В борьбе за трон.
Глава восемнадцатая. Сирена

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Сирена

I

К многочисленным средствам, которыми пользовалась Екатерина, чтобы приобрести влияние, принадлежала также и вечно действенная любовь. Она окружила себя цветником дам, научившихся у нее всем тайнам кокетства и представлявших собой истинный союз, целью которого было увлекать пылких придворных кавалеров и взамен дарованных им чувственных наслаждений получать от них содействие интересам королевы-матери или по крайней мере выманивать вверяемые им тайны. Утонченные оргии этого круга дам действительно привлекали в их союз множество сластолюбцев-мужчин.

У Дадлея еще до его ареста начались нежные отношения с одной из дам этого союза. Но он, конечно, вовсе и не подозревал, что красавица герцогиня Фаншон Анжели (так ее звали) очень смело относится к дозволенным радостям любви. Красивые глаза герцогини совершенно очаровали Дадлея, но она отлично умела держать в рамках дерзкую смелость своего страстного обожателя, так что сладостная цель его томлений казалась то уже совсем близкой, то снова далекой, в зависимости от того, каким хотелось видеть его ее кокетливому настроению: печальным ли, или веселым. Фаншон играла Дадлеем, и, в то время как он воображал, что она лишь борется со стыдливой добродетелью, она покоилась в объятиях одного из многочисленных своих поклонников и смеялась над красавцем-англичанином, занимающимся платоническим обожанием. Чем пламеннее становилась страсть Дадлея, тем больше прелести находила герцогиня в том, что заставляла томиться его.

Екатерина потребовала, чтобы Дадлей разъяснил события той ночи, когда была убита Клара, но прелестной герцогине все еще не удавалось приподнять покров над этой тайной, так как Дадлей несмотря на ее просьбы и угрозы возненавидеть его, тотчас же прерывал разговор, как только он касался этой темы.

Арест Дадлея также не привел Екатерину ни к чему: его еще не успели допросить, как уже был получен приказ об освобождении. Таким образом оставалось лишь снова предоставить Фаншон добиться желанных результатов,

Дадлей, оставив Бастилию и едва успев пожать руки своим друзьям, немедленно отправился в особняк герцогини. Его не приняли, но он тут же получил записку, в которой герцогиня приглашала его в тот же вечер, к десяти часам, в один маленький домик Сен-Жерменского предместья, где обещала встретить его. В той же записке были точно описаны и приметы домика.

Это обещало, наконец, томительно долго ожидаемое счастье! Дадлей подумал, что, может быть, его заключение и страх за его жизнь тронули сердце Фаншон, и, упиваясь надеждой, он уже видел себя в роскошном будуаре наедине с герцогиней, шампанское пенилось в бокалах и его руки обнимали пылкую красавицу.

Сэррей и Брай видели, что он счастлив, но так как он сам ничего не говорил, то они не утруждали его расспросами. Только Филли, казалось, сильно беспокоилась, и это так бросалось в глаза, что Сэррей заподозрил существование опасности, которая была известна Филли, но о которой замалчивал его друг Дадлей.

С того дня, когда Сэррей угадал, что Филли девушка, он избегал оставаться наедине с пажом, и это было тем легче для него, потому что Филли стремилась к тому же. Поэтому Сэррей был крайне поражен, когда дверь его комнаты вдруг отворилась и на пороге показался паж, робкий и смущенный.

Лицо пажа пылало, и хотя горб безобразил его, и в его смуглом лице не было ничего увлекательного, все же Сэррею казалось, что при приближении к нему этого странного существа сердце его замирало. Робкая застенчивость придавала особую очаровательность Филли. Его охватывало страстное чувство и жажда обнять эту девушку.

- Что тебе, Филли? - спросил Сэррей, подавляя в себе свои чувства. - Ты сегодня весь день неспокойна и словно чего-то боишься. Разве нам грозит опасность?

- Да, грозит, но не нам всем, а только сэру Дадлею, милорд! - ответил паж. - Ради Бога, не давайте ему сегодня выходить одному Ему назначили свидание.

- Что же, ты в союзе с дьяволом или шпионишь за нами? - недовольно спросил Сэррей. - Разве ты не знаешь, что Дадлей никогда не простит тебе, если узнает, что ты стараешься проникнуть в его тайны?

- Пусть он возненавидит меня, милорд, пусть побьет, если ему будет угодно. Я охотно перенесу и то, и другое, если он позволит предостеречь себя. Ведь дама, которую он любит, обманывает его.

- Откуда ты знаешь, что она обманывает его? Да и что тревожного в этом?

- Милорд, сэр Дадлей будет больно уязвлен, когда узнает, что дама, которую он любит, насмехается над ним в объятиях других. Неужели ваш друг так мало значит для вас, что вы не хотите помешать ему выставить себя на посмешище?

- Филли, - возразил Сэррей, - если бы мой слуга рассуждал таким образом, я приказал бы ему молчать. Если так говорит женщина, то она ревнует; если же ты, Филли, принимаешь такой тон, то здесь кроется что-нибудь более серьезное и важное, чем то, на что ты указываешь. Итак, говори, чего ты боишься? Забота о том, что Дадлея обманут, не может заставить тебя так трепетать за него; тебе известно нечто большее.

- Милорд, - прошептала Филли, - эта дама - наперсница королевы Екатерины.

- Что же, разве это портит ее красоту?

- Филли, - перебил пажа Сэррей, - и у Дадлея есть шпага, и он, пожалуй, вызовет на поединок человека, шпионившего за ним, вместо того чтобы взять его с собой для личной защиты. Будь ты юношей, ты поняла бы, что слишком неловко под предлогом дружбы быть опекуном мужчины.

- Тогда я последую за ним! - воскликнула Филли.

- Филли, - серьезно произнес Сэррей, - тебе ясно, какие могут быть последствия этого поступка? Паж, против воли своего господина следующий за ним, вызывает только гнев последнего, даже если этот паж был побуждаем самыми хорошими намерениями... Если же ревность заставила его делать это, если у него недостало силы воли скрыть в себе эту ревность...

- Довольно! - болезненно вскрикнула Филли и закрыла лицо руками. - О, не говорите о том, о чем я не смею и думать. Это будет жестокой насмешкой Неужели я не могу без краски стыда трепетать за его безопасность?

- Милая Филли, - улыбнулся Сэррей, - если бы он знал тебя, как знаю я... он пожалуй охотнее остался бы с тобой... Сказать ему?..

- Ради Бога... милорд... я лучше брошусь в воду... И вы можете так насмехаться над моей жалкой участью...

- Я вовсе не смеюсь, - перебил ее Сэррей и как бы случайно положил руку на шею девушки-пажа.

Он впервые дотронулся до нее, но Филли не обратила внимания на это. Боль и стыд одолели ее, она не заметила и того, что его рука тихо соскользнула с ее шеи и слегка надавила на горб, она не видела и того, каким ярким светом загорелся его взор, когда он почувствовал, что ее горб фальшивый. Он отдернул руку, словно прикоснулся к раскаленному железу, и никогда, пожалуй, он не переносил более тяжелой душевной борьбы, чем в этот миг. Тем не менее Сэррей поборол в себе это жгучее желание. С трогательной любовью и участием он смотрел на Филли.

Она любила! Как должна была страдать она, когда Дадлей говорил о красивых женщинах и в то же время не удостаивал ее и взглядом!.. А, может быть, она была прекраснее, чем те, и во всяком случае достойнее его любви. Теперь была вполне понятна ее самоотверженность. Любовь придала ей силы и безумно-смелую храбрость, ревность снабдила ее глазами Аргуса, когда Екатерина заманивала его. Любовь спасла его и их всех, так как без вмешательства Филли они попались бы Екатерине в подвалах и пали бы ее жертвой.

Сэррей не долго колебался. Здесь речь шла не о том, чтобы оказать услугу Дадлею, а о том, чтобы спасти Филли. Гордый Варвик мог только измучить несчастное создание, если бы когда-нибудь угадал биение ее сердца. Сэррей решил убить ее любовь, даже если бы это разбило ее сердце.

- Филли, - сказал он, - ты любишь Дадлея. Не отрекайся от этого и не смотри так на меня! Я очень далек от того, чтобы смеяться над тобой, и предпочел бы утешить тебя. Но ты не знаешь Дадлея, его обманчивая, блестящая внешность ослепила тебя. У Дадлея лишь одна страсть, которой он всегда верен, - это тщеславие, и в любви им руководит только оно, но не его сердце. Последуй сегодня за ним, и ты убедишься в этом. Я вовсе не желаю унижать его в твоих глазах, но хочу показать его таким, каков он есть. Понаблюдай за ним и ты увидишь, что он не раз даст тебе повод к ревности, так как я держу пари, что женщина, перед которой он сегодня преклонялся, завтра, после того как его тщеславие восторжествует, будет для него уже безразлична. Дадлей верен в дружбе, но ветреней в любви. Изгони его из сердца, если это и надломит тебя. Я сам попрошу Дадлея взять тебя сегодня с собой. Это доставит тебе тяжелые, горькие минуты. Но с Божьей помощью освободит тебя от большого горя.

Филли схватила руку Сэррея и, прежде чем он успел помешать ей, поцеловала ее.

- Я знаю, что вы не желаете мне зла, и я, откровенно говоря, была бы счастлива последовать вашему совету, - со слезами проговорила она. - Но как можно приказать сердцу иначе мыслить и чувствовать? Не думайте, что то, что мучает меня, - ревность... Чем же была моя жизнь, как не самоотречением? Что я... чем я могу быть для него?.. Я не могу быть ни железным панцирем, оберегающим его грудь, ни верным псом, защищающим его! Но мне приятно томиться вблизи него, видеть его, слышать его, хотя он этого и не замечает, и доставлять ему радость и создавать уют в жизни... Я... да, я сама отвела бы его, если бы могла, в будуар герцогини, чтобы он затем, улыбаясь, сказал мне: "Филли, тебе я должен быть благодарен за этот счастливый час". Но сегодня у меня дурное предчувствие, и оно не обманывает меня. Ведь я всегда возле него, все мои помыслы заняты им, им я дышу и угадываю каждое его движение, а потому меня не обманет пустое подозрение: ведь он - моя душа, бодрствующая над ним, а душа прозревает и вне пределов земного. Предостерегите его, помешайте ему! Заклинаю вас, помогите и, если он рассердится на вас, обвините во всем меня!..

Сэррей был почти до слез растроган этими поэтическими излияниями благородного создания, которое, не рассчитывая даже на улыбку счастья, испытывало блаженство в самоотречении своей любви.

- Хорошо, - воскликнул он, - мы тайно последуем за Дадлеем, но я пойду защищать тебя, а не его. Пусть любовное безумие не заставит тебя сделать более того, что заслуживает Роберт. Ты знаешь место свидания?

- Я знаю его, но дама назначила ему свидание не в том доме, где она живет.

- Откуда ты знаешь это?

- Оставив тот особняк, где ему передали записку, он направился в Сен-Жерменское предместье и стал там внимательно рассматривать его дома и только один из них старался избегать своим взглядом.

- Странное ты дитя! И в этом только и заключаются твои доказательства?

- В чертах Дадлея я читаю как в открытой книге, - убежденно ответила Филли. - Я чувствую, он сегодня вечером отправится в Сен-Жерменское предместье, в дом номер восемьдесят восемь по улице Жерар.

- Нет, я следовала за ним издали.

- И при этом все же заметила выражение его лица?

- Да, милорд, я замечала лучше, чем если бы он смотрел мне в глаза.

При этих словах Филли слегка покраснела.

- Филли, - послышалось со двора, - Филли! Куда запропастился этот окаянный мальчишка?

Филли вздрогнула при этом окрике и поспешно выбежала. То был голос Дадлея, который собирался отчитать ее за то, что его каска недостаточно ярко блестела. Это оскорбило Сэррея; в этот момент он готов был вызвать друга на дуэль самым хладнокровным образом и исключительно для того, чтобы заставить его поцеловать изящную ручку Филли.

Как непохожа была эта девушка на ту, которую он когда-то любил! Образ Марии Сетон стушевалась в его сердце. В последнее время она избегала его, а он ее. По настоянию Марии, Георга Сетона унесли на носилках из гостиницы еще в тот день, когда окончились свадебные торжества дофина, и с тех пор о нем ничего не было слышно. Быть может, Мария скрыла от него имя его противника или, быть может, гордый шотландец стыдился поблагодарить англичанина, которого в хвастливом высокомерии обещал убить.

Насколько благороднее, великодушнее была Филли! Но кто она? Почему старуха Гуг поручила ребенка именно Вальтеру? В этом крылось что-нибудь, заставившее вверить ребенка беглецам. Неужели она не подумала о том. что дитя подрастет, что не всегда будет возможно скрыть ее пол да, наконец, защитить Филли от самой себя?

А что если Вальтер догадается обо всем? Разве он не заподозрит двойного обмана? Разве он не подумает, что от него скрыли правду относительно Кэт или что ему подбросили незаконного ребенка Бэклея?

Или, быть может, Вальтер - отец Филли?

Над этим Сэррей не задумывался. Ему было все равно, благородного ли происхождения Филли, или это простое дитя природы. Но его заботила ее судьба, и в этом смысле он желал бы, чтобы отец Филли был знатного происхождения и она нашла бы надежного покровителя в тот день, когда Вальтер узнает правду и оттолкнет ее. Он, Сэррей, не мог усыновить ее, а Дадлей не замедлил бы сделать ее своей любовницей. Вальтер был единственным человеком, который мог бы быть покровителем Филли. Между тем Сэррей сознавал, что никакими словами нельзя было бы принудить к этому Брая, если бы у него появилось малейшее подозрение, что Филли - дитя Екатерины Блоуер.

II

Между тем Дадлей отправился на свое свидание с Фаншон.

Домик стоял в саду, скрытый деревьями. Днем ставни были закрыты, лишь к вечеру помещение проветривалось и отапливалось. Затем являлись слуги с корзинами, наполненными всевозможными яствами, дорогими винами и серебряной посудой. Передние были застланы коврами, комнаты освещены, портьеры плотно закрыты. Старая женщина суетилась, приводя в порядок маленький, укромный храм Венеры. В камине весело трещал огонь, благоухание распространялось в воздухе. На стенах, обитых великолепными обоями, висели соблазняющие картины, на которых были изображены купающиеся нимфы и влюбленные пастушки. В серебряных канделябрах горели ароматизированные свечи. На столе перед диваном в хрустальных графинах искрилось вино. Всевозможные сладости приглашали полакомиться в этом уютном уголке. В соседней комнате с зеркальными стенами стояла кровать с шелковыми подушками и тяжелыми камчевыми занавесями. Красный фонарь освещал комнату таинственным магическим светом. Третья комната представляла собой помещение для купания, устроенное с такой роскошью и комфортом, какие только может создать фантазия. Из этой комнаты был выход в сад, обнесенный высокой изгородью и представлявший собой сплошную беседку из благоухающих цветов и кустарников, в которую никто не мог заглянуть, кроме луны.

Вторая половина домика и верхний этаж были устроены в таком же роде, с той разницей, что на втором этаже был танцевальный зал с мягкими креслами у стен для зрителей. На этот раз зал не был освещен, но был натоплен, как и весь этаж.

Подъехала карета, послышались торопливые шаги у входа, а затем на лестнице. За ней подъехала вторая, третья. Вскоре комнаты верхнего этажа наполнились посетителями. Но это были не влюбленные парочки, уединяющиеся в комнатах. Это было общество, состоящее из двух дам и двенадцати мужчин.

Дамы шептались между собой.

- Я полагаюсь, Фаншон, на твою ловкость, - сказала Екатерина Медичи, - в случае нужды ты позвонишь. Но я надеюсь, что тебе удастся выведать то, что нам нужно знать. Тогда я прощу его и предоставлю в твое полное распоряжение, пока ты не насытишься им и сама не попросишь, чтобы я взыскала с него старый долг.

- Этого никогда не будет, если я одержу победу, - улыбнулась Фаншон. - Победить же я могу лишь в том случае, если он действительно любит меня.

Екатерина пожала плечами и отошла к кавалерам, которые все были вооружены и держали в руках маски, снятые при входе в комнату.

Фаншон спустилась в будуар нижнего этажа и приказала старухе проводить к ней господина, который придет позже, а его спутников в дом не впускать.

- Тише, - сказала она, - там, наверху, все спят.

Дадлей не обратил внимания на ее слова. Сгорая от нетерпения, он с бьющимся сердцем отворил дверь, ведущую в будуар.

Факшон сбросила плащ и растянулась на диване в сладострастной позе. На ней было светло-голубое платье, закрывавшее затылок и плечи; только спереди был четырехугольный вырез, дававший возможность видеть сквозь белый газ умопомрачительную красоту ее груди. Белокурые локоны обвивали ее чудную голову, темные глаза выражали томное желание и кокетливый задор. На белых руках были золотые браслеты, а на пальцах сверкали бриллианты; маленькая ножка в розовом чулке играла белой атласной туфелькой. Вся эта картина представляла собой сочетание соблазнительной красоты и пламенного вожделения.

Графиня улыбнулась Дадлею, когда он бросился к ее ногам и заключил ее в пламенные объятия. Ее глаза блеснули торжеством, душа уже наслаждалась обещанной наградой. Екатерина обещала ей подарить любовь Дадлея и дала слово отказаться от мести, в которой поклялась ему. Как дрожала Фаншон за своего возлюбленного, когда королева приказала арестовать его, как она молила и плакала и как глубоко уязвила Екатерина ее сердце, иронически заметив:

- Мне кажется, Фаншон, ты воображаешь, что влюблена?

Это замечание поразило герцогиню. Действительно, разве может зародиться чувство чистой любви у женщины, которая участвовала в оргиях Екатерины и утопала в диком сладострастии! Могла ли Фаншон надеяться, что Дадлею неизвестно, как многие пользовались ее благосклонностью, не коснувшись ее сердца? Ведь первым условием для членов этого союза было убить голос своего сердца, для того чтобы расточать свою благосклонность, как требовала того Екатерина. Как мучительно стыдно стало Фаншон, когда на очаге поруганных чувств воспылало священное право чистой любви, и как боялась она, чтобы чье-нибудь завистливое, насмешливое слово не разъяснило Дадлею, как дешево стоит любовь, которой он домогается!

Но тут же Фаншон вспомнила, что королева обещала ей Дадлея при том условии, если она выманит у него тайну и сообщит ее. Она решила смело приступить к делу, будучи уверенной в том, что Дадлей, любя ее, не станет скрывать свою тайну и вряд ли устоит, если ему в награду обещана будет ее любовь.

- Роберт, - прошептала Фаншон, - я боялась за тебя. Екатерина ненавидит тебя, и ее месть непримирима. Чем ты так настроил ее против себя?

- Как ты хороша! - улыбнулся Дадлей и поцеловал нежную ручку.

- Ответь мне, Роберт. Я не могу быть спокойна, пока не узнаю, что ты вне опасности. Расскажи, что произошло между тобой и королевой. Быть может, я найду средство укротить ее гнев.

- Не заботься о том, что так далеко, не омрачай теперешнего блаженного момента! Как могу я говорить о других, когда вижу тебя? Как могу я говорить об опасностях, когда забываю все перед одной опасностью сойти с ума от счастья и блаженства?

- Ты думаешь только о себе и не замечаешь моего беспокойства, - в негодовании воскликнула Фаншон. - Ты легкомысленно шутишь, в то время как для тебя, быть может, готовится яд и кинжал. Если ты не можешь или не хочешь успокоить меня, то я вынуждена покинуть тебя и пригласить к себе одного из твоих друзей. Я целую тебя, вся дрожа от страха, а это - мучительная пытка!

- Фаншон, ты преувеличиваешь. Королева сердита на меня за то, что я воспрепятствовал одной ее интриге, вот и все.

- Этого достаточно, чтобы навлечь на себя смертный приговор. В чем дело? Расскажи мне!

- Это тайна!

- Как? Тайна? - воскликнула красавица. - Ты говоришь это так, как будто я не должна знать это? Разве женщина, вверяющая тебе свою честь, чужая для тебя?

- Милая Фаншон, эта тайна касается не меня, а других, - нетерпеливо возразил Дадлей. - Неужели ты назначила мне это свидание для того, чтобы говорить о Екатерине или чтобы удовлетворить свое любопытство? Драгоценное время летит,

- Ты прав, - улыбнулась Фаншон и бросилась в его объятия, - время уходит. Целуй меня, Роберт, и будем веселы и беззаботны.

Она обвила молодого человека своими прелестными руками и привлекла его к пылающей груди. Но как только почувствовала, что его досада прошла и он пылает страстью, она внезапно откинулась и воскликнула:

- Нет, нет, я не хочу осушать кубок счастья до дна, желать приятнее, чем быть удовлетворенной! Я упиваюсь жаром твоих пылающих глаз! Оставь меня, Роберт, и приходи завтра!

я сгораю!

- Как ты хорош, какое блаженство для женщины любоваться возлюбленным в такой момент! Ты мечтаешь о своем божестве, все фибры твоей души стремятся ко мне, твое желание безумно, лихорадочно, и одно мое слово могло бы дать тебе верх блаженства.

- О, говори, скажи это слово! Улыбнись своими лучезарными глазами.

- Нет, Роберт, я экономна в расходовании счастья. Пока ты стремишься к обладанию, пламя страсти горит все сильнее и сильнее, и я утопаю в блаженстве моего торжества. Но когда я буду побеждена, пламя утихнет, почти погаснет, и я стану ничтожеством, нищей. Мне придется дрожать, чтобы тебя не похитили у меня; я буду несчастна и одинока, буду вымаливать твою улыбку, как нищий молит о подаянии. Нет, Роберт, искание, стремление, желание - вот это божественное сладострастие любви. Неужели мне поступить, как тот глупец, что зарезал курицу, несшую ему золотые яйца?

- Ты хочешь свести меня с ума? Неужели мне нужно бежать, проклинать и ненавидеть тебя за то, что ты издеваешься над моей страстью, которую ты сама разожгла?

- Так беги! - улыбнулась красавица и кокетливо ударила Дадлея по щеке. - Ты вернешься ко мне снова. Ненавидеть меня! Это лучше равнодушия!

- Ты - воплощенный дьявол!

- Я только осторожна, как и ты. Я храню тайну, которая приковывает тебя, как ты хранишь свою тайну. Если бы ты вполне доверял мне, если бы я. видела, что ты действительно любишь меня, я сказала бы: "Будь моим, а я буду твоей!" Но теперь я хочу иметь оружие против измены, награду за мое доверие.

- Ах, вот что! - усмехнулся Дадлей и выпустил ее из своих объятий. - Ты хочешь свою любовь продать ценой моего бесчестья? Если бы у меня и было доверие, то теперь я утратил бы его.

- Тем лучше, - кокетливо засмеялась Фаншон, тем легче будет тебе повиноваться мне. Садись напротив меня и будем ужинать. Попробуем возненавидеть друг друга; соблазнительная игра - перейти от любви к ненависти и от желания к воздержанию. Посмотрим, чья возьмет.

- Фаншон, ты надеешься победить? Но, клянусь Богом, эта игра опасна; если я заставлю смириться желание, если я увижу, что любовь дается мне в награду за бесчестную измену, то возможно, что кровь во мне остынет и любовь заменится презрением.

чтобы предать тебя? Если ты так думаешь, то я должна считать, что ты домогаешься моей благосклонности лишь для минутного наслаждения, чтобы потом забыть меня. Нет, кому я отдаюсь, тот должен принадлежать мне душой и телом.

- Ты очаровательный глупыш, Фаншон! Моя тайна не может иметь для тебя никакого значения.

- Я знаю и даже полагаю, что это - довольно неинтересная тайна, но так как ты упорен, то я настаиваю.

- Фаншон, твой каприз портит наш чудный вечер.

- По твоей вине! А я все же торжествую, - усмехнулась она, - посмотрим, выдержишь ли ты.

- Ты, значит, трусишь? Ты не надеешься отстоять свою тайну? Не многого, значит, стоит то, в чем ты отказываешь мне, это только упрямство с твоей стороны! Хорошо! Но клянусь, что не пожелаю больше видеть тебя, если ты теперь обратишься в бегство.

- А если я останусь?

- Тогда будем бороться, пока не победит кто-либо из нас, - задорно сказала красавица. - Я ставлю тебе условие, а твое дело поколебать мою решимость.

- Согласен! Я одержу победу или отчаюсь в том, что ты когда-либо любила меня!

При этом Фаншон бросилась к Дадлею и покрыла его поцелуями, затем оттолкнула его от себя, наполнила золотой кубок пурпурно-красным вином, пригубила опьяняющий сок лозы и передала Дадлею. После этого она устроилась на оттоманке и, улыбаясь, следила за тем, как он пил огненную влагу и взором пожирал ее.

- Я пылаю, - шептала она, - я пылаю!

Дадлей метнулся к этой сирене, но она ловко ускользнула из его рук и скрылась в спальне.

- Остынь, - крикнула она, закрывая дверь на ключ, - освежись фруктами и вином, а я вернусь, отдохнув часок.

- В таком случае уступи и сознайся!

- Ты нарушила договор тем, что убежала от меня.

Она отодвинула задвижку и шепнула:

- Я хотела пощадить тебя. Тут моя спальня и в ней я хотела помечтать о счастье. Взгляни, какой магический свет! Посмотри на свое изображение в зеркале, мой пылкий Адонис! А тот, кто здесь утопал в блаженстве, может потом освежиться в душистой купальне. Древние греки умели наслаждаться жизнью и научили нас этому. Они натирали свое тело благовонными маслами и венками украшали свои кудри. Из купальни они выходили на воздух в теплую ночь, когда соловей поет под цветущим жасминным кустом. Посмотри на эту беседку, - прошептала Фаншон, увлекая Дадлея в садик, - здесь можно предаваться блаженству; темная листва окружает белые плечи влюбленных, нежный ветерок обвевает горячие щеки, а пылкие сердца мечтают о вечной любви.

- Фаншон, ты победила. Возьми мою честь, мою жизнь, но услышь меня!.. Ты - дьявол-искуситель!

- Ты откроешься мне? - улыбнулась красавица и привлекла его к себе на софу. - Ложись у моих ног, голову положи ко мне на колени и рассказывай, а я буду целовать тебя, придам тебе мужество и за каждое твое слово отплачу блаженством любви.

- И кинжалом Екатерины! - прошептал чей-то едва слышный голос.

Влюбленные испуганно вздрогнули.

- Это говорит совесть Варвиков! - прошептал голос. - Фаншон Сен-Анжели, ты хочешь обмануть, но ты сама обманута. Кинжал убийцы поджидает изменника, если его выдадут. Не доверяйся итальянке, Фаншон! Ты - не более как любовница, которая должна оклеветать Дадлея. Если ты любишь его, ты должна воспрепятствовать измене.

Никого не было видно, а все же голос раздавался совсем близко.

Однако возглас Фаншон донесся до второго этажа и там тихо открылось окно.

Фаншон заметила это.

Когда они вошли в будуар, Фаншон упала на оттоманку. Она была бледна, как мертвец, и ее глаза остановились словно у безумной.

- А что, если Екатерина обманула меня? - пробормотала она, вся дрожа и как бы в ужасе отыскивая того, кто предупреждал ее.

- Ах, вот что? - воскликнул Дадлей, и его рука судорожно сжалась. - Ты орудие в руках Екатерины? Я почти догадывался об этом. Но, черт возьми, ты слишком хороша, чтобы я оставил тебя. Пусть даже смерть грозит мне, но я хочу испить кубок наслаждения!

Затем он внезапно прошептал:

- Целуй меня, раньше чем вздумаешь отправиться к праотцам!

- Беги, Роберт! - произнесла красавица. - Клянусь Богом, что я хотела спасти тебя, потому что люблю тебя больше жизни!

- И даже больше золота Екатерины? Ты, белокурый дьявол с ангельской улыбкой, молись за свою душу, потому что ты умрешь раньше, чем успеешь изменить. Но теперь пусть за дверью меня подстерегают все палачи Екатерины, ты все же должна обнять меня!