздраженной женщины, чтобы верить еще в комедию.

- Ах! - воскликнул он, - я вижу, что был глупцом, так как поверил словам лживой женщины! Вы сами написали тот документ и обещали мне свою любовь, если наш замысел удастся.

Но по знаку Марии стражники Тауэра схватили его и стали вязать ему руки.

- Заткните ему рот! - грозно крикнула королева, и злобный, торжествующий смех исказил ее черты. - Так как он берет назад свое признание, то должен сказать правду при пытке. Однако еще раньше, чем его обесчестят и разобьют его герб, я приказываю, чтобы он дал удовлетворение моей камеристке, Екатерине Блоуэр за те бедствия, которое навлек на нее. Пусть их сочетают браком, который я тут же удостоверю, равно как и то, что к графине Гертфорд, обреченной на вдовство в самое короткое время, перейдет по наследству все состояние ее мужа. Кузнеца я повелеваю отпустить на свободу, слугу графа Сэррея также, но последний должен получить от тауэрского палача пятьдесят ударов розгами, чтобы он остерегался в будущем служить мятежникам.

- Ваше величество! - воскликнул, бледнея, Вальтер, - мне розги?.. Нет, лучше смерть! Ведь я - шотландский дворянин.

- Тогда число ударов должно быть удвоено, - злорадно улыбнулась Мария.

Стражники стали бороться с Вальтером, который в слепой ярости хотел броситься на королеву. Его повалили наземь; однако, несмотря на увещания кузнеца, он грозил местью и сжимал кулаки.

- Доложить мне о нем после экзекуции! - воскликнула королева.

- Во всяком случае заковать его в кандалы, потому что он кажется закоренелым бунтовщиком.

С этими словами она хотела удалиться из зала. Однако на пороге одна из дам, стоявшая последней в свите, упала к ее ногам и стала молить:

- Помилуйте Вальтера Брая, помилуйте!

- Глупая женщина! - возразила королева, не обращая больше на нее внимания. - Она умоляет за человека, который отдал ее в жертву бедствию, после того как спас от позорного столба.

И она прошла мимо стоявшей на коленях женщины, направляясь по длинному ряду комнат к угловой башне, из окон которой был виден малый двор Тауэра.

II

На малом дворе пролили свою кровь Анна Болейн, Екатерина Говард и Генрих Сэррей. Сегодня там также был воздвигнут эшафот, и рядом стоял палач в кроваво-красном камзоле, в черном плаще и черной маске, готовый снова к пролитию благородной крови, чтобы утолить жажду мести в сердце английской королевы.

Как раз над угловым окном башни, у которого поместилась королева со своей свитой, стояло прекрасное, бледное создание за железной решеткой своей темницы. Молодая женщина бросила скорбный, страдальческий взор на толпу людей, которую впустили, чтобы она присутствовала на зрелище казни. В качестве племянницы Генриха VIII леди Джейн Грей не питала иного, более честолюбивого желания, как сделаться счастливой супругой любимого человека, победившего ее сердце на турнире в Винчестере, и только честолюбие ее свекра было виной того, что она уступила, наконец, чужим настояниям и один день называлась королевой Англии. Всего один день! Поэтому и прозвали ее "однодневным цветком". В темнице ей суждено было завянуть и умереть на кровавом помосте. Но для мстительной Марии было недостаточно казнить ее; она хотела еще растерзать сердце своей кузины перед смертью.

Ее приговоренного к смерти мужа вели на эшафот мимо темницы Джейн. Гилфорд Варвик, подняв взор, кивнул головой жене и послал ей нежные прощальные поцелуи. Она с плачем упала и тихонько молилась.

Вскоре пришел священник. Он сказал ей, что Гилфорд умер мужественно, и, словно просветленное, приподнялось ее лицо. Теперь смерть не имела в себе ничего горького для этой страдалицы, она должна была соединить ее навек с убитым супругом.

залитое кровью тело ее мужа!

Пока леди Джейн Грэй исходила кровью на эшафоте, Вальтера Брая привели на большой двор Тауэра для принятия у позорного столба ударов розгами.

- Добрые люди, - молил Вальтер, - Господь вознаградит вас, если вы избавите меня от бесчестья. Убейте меня, если у вас не хватает духа пойти наперекор королевской воле; убейте меня, скажите, будто я оказывал вам сопротивление, или же развяжите мои узы и дайте мне кинжал.

Стражники отрицательно мотали головой, но сочувственно смотрели на человека, соглашавшегося лучше умереть, чем принять бесчестье. Напрасно умолял он их; все было тщетно, потому что суровые наказания ожидали того, кто по недосмотру допустил бы побег заключенного или какое-нибудь происшествие, которое избавило бы его от назначенной казни.

Вальтер стоял, прислонившись к ограде, и рвал свои узы так, что кровь сочилась у него из рук, а его полные мрачного отчаяния взоры были устремлены в пространство. Он клялся самому себе, что не хочет жить обесчещенным, но не хочет также умереть, не отомстив за себя королеве. Вдруг шотландец поднял свой взор. Издалека доносился своеобразный свист, и он увидел в окне нижнего этажа Кэт, которая подавала знаки, точно старалась ободрить его и вдохнуть в него надежду. Он горько рассмеялся. Неужели она думала утешить его богатством, после того как он будет обесчещен? Неужели она воображала, что он согласится жить, подобно ей, постояв у позорного столба?

Снова раздался свист, на этот раз совсем близко. Брай осмотрелся кругом и заметил, как вдоль стены кралась тень, которая внезапно юркнула в чащу кустарника, тянувшегося вдоль ограды шагах в двадцати от него.

- Дайте мне отдохнуть там в тени, - стал просить шотландец своих караульных.

У него мелькнул луч надежды, что похожее на кошку существо, перепрыгивающее с дерева на дерево, спешит ему на помощь. Он слышал уже раньше этот свист; то был условный сигнал, которым старуха Гуг призывала Филли. Но возможно ли, чтобы Филли очутился в Лондоне? Правда, ведь старуха говорила ему, что он увидит ее в час нужды!

Караульные посмотрели на Брая недоверчиво, но не стали противиться его желанию, а отвели беднягу к кустарнику и помогли ему лечь.

Вальтер растянулся на земле. Вдруг его тонкий слух различил тихий, еле слышный шелест; из-за его спины протянулась рука и сунула ему в руку пузырек.

- Выпейте! - раздался тихий шепот.

Караульные ничего не заметили, потому что к ним подходила камеристка королевы Екатерина Блоуэр, подавая знаки.

- Вы принесли помилование, мисс? - спросил старший страж. Кэт, отрицательно покачав головой, ответила:

- Нет, но я хотела просить вас, чтобы вы позволили этому несчастному немного подкрепиться. Там у меня в сенях вино.

- Нельзя, мисс! - возразил один.

- После! - шепнул другой. - Мастер не станет бить жестоко, ручаюсь вам за это.

Стук, точно от падения тела, заставил стражей оглянуться кругом. Их арестант лежал навзничь с побелевшим лицом, неподвижный, вытянувшийся и замерший.

- Он мертв! С ним приключился удар! - закричали испуганные караульные, причем один из них заметил валявшийся пустой пузырек.

- Яд! Вот для чего он хотел прилечь! Чтобы мы не видели, как он вытащит из-за пазухи скляночку.

Кэт скрылась.

Стражники отнесли бездыханное тело к позорному столбу, и, когда пришел палач, мертвец был освидетельствован им; он ткнул кинжалом в его руку, - кровь не пошла.

- Он мертв, мы избавлены от труда сечь его, - сказал заплечный мастер.

- Похоронить ли нам его за оградой или отправить в город?

- Он не был приговорен к смертной казни, значит, нам нет дела до его трупа. Выбросьте его вон, пускай хоронит покойника, кто хочет.

Караульные вынесли мертвеца за пределы Тауэра. У наружных ворот стоял кузнец Броун.

- Отдайте мне тело, - сказал он. - Этот человек храбро сражался и поэтому должен быть погребен по-христиански.

Тут он подал караульным несколько монет, и те за его щедрость охотно донесли труп до ломовой телеги, стоявшей поблизости.

Когда стражи воротились обратно в Тауэр, телега покатилась прочь во всю прыть, а женщина, правившая лошадью, откинула свой капюшон, чтобы осмотреться, не догоняет ли их кто-нибудь.

- Разве вы поджидаете кого-то? - спросил кузнец, когда она остановила свою лошадь.

Гуг - то была она - указала на мальчика, стрелой мчавшегося за ними следом; хотя его фигура казалась уродливой и неуклюжей, однако он ловко вскочил на телегу.

Кузнец крестился, переводя изумленные взоры то на странную женщину, то на мальчика. Когда он был выпущен из Тауэра, эта незнакомка заговорила с ним и осведомилась, не он ли - мастер Броун. Кузнец ответил утвердительно и на дальнейшие расспросы сообщил, как распорядилась королева судьбой Вальтера Брая. Тогда женщина подала стоявшему рядом мальчику кнут, а Броуна попросила остаться около телеги до ее возвращения, так как она хотела освободить шотландца. Броун обещал посторожить из сострадания к старухе, которую принял за родственницу Вальтера, так как она, по-видимому, рехнулась с горя, когда он попал в беду. Ведь только сумасшедшие могли пытаться освободить кого-нибудь из Тауэра. Когда прошло полчаса, а старуха не вернулась, кузнец направился обратно к воротам тюрьмы, чтобы поискать старуху, но она уже спешила ему навстречу.

- Требуйте его труп, - мимоходом шепнула она и проворно прошмыгнула мимо.

Кузнец сделал, как ему велели, но он стал бояться этой женщины. Лишь с помощью колдовства могла она добраться до Вальтера, а теперь, если старая ведьма отправила его на тот свет, зачем ей понадобилось мертвое тело шотландца? Для чего увозила она его с собой, как не для нечестивых действий над христианским прахом?

Такие мысли волновали Броуна, когда старуха передала вожжи мальчику, а сама обернулась к телу Брая.

- Молчите и не дурите! Лучше горячо молитесь, чтобы Господь и Пресвятая Дева помогли мне, потому что это был славный человек, и я спасением своей души поклялась спасти его от позора и смерти.

Кузнец недоверчиво покачал головой. Женщина явно бредила, разве можно еще спасти того, кто уже застыл и окоченел?!

Между тем старуха тщательно перевязала рану, нанесенную кинжалом палача, потом приподняла голову Вальтера, подсунув под нее связку сена, расстегнула на нем камзол и приложила ухо к его сердцу.

"Теперь она захочет еще вдуть в него свое дыхание", - подумал про себя кузнец и снова перекрестился, увидев, что старуха поднесла перо к губам покойника.

- Он оживет! - прошептала Гуг. - Через два дня он будет разгуливать таким же бравым молодцом, как вы сами. Теперь же он только спит, благодаря выпитому снотворному средству, которое приготовлено мной.

- Вы говорите, что Вальтер только спит? Но ведь тогда его члены не окоченели бы, а из раны сочилась бы кровь.

- Есть вещи, которые мы не можем понять, хотя знаем их по опыту. Глупцы объясняют это колдовством, когда им не удается постичь, как действуют дивные силы природы. Однако, - перебила она себя, - мы доехали до места, тут нам надо расстаться.

Телега остановилась на берегу Темзы, вдали от предместий Лондона. На большом расстоянии не было видно ни домов, ни хижин.

- Сейчас увидите. Помогите мне снять этого малого с телеги. На кузнеца, человека не робкого десятка, напал жуткий страх, когда он дотронулся до холодных, окоченелых членов Вальтера, не видя кругом себя ни единой живой души, кроме старухи и калеки-мальчика.

- Скажите мне сначала, что вы затеваете! - воскликнул он, - иначе и под страхом смерти я не приложу своей руки к колдовству и нечестивым волхвова-ниям.

Старуха язвительно усмехнулась и пробормотала: - Вот, таковы они все! Потому что я стара, меня считают ведьмой, и сильный мужчина дрожит перед дряхлой женщиной. А когда чернь кричит: "Сожгите ее, она - колдунья!" - он готов на убийство, так как не имеет мужества победить нелепый страх. Филли, помоги ты мне. Этот человек жалел несчастных, он делал добро нашим братьям, за это поможем и мы ему, он не должен умереть.

Однако мальчик, прыгавший так ловко и обнаруживавший необычайную выдержку, как скороход, все же не обладал достаточной силой, чтобы при помощи старухи поднять с телеги тело Вальтера. Наблюдая, как он тщетно старался обхватить ноги Брая, кузнец заметил, что руки урода чрезвычайно изящны. Отчасти пристыженный упреком старухи, отчасти из сострадания к бессилию мальчика, Броун поспешил на помощь.

Кузнец взвалил на свои могучие плечи тело Вальтера и последовал за женщиной в кусты. Но не успел он сделать несколько шагов, как остановился и посмотрел с изумлением. Мальчик вскочил на телегу и уехал на ней.

- Нам он больше не нужен, - сказала старуха и, видя как кузнец побледнел и снова стал дрожать, прибавила, злобно смеясь, - мы здесь в заколдованной роще, тут будут править наши духи!

Ее слова звучали настолько насмешливо, что Броун превозмог свой страх и последовал за старухой в самую чащу. Он вспомнил, что слышал про это убежище лондонских колдуний, где "по вечерам поднимаются ядовитые испарения и тем защищают ведьм от преследования праведных христиан". Но до вечера было еще далеко, и Броун, хотя и безоружный, надеялся на силу своих кулаков, если Пресвятая Богородица услышит его молитвы, которые он тихо шептал про себя. Вдруг старуха остановилась перед хижиной, так искусно построенной из хвороста и гнутых ветвей, что ее можно было заметить не ранее, как подойдя к самому входу. Из этой хижины выглядывали молодые лица двух мужчин, вид которых, несмотря на сильно поношенную одежду, обличал несомненно благородное происхождение.

- Слава Богу! Вы получили его, он спасен! - воскликнул Сэррей, нашедший приют у старухи вместе со своим другом Дадлеем, так как, благодаря ее содействию, им обоим удалось тайными путями бежать из Лондона.

Кузнец положил Вальтера на сено, а Сэррей опустился на колени перед мнимо умершим и с горечью в голосе обратился к старухе:

- Вы сдержали слово; вы доставили мне его, но он мертв!

- Он спит, а когда проснется, я вернусь в горы, откуда буря нагонит пламя, которое пожрет меня также, как пожрало мою несчастную тетку. Скажите ему, что я была его спасительницей, и когда вы встретите несчастную, которую преследуют за то, что она собирает целебные травы, то помогите ей, и Бог вознаградит вас за то.

- Останьтесь! - воскликнул Сэррей, - мы возьмем вас с собой во Францию; там никто не знает вас и не будет преследовать. Неужели вы считаете нас столь неблагодарными, что мы могли бы забыть о том, что вы сделали для нас?

что я уйду от вас еще несчастнее и беднее, чем пришла сюда. Единственное существо, которое любило меня, покинет меня ради вас; и я смиренно подчинюсь этому, так как каждый человек должен терпеть то, что ему послано судьбой. Филли пойдет с вами; я отдаю его под защиту этого человека, - при этом она указала на Вальтера. - Скажите ему, что я вручаю мальчика по завещанию старухи Гиль; пусть он бережет его, и за это воздастся ему во сто крат.

- Филли поедет с нами? - засмеялся Дадлей. - На что нам этот безобразный горбун?

Строгий взгляд Сэррея остановил его дальнейшие насмешки.

- Я буду отцом этому мальчику, если вы презираете его; разве вы неслышите, что он сирота и что эта женщина, которой мы обязаны спасением Вальтера и нас самих, завещает его нам. Но вы обдумайте хорошенько, - обратился он к старухе, - Филли дорог вашему сердцу и мог бы быть опорой вам в старости.

- Молчите! - воскликнула старуха. - Можете не объяснять мне, что я чувствую; это дело господ вызвать у страждущих слезы вместо того, чтобы утешить их! Филли придет сюда па рассвете и принесет все, что нужно, чтобы пробудить вашего приятеля. Затем поспешите на корабль, который унесет вас за море, и будьте добры к ребенку, который заслужит ваше расположение своей преданностью. Прощайте! Этого человека ждут свои, - сказала она, указывая на кузнеца, - и я провожу его до ворот.

- У колдуньи более благородное сердце, чем у многих отщепенцев! - пробормотал Сэррей, глядя ей вслед. - Действительно, Божьей кары достойна та страна, где убивают невинных из-за гнусного суеверия!

- Во всяком случае, я очень благодарен ей, что она не захотела далее обременять нас своим присутствием, - засмеялся Дадлей. - Нечего сказать, хороший багаж был бы!.. Старуха и уродец!

- Послушай, Дадлей, если бы я не был уверен в твоем благородном образе мыслей, я готов был бы порвать нашу дружбу. Ты глумишься над мальчиком, а я все же уверен, что ты расположен к нему, потому что он старается читать в твоих глазах и, прежде, чем ты выскажешь какое-либо желание, уже спешит исполнить его.