Приключения Артура Гордона Пима.
Глава IX. - Ловля припасов

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Артура Гордона Пима. Глава IX. - Ловля припасов (старая орфография)

Глава IX. - Ловля припасов.

К счастью, перед самым наступлением ночи, мы все четверо крепко-на-крепко привязали себя к обломкам брашпиля, и лежали плашмя на палубе. Эта предосторожность спасла нас от смерти. В первую минуту мы все были более или менее оглушены массою воды, которая на нас обрушилась. Как только я свободно вздохнул, то громким голосом окликнул товарищей. Один Огюст ответил мне:

-- С нами кончено; да примет Бог наши души!

Через несколько минут остальные заговорили; они убеждали нас мужаться, говоря, что еще не вся надежда потеряна, что невозможно, чтоб бриг потонул, по самому свойству его груза, который теперь состоял исключительно из пустых боченков, и что есть полное основание думать, что буря разсетеся к утру. Слова эти воскресили меня. Ночь была так темна, как только можно себе представить; безполезно пытаться описывать оглушающий шум и хаос, который окружал нас. Палуба наша находилась на одном уровне с морем или, вернее, нас окружал целый вал пены, часть которой ежесекундно перелетала через нас. Головы наши, без преувеличения, находились над водой одну секунду из трех. Хотя мы лежали совершенно рядом, мы не могли видеть друг друга. От времени до времени мы перекликались, стараясь этим пробудить надежду и хоть немного утешить и ободрить тех из нас, кто более всех в этом нуждался. Слабость Огюста заставляла прочих безпокоиться на его счет; и, так как с его израненной правой рукой ему должно было быть невозможно привязать себя так крепко, как бы следовало, мы каждую минуту воображали, что его выбросит за борт, подать же ему помощь было делом совершенно немыслимым. К счастью, место его было лучше наших, - верхняя часть его тела была защищена обломком разбитого брашпиля, чем значительно ослаблялась сила налетавших на него волн. Во всяком другом положении - настоящого он не выбирал, а попал в него случайно, после того, как привязал себя в очень опасном месте - он непременно погиб бы до утра.

В таком страшном положении оставались мы, пока наступивший день еще яснее не обнаружил окружавших нас ужасов. Бриг был не более как полено, бросаемое из стороны в сторону по воле волн; буря все усиливалась, - это был чистый ураган. Мы молчали несколько часов, дрожа каждую минуту, чтоб наши веревки не ослабли, чтоб обломки брашпиля не были выкинуты за борт, или чтоб один из громадных валов, которые завывали вокруг нас, над нами во всех направлениях, не погрузил остова брига так глубоко в воду, что мы утонули бы прежде, чем он успел бы всплыть на поверхность. Однако, милосердие Божье оградило нас от грозивших нам опасностей, и около полудня нас озарил благодатный солнечный свет. Немного спустя, сила ветра заметно уменьшилась, и в первый раз с вчерашняго, поздняго вечера Огюст заговорил и спросил Петерса, который лежал рядом с ним, есть ли, по его мнению, какая-нибудь надежда на спасение. Так как Петерс сначала ничего на этот вопрос не ответил, мы все заключили, что его залило волнами; но вскоре, к нашей великой радости, он заговорил, хотя очень слабым голосом, сказал, что очень страдает, что канат, крепко стягивающий ему желудок, впился ему в тело, что ему надо найти средство ослабить его или умереть, потому что долее он не в силах выносить эту пытку. Это нас очень огорчило, так как не было возможности помочь ему, пока море продолжало бушевать вокруг нас. Мы убеждали его мужественно выносить свои страдания и обещали воспользоваться первым удобным случаем, чтоб облегчить его. Он ответил, что скоро будет поздно, простонав несколько минут замолчал, и мы заключили, что он умер.

При наступлении вечера море значительно стихло; ветер также очень спал. Уже несколько часов я не слыхал голоса моих товарищей; я окликнул Огюста. Он ответил мне, но так тихо, что я ничего не мог разобрать. Я заговорил с Петерсом и Паркером, во никто из них не ответил мне. Вскоре после этого я впал в полубезчувственное состояние, во время которого самые чарующие образы проносились в моем мозгу: зеленые деревья, великолепные поля, на которых колыхались налившиеся колосья, группы молодых танцовщиц и другия фантасмагории. Я теперь вспоминаю, что во всем, что проходило перед моим умственным взором, движение было преобладающей идеей. В грезах моих вовсе не было неподвижных предметов, напр.: домов, гор и пр., но все ветряные мельницы, корабли, большие птицы, воздушные шары, наездники, экипажи, мчащиеся с бешеной быстротою, и другие движущиеся предметы, представлялись мне и следовали друг за другом в бесконечной веренице. Когда я вышел из этого странного состояния, солнце уже с час как встало, насколько я мог угадать. Только с величайшим трудом мог я припомнить различные обстоятельства, имевшия отношение к моему настоящему положению; несколько времени я был твердо убежден, что все еще нахожусь в трюме, у своего ящика; Паркера я принимал за Тигра.

Когда я, наконец, совершенно пришел в себя, то заметил, что ветер превратился в очень умеренный ветерок, а на море, говоря относительно, настала тишина. Левая рука моя освободилась от своих уз и оказалась сильно разодранной у локтя, правая была совершенно парализована, и до самой кисти страшно распухла. Сильное страдание причиняла мне также другая веревка, вокруг тальи. Оглянув своих товарищей, я заметил, что Петерс еще жив; едва я пошевельнулся, как он сделал слабый знак рукою, указывая мне на веревку, стягивавшую ему поясницу. Огюст не подавал никаких признаков жизни. Паркер заговорил со мной, спросил, достанет ли у меня еще силы освободить его, говоря, что если я соберу всю свою энергию и развяжу его, то мы еще можем спасти нашу жизнь, но иначе все погибнем.

правую, а затем перерезать и другия веревки, которыми был привязан. Но когда я попытался сойти с места, то убедился, что ноги совершенно отказываются мне служить, мне также невозможно было шевельнуть правой рукой. Я сообщил это Паркеру; который посоветывал мне не двигаться несколько минут, чтоб дать правильному кровообращению время возстановиться. Действительно, онемение скоро начало проходить, сначала я мог шевельнуть одной ногой, потом другой, вскоре я уже отчасти владел и правой рукой. Тогда я, с величайшей осторожностью, подполз к Паркеру и перерезал все связывавшия его веревки, в скором времени и он отчасти владел уже своими членами. Тогда мы поспешили развязать веревку Петерса. Она так глубоко вошла в тело, не смотря на пояс его шерстяных шаровар и две рубашки, что когда мы ее сняли, из-под нея обильным потоком хлынула кровь. Едва мы кончили, как Петерс заговорил, он даже шевелился гораздо свободнее нас с Паркером, чем, без всякого сомнения, был обязан этому невольному кровопусканию.

Огюст не подавал никаких признаков жизни; подойдя к нему, мы увидели, что он просто упал в обморок вследствие потери крови, так как бандажи, которыми мы обвязали его руку, были сорваны волной. Освободив его от уз, мы положили его на сухое место, и все трое принялись растирать его. Через пол-часа он очнулся, но только на другой день утром обнаружил, что узнает каждого из нас, и стал говорить. Тем временем наступила ночь, небо начинало заволакиваться тучами; мы страшно боялись, чтобы ветер не усилился; тогда ничто не могло бы спасти нас от смерти, при нашем настоящем истощении. К счастью, погода всю ночь простояла сносная. Мы все, кроме Огюста, уселись в тесный кружок и принялись обсуждать средства выйти из нашего ужасного положения. Нам пришла счастливая мысль снять платье и выжать из него воду.

теперь были голод и жажда.

Наступило 14-е июля. Погода стояла ясная и тихая. Уже прошло более трех суток, как мы ничего не пили и не ели; становилось положительно необходимым попытаться добыть что-нибудь снизу. Так как бриг был переполнен водою, мы принялись за дело с грустью и без особенной надежды выудить что-нибудь. Мы устроили нечто в роде черпака, всадив несколько гвоздей, которые вытащили из обломков трапа, в два куска дерева. Расположив их крестообразно и привязав к концу веревки, мы закинули их в каюту и водили из стороны в сторону, в слабой надежде зацепить какой-нибудь предмет, который мог бы послужить нам пищей. Мы провели большую часть утра в этом занятии без всяких результатов. Изобретение наше было так грубо, что мы не могли и разсчитывать на большой успех.

Мы повторили опыт на баке также неудачно и уже предавались отчаянию, когда Петерс вздумал обвязать себе веревку вокруг тела и попытаться поймать что-нибудь, нырнув в каюту. Мы приветствовали это предложение со всею радостью, какую может внушить возрождающаяся надежда.

- это был условный сигнал - мы тотчас его вытащили; он ничего с собою не принес. Вторая, третья, четвертая попытка были также неудачны; при последней отважный водолаз добрался до двери каюты баталера, но к своему невыразимому горю, нашел ее запертою и должен был возвратиться, так как ценою величайших усилий едва мог оставаться под водой минуту. Дела наши принимали решительно зловещий характер...