Гаргантюа и Пантагрюэль.
Книга II.
Глава XVII. О том, как Панург получал отпущение грехов и выдавал замуж старух, и о тяжбах, которые он вел в Париже.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гаргантюа и Пантагрюэль. Книга II. Глава XVII. О том, как Панург получал отпущение грехов и выдавал замуж старух, и о тяжбах, которые он вел в Париже. (старая орфография)

XVII.

О том, как Панург получал отпущение грехов и выдавал замуж старух, и о тяжбах, которые он вел в Париже.

Однажды я нашел Панурга несколько унылым и молчаливым и догадался, что у него нет денег, почему и спросил:

- Панург, вы больны, я это вижу по вашему лицу и угадываю болезнь: у вас карманная чахотка; но не безпокойтесь: у меня еще найдется несколько грошей, не помнящих родства, которые могут вас выручить.

На это он мне отвечал:

- Плевать на деньги, у меня их будет со временем сколько угодно, потому что у меня есть философский камень, притягивающий ко мне деньги из кошельков, как магнит притягивает железо. Но хотите пойти за индульгенциями? - спросил он.

- Клянусь честью, - отвечал я, - не особенно гонюсь я за индульгенциями в здешнем мире; не знаю, как будет на том свете; но пойдемте, ради Бога, одним денье больше или меньше - не велика важность.

- Но, - сказал он, - дайте же мне взаймы один денье на проценты.

- Нет, нет, - отвечал я. Я вам дам его даром.

- Grates vobis dominos, - отвечал он.

И мы пошли, начав с церкви св. Гервасия, где я купил индульгенцию только около первой церковной кружки, потому что в этих делах довольствуюсь малым; после чего прочитал молитвы и акафист св. Бригитты. Но он накупил индульгенций около всех кружек и давал деньги каждому продавцу индульгенций.

Оттуда мы перебывали в соборе Нотр-Дам, в церкви св. Иоанна, св. Антония, а также во всех других церквах, где торговали индульгенциями. Я, с своей стороны, их более не покупал, но. он около каждой церковной кружки прикладывался к мощам и каждому давал деньги.

Короче сказать, когда мы вернулись домой, он повел меня в дворцовый кабачек и показал мне десять или двенадцать из своих кармашков, битком набитых деньгами. При виде этого я перекрестился, говоря:

- Откуда вы взяли столько денег и в такое короткое время?

На это он мне отвечал, что он набрал их с блюда, которое стоит около продавцов индульгенций.

всех церквах, где мы были.

- Вот как, - сказал я, - но ведь таким образом вы губите свою душу и поступаете как вор и святотатец.

- Ну да, - отвечал он, - вы так думаете, но я иначе, потому что мне кажется, что сами продавцы индульгенций, когда говорят, подставляя мощи, к которым я прикладываюсь: "centuplum aceipies", предлагают, чтобы я взял сто денье за один; ибо accipies говорится на манер евреев, которые употребляют будущее время вместо повелительного наклонения, как мы это видим в молитве: Diliges dominum, id est dilige. Поэтому, когда продавец индульгенций говорит мне: "centuplum accipies", то он хочет этим сказать: "centuplum ассире", и это следует из толкований раби Кими и раби Абен-Эзра и всех раввинов и ibi Bartolus. Скажу больше: папа Сикст дал мне тысячу пятьсот ливров ренты со своих доменов и с церковной казны за то, что я вылечил ему злокачественный нарыв, который так его мучил, что он чуть не охромел на всю жизнь. И таким образом я взимаю должное мне с церковной казны, так как он не платит. Эх, друг мой, - продолжал он, - кабы ты знал, как я нагрел себе руки во время крестового похода, ты бы еще пуще удивился. Этот поход дал мне шесть тысяч флоринов.

- Да где же, к чорту, они? - спросил я. Ведь у тебя нет ни гроша!

- Туда ушли, откуда и пришли, - отвечал он, - они только прошли через мои руки. Но я употребил слишком три тысячи на то, чтобы выдать замуж не молодых девушек, - оне и без того находят себе мужей, - но старых, беззубых хрычевок. Принимая во внимание, что эти добрые женщины не теряли времени в молодости и никем не брезгали, я решил пристроить их перед смертью. И для этого одной дал сто флоринов, другой двадцать шесть, третьей триста, смотря по тому, насколько оне были безобразны, противны и отвратительны: ведь чем оне были противнее и гаже, тем больше приходилось им дать; иначе и сам чорт отвернулся бы от них. После того я шел к какому-нибудь зажиточному, толстому и жирному малому и сам служил сватом. Но прежде чем показать ему старуху, я показывал ему деньги, говоря: "Кум, вот это тебе. достанется, если ты будешь молодцом." И тут поднимался дым коромыслом; я готовил им пир, давая пить лучшого вина с пряностями, чтобы их хорошенько подбодрить. Тем же старухам, которые были уж очень гадки и безобразны, я накрывал лицо мешком. Кроме того, я много потерял денег на тяжбы.

- Друг мой, - отвечал он, - девицы в этом городе придумали, по наущению диавола, носить черезчур закрытые платья. Ну, и вот в один прекрасный вторник я подал прошение в суд в качестве истца на этих девиц и добился, чтобы им повелено было от суда слегка декольтироваться. Но это мне дорого стоило. Другой процесс, еще более трудный и _/грязный, вел я с метром Фифи и его клевретами, с тем чтобы им запретили читать ночью украдкой свои бочки, боченки и кварты Сентенций и приказали бы совершать это при свете белого дня в соломенных {Намек на солому, которая служила вместо скамеек школьникам улицы Фуар.} школах улицы Фуар перед лицом всех искусников-софистов, но был присужден к судебным издержкам за несоблюдение некоторых формальностей. В другой раз я подал жалобу в суд на мулов президента, советников и некоторых других лиц, клонившуюся к тому, чтобы заставить советниц сшить для мулов нагрудники, с тем, чтобы они не пачкали своей слюной мостовую на заднем дворе суда, куда их ставят и где они грызут удила; и, таким образом, пажи могли бы играть на мостовой в кости или иную игру, не портя штанов. И выиграл на этот раз дело, но это мне дорого стоило. И опять сочтите-ка, во что мне обходятся небольшие пирушки, которыми я ежедневно угощаю судейских пажей.

- Но с какой целью? - спросил я.

- А тебе, - сказал он, - не миновать могилы. А что почетнее: висеть на воздухе или быть зарытым в землю? Эх ты, большая дура! В то время, как пажи пируют, я стерегу их мулов и подрезываю у некоторых ремень у стремени, так что он чуть держится. И когда толстяк советник или другой кто вздумает сесть на седло, он растягивается как свинья на мостовой при всем честном народе, и тут смеху бывает больше чем на сто франков. Но мне смешнее всех, потому что, вернувшись домой, он велит драть господина пажа как попову козу и я, таким образом, не в обиде за то, что израсходовался на угощение.

В конце концов, у него было, как выше сказано, шестьдесят три способа доставать деньги, но было также и двести четырнадцать способов их расходовать.