Приключения Артура Гордона Пима.
Глава XII. - Жребий

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Артура Гордона Пима. Глава XII. - Жребий (старая орфография)

Глава XII. - Жребий.

Я уже прежде думал о той минуте, когда мы будем доведено до последней крайности, и втайне решился претерпеть лучше какую угодно смерть, нежели прибегнуть к последнему средству. Предложения Паркера не слышал ни Огюст, ни Петерс. Я отозвал Паркера в сторону и долго убеждал его, умолял, во имя всего для него святого, отказаться от своей мысли и не сообщать её другим.

Он выслушал меня, не пытаясь опровергать моих доводов, и я начинал уже надеяться, что мне удастся его убедить; но когда я кончил, он заметил, что все сказанное мною справедливо, но он страдал так долго, как только может страдать человек; безполезно умирать всем, когда есть возможность смертью спасти всех; прибавив, что я могу избавить себя от труда отговаривать его, Паркер сказал, что он на это окончательно решился еще до появления судна, и только это обстоятельство помешало ему раньше выступить с своим предложением.

Я попытался склонить его отсрочить по крайней мере исполнение своего замысла до другого дня, так как какое-нибудь судно могло еще придти нам на помощь. Но он ответил, что ждал и без того так долго, как только возможно; что ему нельзя жить без какой нибудь пищи; а следовательно, осуществление его мысли, отложенное до другого дня, состоится слишком поздно - по крайней мере для него.

Видя, что его ничто не трогает и что кротостью тут взять нельзя, я заговорил иначе; я сказал, что ему должно быть известно, что я менее всех их пострадал от наших бедствий и следовательно я в настоящую минуту гораздо сильнее и здоровее не только его, но даже Петерса и Огюста; короче, что я в состоянии употребить силу, если сочту это необходимым, и если он попытается каким бы то ни было образом сообщить остальным свой ужасный проект, я, не колеблясь, брошу его в море. В ответ на это, он схватил меня за горло и, вынув нож, сделал несколько тщетных попыток нанести мне удар в живот. Взбешенный, я толкнул его до самого края брига, с твердым намерением бросить его за борт. Его спасло вмешательство Петерса, который подошел и рознял нас, спросив о причине ссоры. Паркер сообщил ему ее прежде, чем я нашел средство помешать этому. Действие его слов было еще ужаснее, чем я ожидал. Огюст и Петерс, которые, кажется, давно уж втайне питали страшную мысль, которую Паркер просто высказал первый, согласились с ним, и настаивали на том, чтобы немедленно привести ее в исполнение. Я надеялся-было, что по крайней мере у одного из них достанет нравственного мужества и самообладания стать на мою сторону и воспротивиться осуществлению этого страшного намерения. Лишившись этой надежды, мне было необходимо позаботиться о собственной безопасности, а потому я объявил им, что охотно соглашаюсь на предложение и прошу только повременит с час, чтобы дать окутывавшему нас туману время разсеяться. После долгих переговоров я добился от них обещания подождать. Как я и надеялся, благодаря нежданно поднявшемуся ветру, туман разсеялся до истечения часа; но так как на горизонте не виднелось никакого судна, мы приготовились бросить жребий.

С крайней неохотой распространяюсь я об ужаснейшей сцене, которая затем последовала, - сцене, которую никакия последующия события не могли изгладить из моей памяти. Покончу с этой частью моего рассказа так быстро, как это довволет самое свойство описываемых событий. Единственный способ, которым мы могли располагать для этой ужасной лотерея, был - кинуть жребий кусочками дерева. Условлено было, что держать их буду я. Я ушел на один конец брига, а мои бедные товарищи молча заняли места на другом, повернувшись ко мне спиною. Вся энергия, которая так долго поддерживала меня, теперь исчезла, оставив меня безсильной жертвой самого презренного, самого жалкого страха. Сначала я не мог найти в себе довольно силы, чтобы оторвать и собрать щепочки; пальцы положительно отказывались служить мне, колени так и стучали друг об друга. Я быстро перебрал в уме тысячу нелепых средств, чтобы избегнуть участия в этой ужасной азартной игре. Я хотел броситься к ногам моих товарищей, умолять их уволить меня от этой необходимости; кинуться на них неожиданно, убить одного, словом, подумал обо всем, кроме того - чтобы исполнить, что следовало. Наконец, потеряв много времени на эти нелепые соображения, я опомнился, услыхав голос Паркера, который умолял меня вывести их наконец из страшной тревоги. И тут еще я не мог решиться тотчас расположить щепки, как следовало. Я стал припоминать всякия хитрости, какие употребляются шулерами, чтобы заставить одного из моих бедных товарищей по несчастью вытянуть самую короткую щепку, так как было условлено, что тот, кто вытянет ее, умрет для сохранения жизни остальных.

Когда всякое промедление было уже невозможно, я, чувствуя, что сердце готово разорваться в груди, подошел в баку, где ожидали меня товарищи. Я протянул руку со щепками; Петерс тотчас дернул. Он был свободен! его щепка не была самая короткая. Я собрал всю свою энергию и протянул жребий Огюсту. Он тотчас выдернул свой и также оказался свободним. В эту минуту вся свирепость тигра овладела моим сердцем, я почувствовал к Паркеру, моему ближнему, моему бедному товарищу, самую сильную, самую сатанинскую ненависть. Но чувство это было непродолжительно; с судорожной дрожью и закрытыми глазами я протянул к нему две остальные щетки. Прошло добрых пять минут, пока он решился выдернуть свою, и во все это время я ни разу: не открыл глаз. Наконец одну из щепок быстро выдернули из моей руки. Жребий был брошен, но я не знал, за меня он или против. Никто не говорил ни слова, я не смел выйти из неизвестности, взглянув на щепку, которая у меня оставалась. Петерс схватил меня за руку; я решился взглянуть, но тотчас угадал, по лицу Паркера, что я спасен, а он - обреченная жертва. Я судорожно вздохнул и упал на палубу без чувств.

Я во-время пришел в себя, чтобы видеть развязку трагедии и присутствовать при конце того, кто, как виновник предложения, был, так сказать, собственным убийцей. Он не оказал никакого сопротивления, и когда Петерс нанес ему удар в спину, тотчас упал мертвым.

Не стану подробно описывать страшного пира: эти вещи можно вообразить, но слова не достаточно сильны, чтоб поразить ум безусловным ужасом действительности. Достаточно будет сказать, что утолив, до некоторой степени, в крови жертвы бешеную жажду, снедавшую нас, и отделив с общого согласия руки, ноги и голову, которые мы бросили в море вместе с внутренностями, мы съели остальное тело, кусок за куском, в течение четырех на-веки достопамятных дней: 17, 18, 19 и 20-го июля.

но и этого жалкого запаса было достаточно, чтобы возвратить нам немного сил и надежды.

21-го мы снова дошли до последней крайности.

22-го, пока мы все трое сидели, прижавшись друг к другу и меланхолически размышляя о нашем плачевном положении, я вдруг вспомнил, что когда срубили бизань-мачту, Петерс передал мне один из топоров, прося меня убрать его, и что я его положил на одну из коек на баке. Теперь мне пришло в голову, что еслибы нам удалось найти его, мы, пожалуй, могли-бы разрубить палубу над каютой баталера и без труда раздобыться припасами.

Когда я сообщил этот проект товарищам, они испустили слабый крик радости, и мы немедленно направились к баку. Обмотав веревку вокруг тела, как при прежних наших попытках, я смело нырнул, быстро добрался до койки и тотчас же вернулся с топором. Его приветствовали с восторгом. Мы принялись рубить палубу со всей энергией возродившейся надежды.

Петерс и я работали по-очереди; что же касается до Огюста - его раненая рука мешала ему оказать нам какую-либо помощь. Так как слабость не позволяла нам работать более минуты или двух, не отдыхая, скоро стало очевидным, что нам понадобится несколько часов для исполнения подобной задачи. Соображение это, однако, не смутило нас, и проработав всао ночь при свете луны, утром 23-го, на разсвете, мы добились своего.

На этот раз успех превысил все наши ожидания, так как он тотчас возвратился с большим окороком и бутылкой мадеры. Каждый из нас выпил теперь по небольшому глотку вина, зная по опыту, как опасна была бы неумеренность. Окорок, если не считать фунтов двух, около кости, совершенно испортился от морской воды. Уцелевшую часть мы разделили на три доли. Петерс и Огюст, не в силах будучи побороть свой аппетит, тотчас съели свои порции; что до меня, я был осторожнее, и опасаясь жажды, съел только небольшой кусочек своей. Потом мы немного отдохнули от трудов.

К полудню, несколько оправившись и укрепившись, мы возобновили свое нападение на припасы, - Петерс и я ныряли поочереди, всегда с большим или меньшим успехом, до солнечного заката. В этот промежуток нам посчастливилось добыть еще четыре кувшинчика оливок, новый окорок, большую бутылку, в которой заключалось без малого три галлона отличной мадеры и, чему мы всего более обрадовались, небольшую черепаху из породы galapago, - капитан Барнард, в момент выхода "Грампуса" из гавани, принял их несколько со шкуны Mary Pitto, которая возвращалась из путешествия в Тихий океан. В последующей части настоящого рассказа я часто буду иметь случай говорить о черепахах этого вида. Их по преимуществу находят, как это известно большинству моих читателей, на группе островов Галапагосских, самое название которых произошло от этого животного, так как испанское слово galapago значит: пресноводная черепаха. кто-нибудь из путешественников упоминал о черепахах этого вида, весивших более восьмисот фунтов. Вид их странный, даже отталкивающий. Походка очень медленная, мерная, тяжелая; тело поднимается от земли почти на фут. Шея длинная и чрезвычайно тонкая; обыкновенная длина её от восьмнадцати дюймов до двух футов. Я убил одну, у которой разстояние от плеча до оконечности головы было не менее трех футов десяти дюймов. Голова удивительно похожа на голову змеи. Черепахи эти могут жить не евши в течение такого долгого времени, что это почти невероятно. По одной особенности своего организма эти странные животные напоминают верблюда. У них всегда имеется запас воды в мешке у начала шеи. Убивая их, после того, как оне в течении целого года были лишены всякой пищи, иногда находили в мешке некоторых из этих черепах до трех галлонов совершенно пресной и свежей воды. Питаются оне преимущественно дикой петрушкой и сельдереем, а также портулаком, солянкой и индейской смоквой, - это последнее растение, чрезвычайно для них полезное, существует в изобилии на отлогостях холмов у берега, где водится самое животное. Черепаха эта, отличная и чрезвычайно питательная пища, несомненно способствовала сохранению жизни многих тысяч моряков, занятых китоловством и другими промыслами в Тихом океане.

¹/₄ галлона пресной и чистой воды. Это было настоящее сокровище; упав на колени, мы горячо возблагодарили Бога за это облегчение. Радостно перелили мы воду из мешка черепахи в кружку, отбили горлышко бутылки, так что с помощью пробки из нея образовалось нечто в роде стакана. Каждый из нас выпил по такому полному стакану, и мы решили ограничиться этой порцией в день, пока длится наш запас.

В течение двух, трех последних дней, погода стояла сухая и тихая; одеяла, которые мы вытащили из каюты, совершенно высохли, также как наша одежда, так что эту ночь - с 23 на 24 - мы провели, относительно говоря, покойно, и наслаждались мирным сном, поужинав оливками и ветчиной, а также выпив немного вина. Черепаху нашу, которую вам очень хотелось не убивать как можно дольше, мы перевернули на спину и тщательно привязали.