Приключения Артура Гордона Пима.
Глава IV. - Бунт и резня

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Артура Гордона Пима. Глава IV. - Бунт и резня (старая орфография)

Глава IV. - Бунт и резня.

Бриг вышел в море, как я и угадал, около часу после того, как Огюст оставил мне свои часы. Это было 20 июня. Я уже тогда находился в трюме три дня; но за все это время на Грампусе происходила такая суета, в особенности в кают-компании и в офицерских каютах, что он не мог навестить меня, не рискуя выдать тайну люка. Когда же он, наконец, спустился, я уверил его, что мне так хорошо, как только может быть, а потому, в течение двух следующих дней, он не особенно безпокоился на мой счет; тем не менее он постоянно выжидал случая спуститься во мне. Случай этот, наконец, представился только на четвертый день. Несколько раз в течение этого промежутка времени, Огюст решался во всем сознаться отцу, но мы еще находились вблизи Нантукета, и можно было опасаться, судя по некоторым словам, вырвавшимся у капитана, что он немедленно вернется, узнав о моем присутствии. Огюст застал меня спящим. По всем моим соображениям, это вероятно и было то несчастное забытье, в которое я впал тотчас по возвращении с часами; сон этот, следовательно, должен был продолжаться более трех суток, по меньшей мере. Недавно я узнал, по собственному опыту и по рассказам других, сильное усыпляющее действие запаха старого рыбьяго жира, когда он скопляется в тесном пространстве; и когда я вспомню, в каком виде находился трюм и сколько времени бриг служил китоловным судном, я гораздо более склонен удивляться тому, что мог проснуться, однажды впав в этот опасный сон, чем тому, что проспал столько времени без перерыва.

Огюст сначала позвал меня тихо и не затворяя люка - я ничего не отвечал. Тогда он запер люк и заговорил со мною громче, наконец очень громко - я продолжал храпеть. Так как сон мой казался очень спокойным, он решился уйти, но тут внимание его было привлечено совершенно необыкновенным шумом, который, как будто, доносился из каюты. Он бросился через люк, запер его и отворил дверь своей каюты. Едва он ступил на порог, как раздался выстрел из пистолета, и в то же мгновение его свалили на землю ударом ганшпуга.

Сильная рука не позволяла ему встать с пола и крепко сжимала его горло; тем не менее он мог видеть все, что вокруг него происходило. Отец его, связанный по рукам и по ногам, лежал на ступенях трапа, головой вниз, с глубокой раной на лбу, из которой кровь текла ручьем. Он не говорил ни слова и казался умирающим. Над ним склонился подшкипер, который заглядывал ему в лицо с выражением сатанинской насмешки, и спокойно обшаривал его карманы, откуда в эту самую минуту вытаскивал толстый портфель и хронометр. Семь человек команды, в числе которых находился повар-негр, шарили по каютам, ища оружия; вскоре всех снабдили ружьями и порохом. Не считая Огюста и капитана Барнарда, в каюте было всего девять человек - самых отъявленных негодяев экипажа. Тогда бандиты поднялись на палубу, уведя с собой моего приятеля, которому связали руки за спину. Они прямо направились в баку, который был заперт; двое бунтовщиков стояли возле с топорами. Подшкипер крикнул громким голосом:

-- Ну-ка вы, нижние, марш наверх, поодиночке и без ворчанья!

ответом на его мольбу был здоровый удар топором в лоб. Бедный малый покатился на палубу; черный повар поднял его на руки, как ребенка, и спокойно бросил в море. Заслышав падение тела, люди, сидевшие внизу, положительно отказались подняться на палубу, обещания и угрозы - все было тщетно, пока наконец кто-то не предложил дать им понюхать дыму. Тогда все сразу бросились; одну минуту можно было думать, что бриг будет отвоеван. Однако, бунтовщикам удалось снова накрепко запереть бак; только шестеро их противников успели броситься на палубу. Эти шестеро, лишенные оружия, сдались после кратковременной борьбы. Подшкипер надавал им обещаний, чтоб заставить людей, сидевших внизу, сдаться, так как они могли без труда слышать все, что говорилось на палубе. Последствия доказали его прозорливость. Все запертые в баке выразили намерение сдаться, и поднявшись поодиночке, были перевязаны и брошены на спину рядом с шестью первыми. Всего оказалось двадцать-семь человек, не принявших участия в бунте.

За сим последовала ужаснейшая бойня. Связанных матросов потащили на шкафут. Там стоял повар с топором и наносил каждой жертве удар по голове в тот момент. когда другие бандиты толкали ее за борт. Так погибло двадцать-два человека. Огюси и себя считал погибшим, каждую минуту воображая, что сейчас настанет его очередь. Но повидимому, негодяи слишком устали; четверым пленным, кроме моего приятеля, была пока оказана пощада; подшкипер послал за ромом, и вся толпа убийц затеяла пьяный праздник, длившийся до заката солнца. Ром оказал на некоторых из бунтовщиков смягчающее действие; несколько голосов предложило совершенно освободить пленных, под условием, чтоб они присоединились к бунтующим и приняли свою долю добычи. Однако, черный повар не соглашался ни на какие предложения подобного рода; по счастью, он так ослаб от пьянства, что наименее кровожадным не трудно было его сдерживать. В числе последних находился некий канатный мастер Дирк Петерс. Сын индианки из племени Упсарока и торговца мехами, человек этот отличался самой свирепой наружностью, какую я когда-либо видал. Маленький с несоразмерными по росту членами, с безобразно-толстыми и широкими руками, с уродливой головой, заостренной вверху, как у многих негров, и совершенно плешивый. Чтобы скрыть этот последний недостаток, он обыкновенно носил парик из первого попавшагося меха. В эпоху, о которой идет речь, парик его был меха серого американского медведя, что порядочно увеличивало свирепость его физиономии. Рот тянулся до ушей. Об этом странном существе ходило множество анекдотов среди нантукетских моряков. По некоторым из них можно было заключить, что разсудок его не в полном порядке.

После двух или трех сильных ссор было, наконец, решено всех пленных, за исключением Огюста, которого Петерс с комическим упорством желал сохранить при себе в качестве секретаря, пустить на произвол судьбы в одной из самых маленьких лодок. Подшкипер спустился в каюту посмотреть: жив ли еще капитан Барнард. Вскоре оба появились; капитан был бледен как смерть, но несколько оправился от последствий своей раны. Он заговорил с людьми едва слышным голосом, умоляя их не поступать с ним так жестоко, а усмириться, обещая им высадить их, куда они пожелают, и не принимать никаких мер для предания их суду. С тем же успехом мог бы он вести переговоры с ветром. Два негодяя схватили его за руки и бросили в лодку, которая была приведена, пока подшкипер спускался в каюту. Четверых, лежавших на палубе, развязали и приказали им спуститься, что они и исполнили без малейшого сопротивления. Огюст оставался в прежнем, мучительном положении, хотя волновался и молил жалкого утешения сказать отцу последнее прости. наступила ночь - не видно было ни луны, ни звезд - море начинало бурлить, хотя ветер был не сильный. Лодка мгновенно исчезла из виду; очень мало оставалось надежды для несчастных. Событие это, однако, совершилось не в особенно дальнем разстоянии от Бермудских Островов. Огюст старался утешить себя мыслью, что путникам на лодке, быть может, удастся достигнуть берега. На бриге подняли все паруса, и он продолжал свой путь на юго-запад; бунтовщики затевали какую-то разбойничью экспедицию; дело шло, сколько мог понять Огюст, о задержании корабля, который должен был идти с Островов Зеленого Мыса в Порто-Рико. На Огюста не обращали никакого внимания, его развязали, он мог свободно ходить вплоть до корабельной лестницы, спускавшейся в каюту.

условий. Несколько раз решался он открыть бунтовщикам тайну моего присутствия на бриге, но его удерживало частью воспоминание об ужасах, которых он был свидетелем, частью надежда скоро иметь возможность придти мне на помощь. Наконец вечером на третий день после исполнения приговора над отцом его, подул сильный восточный ветер; вся команда занялась уборкой парусов. Благодаря последовавшей от того суматохе, он мог спуститься незамеченным и войти в себе в каюту. Каково же было его горе, когда он увидал, что ее превратили в склад, и что на самом трапе лежит несколько охапок старых цепей!

Снять их незаметно было делом невозможным, а потому он как можно скорей поднялся на верх. Едва он ступил на палубу, как подшкипер схватил его за горло, спрашивая, что он делал в каюте, и уже готов был бросить его за борт, как Дирк Петерс вступился и еще раз спас ему жизнь. Тогда ему надели ручные кандалы и крепко связали ноги. Затем его снесли в каюту, занимаемую обыкновенно командой, и бросили на одну из нижних воек у самой стены, отделявшей каюту от бака. Ему объявили, что нога его не будет на палубе, пока бриг не перестанет быть бригом.