Гаргантюа и Пантагрюэль.
Книга V.
Глава XX. О том, как Квинт-Эссенция излечивала болезни музыкой.

Заявление о нарушении
авторских прав
Автор:Рабле Ф., год: 1533
Категории:Роман, Юмор и сатира

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гаргантюа и Пантагрюэль. Книга V. Глава XX. О том, как Квинт-Эссенция излечивала болезни музыкой. (старая орфография)



Предыдущая страницаОглавлениеСледующая страница

XX.

О том, как Квинт-Эссенция излечивала болезни музыкой.

Во второй галлерее военачальник показал нам молодую королеву, которой было, но меньшей мере, тысяча восемьсот лет, хорошенькую, изящную, нарядно одетую, окруженную придворными дамами и кавалерами. Военачальник нам сказал:

- Теперь не время с нею разговаривать; наблюдайте только внимательно все, что она делает. В вашем краю короли излечивают простым наложением рук некоторые болезни, как: золотуху, эпилепсию, перемежающуюся лихорадку. Наша же королева излечивает от всех болезней, без всякого прикосновения, только тем, что сыграет им песню, пригодную в их болезни.

И тут он показал нам орган, игра на котором производила эти чудесные исцеления. Этот орган был чудно устроен, так как трубы в нем были из кассии, духовой ящик из бакаута, регистры из ревеня, педаль из болотного молочая, а клавиатура из скаммонии.

Пока мы разсматривали это удивительное и новое строение органа, придворные чины {По своему обыкновению Раблэ нанизывает длинный ряд тарабарских слов, якобы еврейских, для обозначения этих чинов.} приводили к королеве прокаженных. Она проиграла им песенку, не знаю какую, и внезапно все они получили полное исцеление. Затем привели отравленных; она проиграла им другую песенку, и люди поднялись с одра болезни. Затем то же средство применено было к слепым, глухим, немым. Это произвело на нас такое впечатление, что мы пали ниц, как люди, приведенные в состояние крайняго и невыразимого экстаза и восторга и онемевшие от зрелища той силы, которая исходила из королевы. Итак мы лежали во прахе, когда королева дотронулась до Пантагрюэля букетом из роз, который держала в руке, и вернула нам сознание и заставила подняться на ноги. После того заговорила с нами шелковыми словами, которыми Паризатида желала, чтобы говорили -с сыном её Киром, или, по крайней мере, словами из кармазинной тафты.

- Сияние честности, окружающее вас, заставляет меня с уверенностью заключить о скрытых в душе вашей добродетелях, и когда я вижу очаровательную прелесть вашего добровольного привета, то говорю себе что сердце ваше не знает порока, равно как безплодности либерального и надменного знания, напротив того обогащено многими иноземными и редкими науками и искусствами, которые при теперешнем всеобщем стремлении к пустому и поверхностному, гораздо реже встречаются, нежели это желательно. Поэтому, хотя опыт уже научил меня владеть своими чувствами, я не могу, однако, не приветствовать вас, хотя бы и тривиальными словами: Сто, тысячу, десять тысяч раз добро пожаловать.

- Я не ученый, - сказал мне тихо Панург, - отвечай ты, если хочешь.

Я, однако, не захотел говорить, Пантагрюэль также, а потому мы молчали.

И тогда королева снова заговорила:

лет тому назад грызли ногти и царапали пальцами голову. В пифагорейской школе молчание служило символом, а египтяне видели в молчании нечто божественное. Жрецы в Гиерополисе молча приносили жертвы великому. Богу, не производя ни малейшого шума и не произнося ни слова. Но я не имею намерения воздерживаться от благодарности по отношению к вам, но хочу выразить вам мои мысли в живой форме, хотя бы при этом оне получили материальное применение.

- Повара, в Панацею!

При этих словах повара сказали нам, что мы должны извинить королеву за то, что не будем с нею обедать, потому что за её столом никто не обедает, за исключением некоторых категорий, отвлеченных выводов, родов, определений, проблем, антитез, метамисихоз и трансцендентальных общих понятий.

Затем они отвели нас в небольшой покой, очень чудно убранный; там нас, Бог весть как, угостили. Говорят, что Юпитер на дубленой шкуре козы, которая вскормила его в Кандии, и которую он употребил вместо щита в борьбе с титанами (за что его и прозвали Эгиухус), все написал, что только происходило в мире. Честью клянусь, любезные собутыльники, на восемнадцати таких козьих шкурах не уписалось бы все количество вкусных блюд, мяса и закусок, которые нам подавали; хотя бы даже буквы были так малы, как те, которыми, по словам Цицерона, была написана Илиада Гомера, так что помещалась вся в ореховой скорлупе. С своей стороны, будь у меня сто языков, железный голос и медовое красноречие Платона, я бы не сумел в четырех книгах пересказать вам одну терцию секунды этого пиршества. Пантагрюэль говорил мне, что, по его мнению, королева, говоря своим поварам: "В Панацею!", сообщила им на символическом, установленном между ними языке приказ угостить нас как можно лучше, подобно тому как Лукулл говорил: "К Аполлону!", когда хотел особенно хорошо накормить своих друзей, хотя бы при этом они явились к нему невзначай, как это часто делали Цицерон и Гортензий.



Предыдущая страницаОглавлениеСледующая страница