Приключения Артура Гордона Пима.
Глава XI. - Бутылка портвейна

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Артура Гордона Пима. Глава XI. - Бутылка портвейна (старая орфография)

Глава XI. - Бутылка портвейна.

Остаток дня мы провели в каком-то летаргическом состоянии, продолжая следить глазами за бригом, пока мрак, скрыв его из виду, не заставил нас опомниться. Тогда возобновились мучения голода и жажды, и поглотили всякия другия заботы и соображения. До утра ничего нельзя было предпринять, и расположившись, как можно удобнее, мы старались хоть немного уснуть. Что касается до меня, то успех превзошел мои ожидания, - я проспал до разсвета, пока товарищи, менее счастливые, не разбудили меня, чтоб возобновить наши несчастные попытки.

Теперь стояла полная тишина, совершенный штиль при теплой и приятной погоде. Роковая шкуна исчезла из виду. Операции наши мы начали с того, что сорвали не без труда два ванта с бизань-мачты и привязали их в ногам Петерса; после чего он снова попытался добраться до двери каюты баталера в надежде, что ему удастся ее выломать. Действительно он добрался очень скоро, и отвязав тяжесть с одной ноги, попробовал с помощью её выломать дверь, но все усилия его были напрасны. Он совершенно истомился от долгого пребывания под водою, одному из нас было необходимо сменить его. Паркер тотчас предложил свои услуги; но, после трех безплодных экскурсий, ему не удалось даже достигнуть двери. Отчаянное состояние руки Огюста делало всякия попытки с его стороны излишними; значит, на меня теперь падала обязанность употребить свои силы для спасения общества.

Петерс забыл один из вантов внизу, и едва я нырнул, как убедился, что вес мой недостаточен, чтоб я мог удержаться под водою. А потому я решился, для первого раза, розыскать потерянную товарищем тяжесть. С этой целью я ощупывал пол, как вдруг почувствовал, что-то твердое, чем тотчас же завладел, некогда было разсматривать, что это такое, и возвратился. Находка моя оказалась бутылкой, и какова же была наша радость, когда мы убедились, что она полна портвейна. Мы возблагодарили Бога за это утешение; потом я, с помощью карманного ножа, откупорил ее, и хотя каждый из нас сделал очень умеренный глоток, мы почувствовали от того значительное облегчение, нас как бы обдало теплом и силою. Мы бережно закупорили бутылку, и обвязали ее платком так, чтоб ей было невозможно разбиться.

Я немного отдохнул после этого счастливого открытия, потом спустился и наконец розыскал вант, с которым тотчас поднялся на палубу. Привязав его к ноге, я в третий раз совершил ту же экскурсию, и ясно увидел, что никогда мне не выломать дверь каюты баталера. Я возвратился в отчаянии. Итак, решительно надо было отказаться от всякой надежды; по лицам товарищей я мог видеть, что они примирились с мыслью о смерти. Вино вызвало в них нечто в роде бреда, от которого меня, может быть, предохранила моя последняя ванна. Они безсвязно болтали о предметах, не имеющих никакого отношения к нашему положению, Петерс осыпал меня разспросами о Нантукете. Огюст подошел ко мне с очень серьезным видом, и попросил меня одолжить ему карманный гребень, говоря, что его волосы полны рыбьей чешуи, и что он желает почиститься прежде чем сойдет на берег. Паркер убеждал меня еще раз нырнуть в каюту и принести ему первое, что мне попадется под руку. Я согласился и, пробыв под водой добрую минуту, возвратился с маленьким кожанным чемоданом, принадлежащим капитану Барнарду. Мы тотчас открыли его с слабой надеждой, что в нем заключается что-нибудь съестное, но ничего не нашли кроме ящика с бритвами и двух рубашек. Я нырнул еще раз и возвратился без всякой добычи. Выставив голову из воды, я услыхал на палубе какое-то дребезжанье, и поднявшись, увидал, что мои товарищи по несчастью безчестно воспользовались моим отсутствием, чтоб выпить остальное вино, и уронили бутылку, торопясь поставить ее на место, прежде чем я их накрою. Я упрекнул их в недостатке чувства, и Огюст горько заплакал. Остальные двое пробовали смеяться, обратить дело в шутку, но я надеюсь, что мне никогда более не суждено видеть подобного смеха. Очевидно было, что все они страшно пьяны. Лишь с большим трудом удалось мне убедить их лечь; они почти тотчас заснули тяжелым сном.

Тогда я, так-сказать, остался один на бриге, конечно, мысли мои были самые страшные, самые черные...

Мучительный голод был почти невыносим; я сознавал, что готов, для утомления его, дойти до последних крайностей. Я отрезал небольшой кусочек кожанного чемодана и пытался съесть его, но мне было положительно невозможно проглотить хотя бы самую малую частицу; мне однако, показалось, что, жуя маленькие кусочки кожи, я слегка облегчал свои страдания. К вечеру товарищи проснулись, один за другим. Они дрожали, точно в сильной лихорадке, и с жалобными криками просили воды.

дней как мы ничего не пили и не ели, кроме портвейна; было ясно, что мы выдержим очень недолго, если не вайдем чего-нибудь. Я никогда не видал и желаю более никогда не видеть человеческих существ до такой крайности исхудалых, как Петерс и Огюси. Встреть я их на берегу, в их настоящем положении, я бы и не заподозрил, что когда нибудь знавал их. Характер их наружности совершенно изменился. Паркер, хотя страшно высох и так был слаб, что не мог держать головы, которая безпрестанно падала на грудь, не был, однакоже, так плох. Он страдал очень терпеливо, никогда не жаловался и старался возбудить в нас надежду всеми способами, какие только мог придумать. Я сам, хотя был болен в начале путешествия и всегда был сложения слабого, страдал менее их всех, не так исхудал и сохранил до замечательной степени умственные способности, тогда как другие были совершенно подавлены и точно впали в детство, улыбались безсмысленной улыбкой, как идиоты, и мололи самый ужасный вздор.

День медленно тянулся, как вдруг я завидел на востоке парус. Это был, как мне показалось, большой корабль, находившийся от нас в разстоянии тринадцати или пятнадцати миль. Никто из моих товарищей еще не заметил его, и я не решился тотчас указать им на него, из опасения снова обмануться в своих надеждах. Наконец я положительно убедился, что он прямо держит на нас и указал на него товарищам. Они тотчас вскочили на ноги, снова предались самым безумным выражениям восторга, плакали, смеялись, прыгали, рвали на себе волосы, молились, проклинали. Я был не лучше их, и пришел в себя только, когда судно неожиданно повернулось к нам кормой и стало держать в сторону совершенно противуположную той, куда сначала направлялось.

всего более огорчало меня. Что бы я ни говорил, он упорно утверждал, что корабль быстро приближается к нам; указывал на водоросли, плававшия вокруг брига, уверяя, что это шлюпка с корабля, пытался даже прыгнуть в нее, с раздирающим душу криком. Мне, наконец, пришлось употребить силу, чтоб помешать ему броситься в море.

Несколько оправившись от волнения, мы продолжали следить за кораблем, пока совершенно не потеряли его из виду. Когда он исчез, Паркер повернулся с таким выражением лица, что по всему телу моему пробежала дрожь. Вид он имел такой спокойный, такой хладнокровный, какого я до сих пор не замечал в нем; прежде чем он открыл рот, сердце шепнуло мне, что он скажет. Он, в коротких словах, предложил мне, чтоб один из нас был принесен в жертву для спасения жизни остальных.