Приключения Артура Гордона Пима.
Глава I. - Юные искатели приключений

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Артура Гордона Пима. Глава I. - Юные искатели приключений (старая орфография)

Глава I. - Юные искатели приключений.

Зовут меня Артур Гордон Пим. Отец мой был почтенный коммерсант, поставлявший всякие товары во флот в Нантукете, где я родился. Дед мой, с материнской стороны, был стряпчий и имел прекрасную практику. Ему везло во всем, он несколько раз очень счастливо спекулировал на фонды нового, Эдгартонского банка, в эпоху его возникновения. Этим и другими способами ему удалось составить себе порядочное состояние. Мне кажется, что он был сильнее привязан ко мне, чем в кому бы то ни было на свете, и я имел основание надеяться на получение, по смерти его, львиной доли этого состояния. Когда мне минуло шесть лет, он послал меня в школу старого мистера Риккетса, славного джентльмена с одной рукой и довольно эксцентрическими манерами. В школе его я оставался до шестнадцатилетняго возраста, и потом перешел в академию мистера Рональда. Там я крепко подружился с сыном капитана мистера Барнарда, обыкновенно совершавшого рейсы для торгового дома Лойд и Вреденбург. Сына его звали Огюстом; он был старше меня, без малого года на два. Он совершил, вместе с отцом, путешествие на китоловном судне Джон, и постоянно рассказывал мне о своих похождениях в южной части Тихого океана. Я очень часто, вместе с ним посещал его семейство, проводил там день, а иногда и ночь. Мы спали на одной кровати, и он никак на давал мне уснуть почти до разсвета, рассказывая мне множество историй об уроженцах острова Тиньяна и других местностей, которые он посетил во время своих путешествий. Кончилось тем, что я начал особенно интересоваться всеми его рассказами, и мало-по-малу ощутил сильнейшее желание побывать на море. Я владел парусным ботиком Ариель, который стоил наверное около семидесяти-пяти долларов. Вместимость его я забыл, но на нем, без особого труда, могло бы поместиться десять человек. На этом-то ботике мы имели привычку совершать самые безумные предприятия; и теперь, как подумаю, для меня кажется совершенным чудом, что я еще жив. Однажды у мистера Барнарда были гости, и к концу вечера мы с Огюстом порядочно напились. Как обыкновенно в подобных случаях, вместо того, чтобы возвратиться домой, я предпочел разделить его постель. Он уснул очень спокойно, - так мне по крайней мере показалось, - ни единым словом не коснувшись своего любимого предмета. Прошло с пол-часа, и я только-что начинал засыпать, когда он вдруг проснулся и с страшным проклятием воскликнул, что несогласен спать ни для каких Артуров Пимов в мире, когда с юго-запада дует такой чудный ветер. Никогда в жизни не бывал я так удивлен. Он начал преспокойно разговаривать, говоря, что прекрасно знает, что я считаю его пьяным, но, что он, напротив, никогда в жизни не бывал спокойнее. Ему только надоело, прибавил он, лежать в постели, как собаке, в такую чудную ночь, и он решился встать, одеться и прокатиться на лодке. Не съумею выразить, что сталось со мною; но едва эти слова сорвались с уст его, как я почувствовал дрожь возбуждения, величайшую жажду удовольствия, и нашел, что его безумная мысль прелестна и благоразумна. Ветер дул такой, что почти граничил с бурей, время стояло очень холодное, - был октябрь. Я вскочил с кровати в каком-то безумии, объявил ему, что столько же отважен как он и так же готов принять участие во всяких увеселительных поездках, как всякие Огюсты Барнарды из Нантукета.

Мы поспешно оделись и бросились к лодке. Огюст вошел в нее и принялся ее вычерпывать, так как она была до половины, наполнена водою. Покончив с этим, мы подняли кливер и большой парус и смело отчалили.

Ночь была ясная и холодная. Огюст взял руль; я поместился у мачты, на мостике возле каюты. Мы шли прямо с большой скоростью, и ни тот, ни другой не выговорили слова с тех пор, как отвязали лодку на набережной. Тогда я спросил моего товарища, какого пути он намерен держаться. Он несколько минут посвистал и потом проговорил сердитым тоном:

-- Я иду в море, что же касается до вас, то вы можете возвратиться домой, если считаете это нужным. - Взглянув на него, я тотчас заметил, что, несмотря на свою притворную безпечность, он был в сильном волнении. Я мог ясно его видеть при свете луны: лицо его было бледнее мрамора, рука дрожала так сильно, что едва могла удержать руль. Я понял, что случилось нечто серьезное. В это время я не был особенно силен в управлении судном и был в полной зависимости от знакомства моего товарища с морским делом. Ветер вдруг засвежел, так как нас сильно относило от берега; тем не менее мне было стыдно обнаружить малейший страх, и я молчал около часу. Далее вынести этого положения я не мог и заговорил с Огюстом о необходимости возвратиться на берег. Как и прежде, он с минуту не отвечал мне и не обращал внимания на мой совет.

-- Сейчас, - сказал он наконец, - время не ушло... сейчас.

Я снова внимательно посмотрел на него. Губы его совсем посинели, колени так сильно дрожали, что он едва ног держаться на ногах.

-- Ради самого Бога, Огюст, - воскликнул я, на этот раз совершенно перепуганный: - что с тобой? что случилось?

-- Что случилось! - пробормотал Огюст со всеми признаками величайшого удивления, выпуская руль и падая ниц на дно ботика: - что случилось? Да ничего, ровно ничего, домой, мы домой и держим, чорт возьми! разве ты не видишь?

Тогда вся истина предстала мне. Я бросился к нему и поднял его. Он был пьян, мертвецки пьян; он не мог более держаться на ногах, говорить, смотреть. Глава его были совершенно стеклянные. В крайнем отчаянии я выпустил его, и он покатился как бревно на дно ботика. Очевидно было, что в течение вечера он пил гораздо больше, чем я подозревал. Холодный, ночной воздух вскоре оказал свое обычное действие; смутное понимание нашего опасного положения только ускорило катастрофу. Теперь он был совершенно без чувств. Невозможно представить себе моего ужаса. Винные испарения улетучились. Я знал, что бешеный ветер при сильном отливе мчит нас на встречу смерти. Позади нас, очевидно, собиралась буря, у нас не было ни компаса, ни припасов; ясно было, что если мы будем держаться настоящого пути, то потеряем землю из виду до разсвета. Эти мысли и множество других, не менее ужасных, промелькнули в уме моем с поражающей быстротою; в течение нескольких минут оне так меня обезсилили, что лишили возможности сделать малейшее усилие. Ботик несся с ужасающей быстротою. Ветер продолжал усиливаться, и когда мы, погрузившись носом, начинали приподыматься, волна разбивалась о корму и обдавала нас водою. Наконец я призвал на помощь отчаянную решимость, и бросившись на большой парус, отдал его. Как я и мог ожидать, он перекинулся через нос и, затопленный водою, унес с собой за борт и мачту. Этот последний случай и спас меня от неминуемой гибели. С одним кливером я мог теперь нестись по ветру. Я схватил руль и вздохнул немного свободнее. Огюст по прежнему лежал на дне ботика, и так как ему грозила большая опасность утонуть - на том месте, куда он повалился, было около фута воды - я ухитрился немного приподнять его, и чтобы удержать его в положении человека сидящого, обвил его талью веревкой, которую привязал к кольцу, вбитому в каютный мостив. Устроив все возможно-наилучшим образом, я препоручил себя Богу и решился вынести все, что бы со мною ни случилось, со всею храбростью, на которую способен. Едва утвердился я в своем намерении, как вдруг сильный, протяжный крик, вой, как бы вырвавшийся из груди тысячи демонов, пронесся над нашей лодкой. У меня волосы стали дыбом, я почувствовал, что кровь стынет в жилах, сердце перестало биться, и я упал на моего товарища.

Когда я очнулся, я находился в каюте большого китоловного судна Пингвин, шедшого в Нантукет. Надо мной склонялось несколько человек, и Огюст, бледный как смерть, усердно растирал мне руки. Когда он увидел, что я открыл глаза, его радостно-благодарные восклицания заставили окружавших нас людей с грубыми лицами то плакать, то смеяться. Тайна нашего спасения вскоре была мне объяснена.

Нас потопил китолов, шедший на нас почти под прямым углом. Несколько человек находилось на носу, но они заметили нашу лодку только тогда, когда уже было невозможно избежать столкновения: их-то крики так страшно напугали меня. Большое судно, рассказывали мне, прошло над нами так же легко, как наша маленькая лодочка прошла бы над пером, нимало не изменив своего хода. Вообразив, что наша лодка не более как обломок, капитан Блок из Нью-Лондона намеревался продолжать свой путь, без малейшей заботы о случившемся. К счастью, двое из людей утверждали, что заметили кого-то у руля, и что есть еще возможность спасти его. Возник спор. Блок разсердился и объявил, что не его дело заботиться о всяких яичных скорлупах, что корабль его, конечно, не повернет из-за таких пустяков, что если человек утонул, то сам виноват, пусть на себя и пеняет, или что-то в этом роде. Гендерсон, подшкипер, в справедливом негодовании, как и весь экипаж, возстал против таких речей. Он высказался совершенно определенно, объявил капитану, что считает его достойным виселицы, а что касается до него, то он ослушается его приказаний, хотя бы ему за это пришлось быть повешенным в ту минуту, когда он высадится на берег. Он бросился на корму и, завладев рулем, крикнул твердым голосом: руль по ветру! у руля. Едва они отчалили, как корабль сильно качнуло в сторону ветра, и Гендерсон криквул: отступать! Пока они с наивоэможной быстротой производили этот маневр, корабль снова повернул и начинал двигаться вперед, хотя все руки были заняты уборкой парусов. Не смотря на всю опасность этой попытки, подшкипер ухватился за ванты, как только представилась к тому возможность. Новый, сильный порыв ветра заставил правую сторону судна выставиться из воды почти до киля, и наконец-то обнаружилась причина страха Гендерсона. Тело человека было самым странным образом привязано в блестящему и полированному дну - Пингвин гвоздь, высунувшийся из медной обшивки, удержал меня, когда я попал под корабль, и самым странным образом пригвоздил меня ко дну. Головка гвоздя проткнула воротник моей куртки из толстого сукна и заднюю часть моей шеи и застряла между двух сухожилий, как раз под правым ухом. Меня тотчас уложили в постель, хотя жизнь, казалось, меня совершенно оставила. На корабле не было доктора. Капитан оказывал мне всякого рода внимание, вероятно, чтобы загладить в глазах экипажа свое ужасное поведение. Гендерсон, однако, снова удалился с корабля, хотя ветер почти граничил с ураганом. Через несколько минут он попал на обломки нашей лодки; немного спустя один из людей заверил его, что от времени до времени различает крик среди завывания бури. Это побудило мужественных матросов продолжать свои поиски более получаса, не смотря на сигналы капитана Блока, приказывавшого им возвратиться. Едва они на это решились, как послышался слабый крик с какого-то черного предмета, который быстро пронесся мимо них. Они пустились за ним в погоню и поймали его. Это был мостив Ариеля. Огюст бился возле точно в агонии. Когда его забрали, то заметили, что он привязан веревкой к пловучим доскам. Этой мерою я, повидимому, способствовал спасению его жизни. Ариель отличался легкостью постройки, при погружении он разбился, мостик был приподнят силою воды, ринувшейся под него, совершенно отделился от остальных частей и поплыл, Огюст плыл с ним и таким образом избег ужасной смерти.

Только час слишком спустя после того как его привезли на Пингвин

Едва он несколько пришел в себя, как очутился в воде, кружась с непостижимой быстротою и чувствуя, что будто веревка крепко обвилась вокруг его горла. Минуту спустя, он почувствовал, что быстро поднимается, но тут, сильно ударившись головой обо что-то твердое, он снова впал в безпамятство. Наконец он понял, что произошла какая-нибудь катастрофа и что он в воде, хотя рот его был выше её и он мог дышать довольно свободно. Быть может, в эту минуту каюта быстро неслась по ветру и увлекала его, лежавшого на спине. Пока он мог оставаться в этом положении, ему было почти невозможно утонуть. Волна бросила его поперек палубы, он пытался удержаться в этом новом положении, крича по временам: помогите! За минуту перед тем, как его, наконец, нашел мистер Гендерсон, он обезсилел, и снова упавши в воду, счел себя погибшим. Во все время борьбы, у него не промелькнуло и самого смутного воспоминания об растираний фланелью, обмоченной в теплое масло. Рана на шее, хотя довольно безобразная, не была серьёзна и скоро зажила.

Пингвин вошел в гавань в девять часов утра. Мы с Огюстом умудрились явиться к мистеру Барнарду в завтраку, который по счастью был подан немного позже обыкновенного вследствие вечера, бывшого накануне. Полагаю, что все присутствовавшие сами слишком устали, чтобы заметить наши измученные физиономии. Кроме того, школьники способны совершать чудеса по части надувательства; не думаю, чтобы хоть одному из наших друзей пришло в голову, что страшная история, которую рассказывали по городу некоторые моряки - о том, как они разбили корабль и потопили тридцать или сорок несчастных - могла относиться к Ариелю, моему товарищу и мне.