В борьбе за трон.
Глава четырнадцатая. В церкви Парижской Богоматери и в Лувре

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В церкви Парижской Богоматери и в Лувре

I

Оставим утопающую в крови Англию и перенесемся к веселой жизни парижского двора. При ближайшем рассмотрении этот блеск окажется мишурой, а под веселой личиной мы увидим остов, источенный червями. Народ стонал и голодал, когда короли веселились и пировали, и там, где они наслаждались, плакала поруганная невинность, и тихо склонялись опозоренные седые головы отцов.

История Франции изобилует рассказами о веселых похождениях королей и их рыцарского двора, приведших королевство на край пропасти.

Франциск I создал "блестящую Францию" и посеял зерно, давшее кровавую жатву 1793 года, он положил начало господству развратных женщин, тирании продажных царедворцев и произволу министров. При этом короле супружеская неверность и власть любовниц были введены в правило. Однако его преемники не обратили внимания на предостережение, выразившееся в смерти этого короля. Пленник Карла V - король Франциск I - погиб не от кинжала убийцы; другая, более утонченная месть привела его к гибели. Когда он похитил у мужа красавицу Ферроньер, последний не пожелал платы за нее почестями и деньгами. Он разыскал одну публичную женщину, пораженную самой ужасной венерической болезнью, заразился сам, заразил жену и через нее короля-прелюбодея. Можно ли было задумать месть, более утонченную и вместе с тем более справедливую, как отравить любовные объятия и тем противопоставить власти короля права супруга?!

По свидетельству историка Альбери, Франциск I уже в ранней юности был испорчен дурными примерами и даже, как говорят, подстрекательством родной матери, а к двадцати четырем годам его необузданность не знала никаких границ. Министры внутренних дел должны были одновременно служить и его похотям. Следствием его развратной жизни явились продолжительные мучительные болезни, жертвой которых сделалась и его юная супруга королева Клавдия. При этом можно было только поражаться тем неслыханным бесстыдством, с каким он говорил о подобных вещах и позволял говорить другим.

Но сладострастие, как бывает всегда, сопровождалось жестокостью.

Королю доставляло удовольствие присутствовать при жестоких казнях. Так, однажды он шествовал во главе процессии осужденных по многолюдным улицам Парижа. В каждом из шести главных пунктов, были устроены алтари для принятия Святых Тайн, молитвенное кресло для короля и костер, на котором сжигался еретик, притом не обычным, а утонченным способом. Король приказал соорудить на некотором расстоянии от костра машину, состоящую из одной горизонтальной и одной вертикальной балки, наподобие весов. К одному концу привязывали преступника и, по желанию, его то опускали в огонь, то поднимали вверх, и таким образом делали его муки более продолжительными.

Фазориты короля следовали его примеру. Так, барон Адрит находил удовольствие в том, что людей, от которых он хотел избавиться, сбрасывали с башни в Монбриссоне. Даже парламент, представитель народа, допустил избиение Вальденцской колонии по обвинению в ереси. Четыреста пионеров последовали за войском, чтобы разрушить дома и замки, опустошить поля, засыпать колодцы, срубить деревья, а леса, где люди укрывались в бегстве, поджигать, чтобы выгнать их оттуда, как диких зверей. По свидетельству историка де Гу, женщин загоняли на сеновалы и после изнасилования их солдатами, сеновалы поджигали со всех сторон, тех же, которые хотели спастись от огня, солдаты подхватывали пиками и бросали обратно в огонь.

Генрих II следовал примеру своего отца. По свидетельству Минье, ничто не могло сравниваться с роскошью и блеском придворной жизни, заведенной Франциском I. Он привлек к своему двору всех знатнейших дворян. Молодежь французского дворянства получала там свое образование. Более двухсот дам виднейшего дворянства украшали двор и размещались то в роскошных дворцах Фонтенбло и Сен-Жермен на берегу Сены, то в замках Амбуаза и Блуа на берегах Луары.

Генрих II сохранил ту же роскошь и во всем следовал отцу, а ловкая итальянка, Екатерина Медичи, деятельно и умно управляла двором. Екатерина получила образование под руководством Франциска1. Она была в среде его фавориток, охотилась на оленей, вместе с королевой и ее дамами участвовала во всех играх и увеселениях Генриха II, а король со своей свитой проводил в покоях Екатерины несколько часов по утрам и по вечерам. Там, по словам Брантома, было много богинь, одна прекраснее другой. Каждый дворянин получал ту, которая ему больше всего нравилась, а король забавлялся с королевой, ее сестрой, королевой наследной (Марией Стюарт) и с принцессами. Так как у короля были любовницы, то и у его подданных должны были быть таковые, а у кого их не было, тот считался глупцом.

Кроме общепризнанных любовниц, у обоих королей были и другие связи. Франциск I, например, очень любил сам заниматься обучением вновь поступающих ко двору дам, и деятельным помощником в этом деле являлся родной дядя Марии Стюарт, очень богатый и развратный кардинал Лотарингский.

В такой школе утонченности и разврата, откуда вышли остроумные, безнравственные короли и изящные, легкомысленные принцессы, воспитывалась Мария Стюарт. Но раньше чем, перейти к нашей героине, необходимо указать, кто из придворных дам имел наибольшее влияние на ее будущую судьбу.

Супруга Генриха II, Екатерина Медичи, происходила из знатнейшего рода Медичи и родилась 13 апреля 1519 года во Флоренции. По обычаю того времени, астрологу было поручено по созвездиям предсказать судьбу ребенка. Екатерине была предсказана бурная, переменчивая жизнь. Ее мать умерла вскоре после родов, пав жертвой безграничного сладострастия своего супруга, но уже через пять дней он последовал за ней в могилу, изнуренный позорной болезнью, приобретенной во время пребывания в Париже. Вскоре смерть похитила и остальных родственников Екатерины Медичи, и она была отдана на воспитание в монастырь во Флоренции. Во время осады Флоренции Карлом V ненависть народа к роду Медичи была так велика, что одни предложили выставить Екатерину на зубцах стен, как мишень для неприятельских выстрелов, другие же советовали прямо убить ее, но молчание ребенка смягчило сердца. Однако, когда узнали, что монахини молились о победе Медичи, ранее состоящих в союзе с Карлом V, Екатерину перевели в другой монастырь. После завоевания Флоренции ее перевезли к дяде, папе Клименту I, который из политических соображений предлагал ее то одному, то другому герцогу в жены и, наконец, окончательно обещал ее дофину Франции. В 1533 году Иоанн Стюарт, герцог Альбани, дядя Екатерины с материнской стороны, явился за невестой через Марсель на двадцати галерах. Бракосочетание совершалось с величайшей поспешностью.

Екатерине предстояла трудная задача упрочить свое положение при дворе, где правили фаворитки короля, а вскоре ей пришлось бороться за свои преимущества и с фаворитками супруга.

Из фавориток Генриха II заслуживает наибольшего внимания Диана де Пуатье, которую Франциск I избрал для своего молодого наследника с целью возбудить его слабые жизненные силы. Несмотря на сорокалетний возраст, она обладала всеми чарами неувядающей красавицы и всецело завладела сердцем Генриха II. Екатерине пришлось смириться, что она и сделала, затаив злобу с упорством характера, который умеет все сносить, но и за все мстить. В течение десяти лет она была бесплодна. Но когда Генрих задумал воспользоваться этим обстоятельством, как поводом к расторжению брака, она начала принимать сильнодействующие лекарства и родила своему супругу трех сыновей. Дети отличались духовной и физической слабостью, а Екатерина, в свою очередь, старалась, по возможности, задержать их развитие, так как это был единственный способ, благодаря которому она могла достигнуть власти как правительница.

На долю старшего сына Екатерины, наследника французского престола, выпало счастье сорвать роскошную шотландскую розу, перенесенную на французскую почву. Мария Стюарт пышно расцвела; она была высокого роста, красива, в глазах светились ум и невинность, голос был нежный, мягкий, а руки чрезвычайно изящны и малы. Самым же привлекательным и неотразимым была ее очаровательная улыбка. Когда ей исполнилось семнадцать лет, при участии депутации шотландского парламента был подписан контракт о ее бракосочетании с дофином Франции.

За ней был утвержден титул "королевы-наследницы", а ее мать, Мария Лотарингская, была назначена регентшей с обязательством поддерживать законы и неприкосновенность Шотландии. Старший сын Марии Стюарт от брака с дофином должен был получить корону Франции, в случае же, если бы родились исключительно дочери, то старшая из них должна была сделаться королевой Шотландии. Наследный принц французский получил титул и герб короля Шотландии.

Мария Стюарт, улыбаясь, подписала все то, что было оговорено и занесено в пергамент. Юная мечтательная невеста смотрела на это, как на скучную формальность, но отнюдь не как на клятвенное обязательство. Ее советники хорошо знали это и использовали как нельзя лучше; не прошло и двух недель, как от Марии потребовали новое обещание, по которому Шотландия была бы присоединена к Франции.

себя веселые, довольные лица. Наконец, 19 апреля 1558 года настал желанный день, когда ее головка украсилась короной, перевитой миртовым венком.

Торжественное шествие было великолепным. Впереди шел блестящий отряд королевских стрелков в шлемах, панцирях, в зеленых, вышитых золотом кафтанах и ярко-красных рейтузах. Затем следовало духовенство вместе с кадильницами и хоругвями. Под золотым балдахином кардинал Лотарингский в сопровождении четырех епископов нес Святые Дары в золотой капсуле, украшенной драгоценными камнями; балдахин несли двенадцать человек из числа герцогов и графов. Далее следовали молодые девушки в белых, затканных золотом, платьях и бросали лилии и розы под ноте красавицы-невесты. Мария Стюарт шла под белым балдахином. Роскошные каштановые кудри рассыпались по ее дивным плечам, белоснежную шею обрамляло драгоценное кружево, а платье было из белого атласа с жемчужной отделкой. В руках она несла распятие, усеянное бриллиантами, и четки из изумрудных шариков. За ней следовали придворные дамы. Дофин, в королевском одеянии, сопровождаемый вельможами, походил на властелина Шотландии. Огромное количество гвардии и конницы заключало шествие невесты.

За ним следовали под красным балдахином Екатерина Медичи в сопровождении шести французских принцесс, далее королевская лейб-гвардия в красных и голубых с золотом мундирах и, наконец, король. Шестнадцать вельмож несли балдахин, за ними шли дворяне и хор музыкантов в роскошных одеждах.

Но все это великолепие было ничто в сравнении с естественной красотой самой Марии Стюарт. Громкие радостные крики толпы сопровождали ее до самого входа в собор, где ее ожидал кардинал Бурбонский, чтобы благословить. Но раньше, чем подойти к алтарю, Марии пришлось вспомнить о мрачных днях ее юности и о тех, кто впервые оказал ей рыцарские услуги и свою преданность.

II

На паперти, куда шотландские дворяне - в качестве свидетелей бракосочетания королевы - вышли навстречу своей королеве, в момент появления шествия вдруг появилось трое молодых людей. Конвой хотел отогнать их, но одна из придворных дам королевы заметила смятение и обратила на это внимание Марии Стюарт. Последняя, едва только узнала молодых людей, сейчас же отдала приказание, чтобы их пропустили в церковь.

- Это англичане, - пробормотал Георг Сетон, - это - трусы из Кале!

- Это друзья! - возразила Мария Стюарт, - и я буду огорчена, если они подвергнутся какой-либо опасности.

Затем она приветливо кивнула головой трем иностранцам и продолжала свой путь, поручив сенешалю {Сенешаль - в средние века во Франции королевский чиновник.} пригласить чужестранцев на праздник, так как она лично желает представить их королю.

Все три иностранца слышали слова Сетона. Последний был прав; это действительно были англичане, сражавшиеся при Кале и, после взятия крепости герцогом де Гизом, были пленниками до последнего времени. Но трусами назвал он их исключительно из ненависти к англичанам вообще, а не из желания затеять с ними ссору.

Выждав, когда королева со своей свитой прошла, один из трех иностранцев схватил Сетона за руку и шепнул:

- Если вы не негодяй, то следуйте за мной! Молодой лорд повернулся к нему ц, смерив высокомерным взглядом, ответил:

- Если вы не дурак, то поймете, что я теперь занят другим делом и не могу проучить английского забияку. Если у вас хватит храбрости, подождите, пока кончится церемония.

- Пожалуй, - усмехнулся тот, презрительно пожав плечами, - охотно верю, что придворная служба для вас важнее собственной чести.

Георг Сетон покраснел от досады и, не обратив внимания на епископа Глазговского, руководителя депутации, который давал ему знак следовать к алтарю, вышел из церкви боковым ходом. Трое иностранцев последовали за ним.

- Ах, все трое? - спросил он изумленно, полунасмешливо, - это похоже на разбой. Впрочем, я готов. Знаете вы какое-нибудь надежное место, где мы беспрепятственно могли бы испробовать действие хорошего шотландского клинка на трех английских спинах?

- Сударь, - вмешался старший из трех, желая предупредить резкое слово одного из своих спутников, - ваши слова - пустое хвастовство, но вы нравитесь мне, в вас есть отвага. Если вы согласны, спустимся под мост; нам никто не помешает, все заняты торжеством. Вы оскорбили нас троих, поэтому обязаны дать удовлетворение каждому из нас в отдельности, если только первый сразу не убьет вас.

- Предложение говорит в пользу вашего ума, сударь, - ответил Сетон, - только одно мне не нравится. Королева, по-видимому, интересуется вами. Если вы убьете меня, то у вас будет два свидетеля нашего честного поединка, если же я убью вас, то у меня не будет свидетелей.

- Любезный господин, - улыбнулся Вальтер Брай (это он предложил отправиться под мост), - место, избранное нами для поединка, исключает всякое опасение. Посмотрите, пожалуйста, вниз! Вы увидите, что вода спала и под мостом вязкое болото. Бели мы порешим, что победитель сбросит побежденного в болото, то может пройти много времени, пока найдут покойника. А я полагаю, что вы так же мало, как и я, интересуетесь христианским обрядом погребения.

В обычае того времени было не отступать ни перед какими условиями поединка, а по возможности даже усилить тяготу условий. Поэтому Георг Сетон молча поклонился в знак согласия и поспешил к спуску, чтобы там дождаться своего первого противника.

Сетон ожидал Сэррея под мостом с обнаженной шпагой, стоя на сухом месте, которое было так невелико, что едва могли поместиться два сражающихся человека. При этом малейший неосторожный шаг во время борьбы был уже проигрышем, так как оступившись в болото, можно было увязнуть выше колена.

Георг Сетон своим задором вызвал этот поединок. С одной стороны, ему хотелось драться с людьми той нации, которая преследовала Марию Стюарт и разбила шотландское войско, с другой - ему хотелось приключения, которым, в случае удачи, он мог бы похвастаться. Он бросил оскорбление, не подумав, что оно будет принято всеми троими. Это обстоятельство значительно уменьшало его шансы на победу, но долг чести не позволил бы ему отступить, даже если бы все трое одновременно пожелали драться с ним.

Роберт Сэррей прочел в лице шотландца нечто такое, что насторожило его и настроило миролюбиво, и он готов был бы отказаться от дуэли, если бы противник сделал к этому первый шаг. Ему казалось, что он где-то раньше видел это лицо, надменное и вместе с тем веселое и шаловливое.

- Ваше имя, милостивый государь? - спросил он.

- А вам нужны все формальности? Вы хотите знать, дворянин ли тот, кто отправит вас в лучший мир? Ваше имя я знать не желаю, так как ненавижу не вашу почтенную особу, к которой я глубоко равнодушен, а дерзких англичан вообще. Поэтому, я думаю, вам достаточно моего слова, что вы деретесь с человеком более благородной крови, чем кровь Тюдоров. Само собой разумеется, я говорю о том времени, когда на английском престоле еще не было незаконнорожденных.

Сетон намекал этим на детей Генриха VIII, признанных папою законными. Этим он надеялся вывести англичан из себя, но, к своему удивлению, услышал от противника:

- Вы не угадали причины моего вопроса! Я и сам бы охотнее видел на английском престоле прекрасную Марию Стюарт, нежели тех незаконнорожденных. Я спросил лишь потому, что ваше лицо показалось мне знакомым, и я желал бы, в случае вашей смерти, известить вашу семью, что храбрый молодой дворянин погиб преждевременно из-за слишком легкомысленно высказанных суждений.

Сэррей обнажил шпагу и стал против своего противника.

Георг Сетон прекрасно фехтовал. Он учился в Париже у фехтовальщиков, которые считались лучшими на материке, поэтому надеялся легко справиться с неуклюжим англичанином. Но он встретил в своем противнике достойного соперника, который спокойно и ловко парировал, только защищаясь, но сам не нападая.

Спокойствие противника приводило Сетона в бешенство; он чувствовал, что будет побежден, если у противника хватит терпения выждать, когда он утомится.

- Играть так хладнокровно, когда дело идет о поруганной чести, способен только англичанин, - воскликнул он. - Порядочный человек наступал бы, а трусость дрожит и боится обнажить себя.

Стараясь такими речами раздразнить противника, Сетон вдруг метнулся в сторону и так сильно стал напирать на Сэррея, что тот был выбит из позиции и острие шпаги Георга коснулось груди Роберта. Но столкнуть противника в трясину ему не удалось. Увидев кровь, Сетон возликовал, но когда Сэррей, несмотря на полученную рану, все же не решился наступать, он хотел повторить свои маневр и перекинул шпагу в левую руку. Это был момент, очень опасный как для него самого, так и для противника. Но Сэррсй не использовал его для нанесения удара и продолжал стоять в той же позиции. Однако он был настороже, дело шло о его жизни. В тот момент, когда Георг хотел сделать новое нападение, он поразил его, и противник, обливаясь кровью, упал на землю и, ослабев от потери крови, закрыл глаза.

Роберт подскочил к нему, заложил рану своим платком и поспешил за своими друзьями.

Вальтер и Дадлей уже стали беспокоиться за друга и, увидев его, возликовали:

- Прочь! Прочь отсюда! - воскликнул Дадлей. - Как бы нам не навлечь подозрения! Люди уже смотрят сюда...

- Мы должны спасти его, он еще жив! - сказал Сэррей.

- Вы с ума сошли? - воскликнули оба в один голос. - Вы хотите кончить свою жизнь на эшафоте? - спросил Дадлей. - Дуэли запрещены; к тому же вы ранили гостя короля, члена шотландской депутации. Он сбросил бы вас в болото. Прочь отсюда! Сострадание было бы глупостью.

Сэррей, покачав головой, решительно сказал:

- Я должен спасти его, будь что будет!

- Вы с ума сошли? - воскликнул Вальтер. - Если вы уже так настаиваете, то попытаемся собственными силами убрать его незаметно для других.

Он свистнул, и из толпы к ним подскочил паж, все время с любопытством следивший за происходящим. По смуглому цвету лица, блестящим черным волосам и горбу на спине можно было догадаться, что это Филли, хотя он был роскошно одет и в нем не осталось и следа от прежнего замарашки.

Многим казалось смешным, что английские кавалеры избрали себе в пажи такого уродливого, безобразного мальчика. Когда паж показался, не было недостатка в шутливых замечаниях. Но Вальтер Брай, по-видимому, не замечал этого, в противном случае ни он, ни его товарищи не позволили бы шутить над собой. Дадлей давно уже примирился с этим мальчиком, так как при осаде Кале он убедился в его достоинствах. Филли был верный, преданный слуга. Под градом стрел or приносил им на вал пищу; когда, усталые после боя, они хотели отдохнуть, то всегда находили удобное ложе, приготовленное им с женской заботливостью. Он был ловок и надежен, скромен и сдержан.

И в последнем случае Филли придумал выход, как только ему сказали, в чем дело. Он побледнел, когда услышал, что дело шло о поединке, и заметил кровь на куртке Сэррея.

- Пусть он лежит там, пока не стемнеет, а я сбегаю за травами, которые остановят кровотечение, - сказал он. - Оставаться на свежем воздухе ему не будет вредно - погода мягкая, а для вас могло бы быть опасно спасать его. Предоставьте это мне, и клянусь вам, что к ночи он будет уже в постели в нашей гостинице.

Вальтер кивнул Филли в знак согласия, и урод поспешил в аптеку за травами.

- Этот мальчишка - настоящее сокровище, - сказал Дадлей, когда они все трое снова очутились в толпе, - я готов был бы расцеловать его, если бы он не был так безобразен.

- Внутренние достоинства заставляют забыть о его безобразии, - заметил Сэррей, - он за каждого из нас готов пожертвовать жизнью, и мне часто бывает жаль, что мы не можем дать ему иное существование, кроме положения слуги; он ловок, умен и смышлен.

Когда они очутились у входа в церковь, к ним подошел богато одетый кавалер и пригласил их на праздник ко двору. Дадлей и Сэррей согласились охотно, а Вальтер - лишь после некоторого колебания. Когда церковный обряд окончился, три товарища отправились в Лувр, где во всех залах были устроены буфеты для угощения гостей.

III

После банкета был обед, а затем бал. Перед началом танцев гости подходили с поздравлением к новобрачным. Затем состоялось представление всех новых гостей.

Как только стемнело и в залах зажгли огни, весь огромный королевский дворец и сад Лувра были иллюминированы разноцветными фонариками, бросавшими свои огни на Сену и ее противоположный берег. В направлении Сен-Жерменского аббатства возвышался колоссальный транспарант с инициалами дофина и королевы Марии Стюарт, а над ними - шотландская корона.

Внутренний двор Лувра был превращен в роскошный сад с благоухающими беседками, фонтанами и певчими птицами. Лестницы и проходы были устланы дорогами коврами и украшены гирляндами цветов. В роскошных залах прохаживались графы, маркизы, герцогини, духовенство в облачении и кавалеры в цветных, живописных одеждах. Там присутствовало высшее дворянство Франции, знатные иностранцы из Шотландии и Италии, римские легаты и королевские посланники, - словом, было все, что считалось наиболее выдающимся: знатность, красота и блеск.

Сэррей, Дадлей и Брай казались в достаточной мере одинокими среди этой пестрой толпы. Мир между Францией и Англией еще не был заключен и все прекрасно понимали, что женитьба французского дофина на шотландской королеве является унижением для Англии. Присутствие на балу англичан, которых все принимали за военнопленных, многие объясняли тем, что их пригласили с целью посмеяться над ними, показать торжество Франции над Англией.

Вальтер и Роберт Сэррей, по-видимому, чувствовали свое унижение, что касается Дадлея, то он был весь погружен в созерцание красавиц высшего французского общества. На его лице ясно выражалось желание завести с ними знакомство, но для этого необходимо было раньше представиться королю.

Наконец приехал двор. Как только высокопоставленные лица перешагнули порог большого зала, от зоркого взгляда Екатерины Медичи не ускользнуло присутствие иностранцев. Она с удивлением спросила короля, знает ли он их.

- Клянусь Богом, нет! - воскликнул король. - Неужели наш кузен Гиз притащил сюда несчастных военнопленных, чтобы унизить их? Это не деликатно с его стороны.

- Я предлагаю прогнать их, - заметил маршал Монморанси, любимец герцогини Валентинуа и заклятый враг герцога де Гиза. - В лучшем случае они - английские шпионы; их физиономии только испортят наш веселый праздник.

Между тем министр двора прошептал несколько слов Марии Стюарт и та, опираясь на руку мужа, подошла к королю и попросила его разрешения представить ему трех гостей, которых она лично пригласила.

- Как? - удивленно спросил король, - у вас, прекрасная королева, имеются друзья среди англичан?

- В таком случае они для меня дорогие гости, - заметил король, - им я обязан своей прекрасной победой.

Он сделал знак герольду и тот громогласно объявил имена иностранных гостей:

- Его сиятельство Роберт Говард, граф Сэррей, его сиятельство лорд Дадлей, герцог Нортумберленд, сын графа Варвика, и сэр Вальтер Брай.

Если до сих пор иностранцы возбуждали лишь любопытство, то теперь интерес к ним возрос в высшей степени. Фамилии Сэррей и Варвик не только принадлежали к самым аристократическим во всей Англии, но и напоминали собой ужасные события из новейшей английской истории. Генри Сэррей, известный поэт, написал свои первые произведения во Франции, и ни одно из убийств Генриха VIII не возмутило в такой мере высшее французское общество, как казнь поэта. Никто из английских лордов не вызывал к себе также такого участия и симпатии, как муж несчастной и прекрасной леди Грэй. Французское общество видело теперь перед собой сына и брата осужденных; оба следовательно были смертельными врагами английской тирании. Они были принуждены бежать из своего отечества и очутились во дворце французского короля для того, чтобы приветствовать Марию Стюарт, и ими тотчас же живо заинтересовалось все придворное общество.

его между тремя иностранцами.

- Когда я прощалась с вами, господа, я могла вам дать на память только бантик, - проговорила она, - теперь же я встречаю вас в прекрасной Франции, моем новом отечестве, с цветами в руках и говорю вам "добро пожаловать". Ваше величество, - обратилась она затем к королю, указывая рукой на Сэррея, - вот тот строгий страж, о котором я рассказывала вам. Он оказывал всевозможные препятствия графу Монтгомери, но как только освободился от данного слова, помог ему провезти меня в Дэмбертон. Верность, мужество и храбрость была отличительными чертами графа Сэррея даже в его юношеском возрасте.

- Наши рыцари вероятно позавидуют вам, что вы выслушали такую похвалу из столь прекрасных уст, - улыбаясь заметил король, - а как было бы интересно заглянуть в сердца красавиц, желающих обратить на себя ваши взоры.

Екатерина Медичи и Диана Валентинуа с нескрываемым благоволением смотрели на красивого юношу, о котором женщина говорила, что он храбр и верен. Сотни прекрасных глаз испытующе смотрели на Сэррея, как бы желая убедиться, может ли он так же мужественно и скромно посвятить себя обыкновенной женщине, как был предан королеве.

Это было для Сэррея наградой за грустное прошлое. Чувство благодарности наполнило его сердце и, растроганно поцеловав руку Марии Стюарт, он стал искать взорами Марию Сетон.

девушка оживленно болтала с графом Габриэлем, Монтгомери, и их беседа была настолько интересна, что Мария Сетон не заметила, что к ней подходит Сэррей.

- Итак, сегодня ночью, третье окно от боскета Юноны! - прошептала она графу Монтгомери.

Стоявший возле него Сэррей расслышал слова молодой девушки.

Мария Сетон подняла свой взор, и густая краска залила ее лицо. Это смущение еще больше слов убедило Роберта, что любимая им девушка назначила другому свидание.

Дрожь пронизала его тело. Он слышал о разнузданной жизни парижского двора и потому допускал возможность подобного свидания. Итак, та женщина, чей образ он носил в своем сердце, как святыню, оказывается развратной девушкой! Дикое бешенство охватило Сэррея при этой мысли. Понятно, подобной особе была смешна почтительная, робкая любовь мечтательного юноши! Для того, чтобы пользоваться ее расположением, необходимо было быть дерзким и нахальным.

"О, она должна мне ответить за свое поведение! - подумал Роберт, - но прежде чем я покажу ей полное презрение, я обличу ее".

- Позвольте мне, прекрасная леди, - произнес он вслух, - напомнить вам старого врага из Йнчмэхома, надеюсь, что вид его не вызовет новой вспышки гнева в вашем сердце.

В тоне его голоса слышалась насмешка, которой Мария Сетон никак не ожидала, тем более, что, прощаясь с ним в Дэмбертоне, она чувствовала, что юноша любит ее. Она подняла свой взор на Роберта, но сейчас же смущенно опустила его, так как прочла во взоре графа Сэррея не нежную любовь, а лишь пылкое, страстное желание.

- Я никогда не сердилась на вас, - робко возразила она, не решаясь взглянуть на Роберта, - вам лучше, чем кому бы то ни было, должно быть известно, что я, как преданная слуга королевы Марии Стюарт, могу чувствовать к вам лишь величайшую благодарность.

- Да, если вы скажете, что благодарны мне за то, что отчасти по моей милости переменили Инчмэхом на Париж, то я, пожалуй, поверю вам, - насмешливо заметил граф Сэррей. - Еще бы!.. Там томился любовью к вам робкий, мечтательный паж, здесь же вы окружены блеском придворной жизни, все ухаживают за вами, восхищаются вашей красотой, и вам, конечно, чрезвычайно трудно остановить свой выбор на ком-нибудь из целой сотни влюбленных и одарить избранника своей милостью.

сбой выбор. К счастью, я не нахожусь в таких условиях.

- Следовательно, это не так, и у вас уже имеется избранник? - резко спросил Роберт.

- Я не понимаю ни вашего тона, ни вашего вопроса, лорд Говард! Ваша дерзость настолько изменила вас, что я колеблюсь, признать ли в вас старого знакомого.

- Может быть, я только выиграю от этого, прекрасная леди, - возразил Сэррей, - все новое имеет особенную прелесть для вас. Если бы я мог превратиться во француза...

- Вы хотите оскорбить меня, лорд Говард? - прервала его Мария, и ее голос задрожал от волнения. - Или, может быть, вы услышали то, что я сказала графу Монтгомери? - прибавила она.

- Вы знаете, лорд Говард, что я простила бы старому другу, которому когда-то доверчиво протянула руки, самый неуместный вопрос, - сказала Мария Сетон, - но ваш тон оскорбителен, недостоин порядочного человека, и я очень жалею, что представила вас сегодня королеве.

- Я все равно нашел бы вас, леди Сетон, - возразил Роберт. - Вы считаете недостойным, что человек, любивший вас, испытывает горькое чувство, видя, что его любовь осмеяна, ведь к этой любви примешивались уважение и почтительность. Я перенес бы равнодушие и даже презрение к своему чувству, - горячо прибавил он, не замечая в своем волнении, что Мария побледнела и задрожала, - но насмешки я не прощу и требую удовлетворения!.. Я...

- Довольно! - прервала его Мария, - мой брат даст вам это удовлетворение, сэр Говард.

Роберт вздрогнул от этого тона, в нем слышалась не злоба испорченной девушки, а негодование гордой души.

брат в Париже? Может быть, он состоит членом шотландской депутации?

То волнение, с которым задавал свои вопросы граф Сэррей, поразило Марию Сетон. Она вспомнила, что не видела Георга за обедом, и тревога охватила ее сердце.

- Что знаете вы о моем брате? - испуганно спросила она. - С ним случилось какое-нибудь несчастье?

- Может быть, ваше желание уже исполнилось, леди Сетон. Один из членов шотландской депутации вызвал меня сегодня на дуэль; мы дрались...

- И он убит? - воскликнула Мария. - Вы убили моего брата?

- Где он? Говорите правду, сэр Говард! - проговорила Мария. - Иначе я обращусь за помощью к королю.

- Этим вы только навлечете наказание на своего брата! - ответил граф Сэррей. - Но будьте покойны, за ним станут ухаживать так, как будто он мой брат, а не ваш. Я сделаю это, чтобы не лишить вас удовольствия сказать ему, чтобы он меня убил. А я буду очень доволен, так как уже устал быть мишенью для ваших насмешек. Желаю вам сохранить надолго свое веселое расположение духа, леди Сетон, и да пошлет вам Бог много блестящих побед.

С этими словами Роберт отошел от молодой девушки. Он готов был убить себя за то, что оскорбил Марию, и в то же время торжествовал, что отомстил ей.

- Сегодня же ночью твоя честь будет в моих руках, - пробормотал он, - ты будешь умолять, чтобы я не разболтал твоей тайны по всему свету. Я задушу свою любовь и пронжу твоим позором свое сердце.

- Я поражен, что вы так спокойны, - проговорил маршал. - Сестра Монтгомери очень хороша, и Екатерина не случайно привлекла ее ко двору. Поверьте мне, это не обыкновенное увлечение короля. Здесь кроется интрига де Гиза; он хочет удалить вас и лишить меня власти. Если эта интриганка будет виться вокруг Генриха, если ей удастся отдалить его от вас, то...

- Мы погибли! - смеясь закончила Диана. - Храбрый маршал, вы становитесь трусливы к старости. Неужели вы думаете, что так легко разорвать старые цепи? Было бы глупо с моей стороны выражать беспокойство и проявлять ревность. Раз не надеешься на успех, то игра проиграна. Несмотря на то, что Генрих время от времени изменяет мне, мое влияние на него не уменьшается. Моя сила и заключается именно в том, что я сквозь пальцы смотрю на его увлечения. Ничто не уничтожает так быстро страсть, как ревность старой возлюбленной. Если хотят надолго заковать кого-нибудь в цепи, не следует слишком сильно натягивать их. Клара Монтгомери поплатится за свое минутное торжество над Дианой Валентинуа: она лишится чести и ничего не получит взамен, так как не в состоянии будет надолго удержать возле себя Генриха.

- Будем надеяться, что вы правы, - сказал маршал. - Но посмотрите: Екатерина Медичи улыбается, а ее улыбка не предвещает ничего хорошего.

- Она означает, что Екатерине нравится красивый англичанин, - возразила Диана. - Королева ищет утешения в горе, которое причиняет ей измена Генриха. Желаю ей успеха в этом деле и записываю еще трех врагов в длинный список своих недоброжелателей. Молодой Варвик ослеплен зрелой прелестью нашей Венеры; граф Сэррей, пожалуй, отнимет у дофина шотландскую розу; а что касается третьего, с таким странным именем, то, мне кажется, что он готов проглотить всякого, кто осмелится косо взглянуть на его друзей.

что он обратил на себя внимание королевы, и он забыл о существовании других красавиц.