Охотники за черепами.
Глава IX. Англосакс и индеец

Охотники за черепами

Глава IX. АНГЛОСАКС И ИНДЕЕЦ

Генрих вернулся к дереву, под которым расположился раньше. В это время он услышал крик журавля, поднял глаза и увидал небольшую голубую птицу, летевшую очень низко по направлению к лагерю, она точно напрашивалась на выстрел. Действительно, какой-то мексиканец выстрелил, но так неискусно, что птица продолжала лететь. Саксонцы начали смеяться, а один из них сказал громко:

- Дурак, тебе и в развешенное одеяло не попасть с твоим негодным ружьем.

Генрих обернулся к говорившему. В эту минуту двое охотников одновременно прицеливались в птицу. Одного из них он еще раньше заметил, другой был индеец. Оба выстрела слились в один; птица перевернулась в воздухе и, падая, повисла на дереве. Стрелявшие не видели друг друга, так как их разделяла палатка, и каждый, таким образом, приписал себе удачный выстрел.

- Хороший выстрел, Гарей! - сказал молодому охотнику его сосед. - Да сохранит Бог всякого от твоего верного прицела.

Индеец в это время обходил палатку; услыхав эти слова и увидав дым от выстрела, он обратился к Гарею.

- Сударь, вы стреляли?

Эта короткая фраза была произнесена на чистейшем английском языке. Обстоятельство это само по себе должно бы было привлечь внимание Генриха, но фигура индейца еще раньше поразила его.

- Кто этот индеец? - спросил он у Годэ, очутившегося рядом с ним.

- Я уже спрашивал о нем - такая у него гордая осанка! Но никто не мог мне сказать, кто он; сказали только, что он недавно приехал, что его никто не знает, но что капитан поздоровался с ним за руку.

Индейцу было около тридцати лет, ростом он был около семи английских футов. Его высокий лоб, орлиный нос и строгие черты лица обличали ум и энергию. На нем была охотничья блуза из замши, отлично выделанной, такой, какая идет на перчатки, на груди она была вышита, ворот обшит горностаем. Горностаевыми же цельными шкурками был обшит подол блузы, что составляло красивое и вместе драгоценное украшение. Но что особенно отличало этого индейца от остальных, так это головной убор. Черные длинные блестящие волосы падали на плечи и доходили до пояса. Его шапочка была кругом усажена орлиными перьями - это высшее щегольство у индейцев. Высокий головной убор придавал ему еще больше достоинства. Белая буйволовая шкура красиво падала с его плеча. Все вообще напоминало «короля меровингов». Драгоценные камни, служившие украшением для одежды и оружия, были подобраны со вкусом; на древке ружья были серебряные насечки. Это был в полном смысле идеал индейца, в котором, однако, ничто не напоминало дикаря. Он необыкновенно вежливо обратился к охотнику с вопросом, тот, напротив, грубо отвечал:

- Стрелял ли я? Да разве ты не слыхал выстрела? Не видел, как птица упала? Посмотри, вот она болтается на дереве.

- Должно быть, мы выстрелили одновременно.

- Полюбуйтесь на этого господина! Мне дела нет до того, произошло ли это одновременно или разновременно. Я знаю одно, что я стрелял и попал в цель.

- Мне кажется, что и я попал в цель, - скромно возразил индеец.

- Как бы не так: из этого игрушечного ружья! - насмешливо произнес Гарей, взглянув с презрением на блестящую штучку своего соперника и глядя с нежностью на бронзовый ствол своего громадного ружья.

Он тщательно вытер его и снова зарядил.

- Игрушка, если хотите, - возразил индеец, - но она не уступит другому ружью в меткости и силе удара. Я ручаюсь, что мой выстрел пробил птицу насквозь.

- Видите ли, господин (так как такого нарядного индейца надобно, конечно, величать господином), очень легко узнать, кто попал в птицу. Ваш калибр будет, вероятно, около 50, мой же 90. Остается только посмотреть.

Гарей направился к дереву, на котором висел журавль.

- Как же ты достанешь птицу? Ведь она высоко! - сказал другой охотник, заинтересованный спором.

Выстрел, хотя и не достиг цели, был весьма удачен и вызвал одобрение присутствующих, не щедрых на похвалы.

Вслед за этим выстрелил индеец, он попал в надломленное место и точно отрезал ветку, она упала вместе с птицей. Присутствующие еще громче выразили свой восторг.

Начали разглядывать дичь; оказалось, что в ней засели две пули различного калибра. Оба оставались победителями, но молодой охотник был крайне недоволен. Какой-то неизвестный вдруг сравнился с ним в ловкости, чуть не превзошел его в присутствии других охотников. И что всего обиднее, это был индеец с мишурным ружьецом.

Горцы очень недоверчиво относятся к ружьям, имеющим украшения. «Мишурные ружья, как и мишурные бритвы, годны только для легкомысленных людей». Но, очевидно, при изготовлении этого ружья имелась в виду и серьезная цель.

Охотник должен был сделать над собою немалое усилие, чтобы скрыть досаду. Не говоря ни слова, он стал вновь заряжать свое ружье. По-видимому, он не сдавался и хотел продолжать состязание, рискуя быть побежденным. Он тихо сообщил свое намерение одному из товарищей, а потом громко произнес:

- Попасть в ветку дерева вовсе не трудно. Каждый, у кого верный прицел, сделает это. Но я знаю другого рода выстрел - тот требует большого самообладания.

Охотник замолк и посмотрел на индейца, который тоже заряжал свое ружье.

- Скажите, незнакомец, - продолжал он, - есть ли во всем лагере человек, знающий вас и вполне доверяющий вашей ловкости?

- Да, - с небольшим колебанием ответил индеец. - Но к чему вы это спрашиваете?

- Потому что я хочу показать вам штуку, которую мы не раз проделывали в форте Бент: так себе, детская забава. Попасть нетрудно, но при этом испытываешь некоторое волнение. Ау, Рубе! Где ты, приятель?

- На кой черт я тебе нужен, Гарей?

Последние слова были произнесены таким сердитым тоном, что заставили всех обернуться в сторону говорившего. Сквозь деревья и кусты Генрих увидал какую-то темную фигуру, сидевшую у огня. Только по движениям рук можно было признать в ней живое существо; без того она походила бы скорее на ствол каштанового дерева. Генрих подошел ближе, чтобы разглядеть это странное существо.

Одежда его состояла из чего-то, что прежде могло называться охотничьей блузой, но теперь скорее напоминало кожаный мешок с отверстием наверху и двумя приставками в виде рукавов по бокам. Этот мешок был грязно-коричневого цвета, отвратительный из-за грязи и сала, пропитавших его насквозь. Ворот был истерзан, штаны и мокасины были не лучше блузы. Шапка на голове была из звериной шкурки, теперь совершенно вылезшей. Казалось, что этот человек не снимал своей одежды с тех пор, как впервые ее надел, а это могло быть только очень давно. Открытая шея казалась бронзовой от загара и дыма.

На вид ему можно было дать лет шестьдесят, лицо было хитрое, в глазах светился ум. Он принадлежал к породе смуглых саксонцев.

Помимо странного костюма, было еще нечто очень странное в его внешности: казалось, что ему чего-то недостает. Вглядевшись пристальнее, Генрих увидел, что недостает у него ушей.

Человек без ушей - это что-то ужасное. Это невольно наводит на мысль о какой-то ужасной мести, рисует воображению кровавую сцену. В голове Генриха создавалась масса предположений, наконец вспомнив слова Сэгина, он решил, что это, должно быть, тот самый пленный, который принес последние известия из лагеря навагоев.

Откликнувшись так грубо на вопрос Гарея, он продолжал сидеть и грызть кость от жаркого, издавая при этом глухое рычание, точно потревоженный во время еды волк.

- Иди сюда, Рубе, ты мне нужен, - повелительным тоном произнес Гарей.

- Хоть я тебе и нужен, а все-таки Младенец не двинется с места, пока не очистит кость; можешь и подождать.

- Экая старая собака! По крайней мере, поторопись с обгладыванием.

Охотник с недовольным видом поставил ружье на землю и стал дожидаться. Рубе (так звали эту махину, одетую в кожаный чехол) наконец покончил с костью, медленно поднялся и направился к толпе любопытных, ожидавших его.

- Чего тебе нужно, Гарей?

Вся земля в этом месте была покрыта такой скорлупой.

- Что это - пари?

- Нет.

- Так зачем же ты тратишь порох понапрасну? Разве у тебя его так много?

- Меня перещеголяли, - тихо сказал охотник, - и кто же? Индеец.

Рубе обратил взор на индейца, который прямо и величественно стоял невдалеке от них. По выражению лица Рубе можно было заключить, что он уже встречал его где-то. Он зашевелил губами, но из его слов можно было расслышать только одно: «марикопа».

- Ты думаешь, что он марикопа? - с заметным интересом переспросил Гарей.

- Да разве ты ослеп? Посмотри на его обувь.

- Ты прав; но я жил среди этого племени два года и не видал его там.

- Он уходил далеко в страну, где совсем нет краснокожих! Он, должно быть, хороший стрелок: когда-то он попадал в цель без промаха.

- Ты знал его?

- Да, верный прицел… красивая девушка… молодец… Младенец хорошо их знает… Где мне становиться?

Генрих заметил, что Гарей не прочь еще послушать старика: упоминание о красивой девушке, видимо, заинтересовало его. Но так как товарищ не собирался продолжать, он указал ему на тропинку и коротко сказал:

- Шестьдесят.

- Не попади только в мои когти, слышишь? И так уж индейцы оторвали мне коготь на одной руке; Младенцу нужны остальные.

Говоря это, старый охотник помахал правой рукой; на которой недоставало пальца. Потом он зашагал в указанном направлении. Отсчитав шестьдесят шагов, он круто повернулся на каблуках и протянул правую руку в уровень с плечом; между пальцами протянутой руки была скорлупа.

- Готово, Гарей, - сказал он, - можешь стрелять.

Кучка зрителей была очень заинтересована происходившим. Такие случаи не часты среди горцев-охотников, как о том свидетельствуют путешественники. Подобный выстрел доказывает не только искусство охотника, но и самообладание, и доверие, питаемое к нему другим. При этом, разумеется, не меньшая заслуга и того, кто держит мишень. Многие охотники согласились бы стрелять, но немногие - держать скорлупу.

Генрих дрожал от страха, большинство присутствовавших было взволновано, но никто не осмелился вмешаться. Глубоко вздохнув всей грудью и выставив левую ногу вперед, Гарей стал твердо сам, утвердил ружье и крикнул своему товарищу:

- Эй ты! Не зевай, старый грызун!

После этого он стал тщательно целиться. Кругом царила гробовая тишина. Все взоры были устремлены на цель. Раздался выстрел, и скорлупа разлетелась в мелкие куски. Толпа приветствовала Гарея громким «ура». Старый Рубе нагнулся, чтобы осмотреть осколки и, подняв один из них, крикнул:

- Попал в самую середку!

он увидел плод вьюна, величиною, формою и отчасти цветом напоминающий апельсин.

Индеец поднял его и взвесил на ладони. Все недоумевали, что он хочет сделать с этим плодом. Человек пятьдесят внимательно следили за ним.

Гарей хотя и гордился только что одержанной победой, но какое-то предчувствие не давало ему покоя; он подозрительно следил за индейцем. Что касается Рубе, то тот преспокойно вернулся к своему костру и принялся за новую кость.

Индеец, казалось, вполне удовлетворился найденным плодом. Он взял висевшую у него на груди бедренную кость орла, изящно отделанную, с проткнутыми в ней дырочками наподобие флейты, поднес ее к губам и издал три резкие ноты, делая между ними одинаковые промежутки. Потом он стал глядеть в глубь леса по направлению к западу. Любопытство охотников было сильно возбуждено, они перешептывались между собою. Вдруг те же три ноты повторились в лесу, точно отдаленное эхо. Очевидно, у индейца был товарищ. Для всех, кроме Рубе, это было неожиданностью.

- Вот увидите, - сказал он через плечо, - я готов прозакладывать свою кость, что сейчас явится девушка такой красоты, какой вы и не воображали.

Послышался треск раздвигаемых кустов и шелест сухих листьев под чьей-то легкой поступью. Минуту спустя показалась на опушке девушка, действительно, необыкновенной красоты, как предсказал Рубе. Все присутствующие онемели от восхищения.

Одета она была не менее нарядно, чем индеец: на ней была туника (короткая юбка) из павлиньих перьев, чрезвычайно красивых и пестрых. Внизу туника оканчивалась подолом из мелких морских раковин, издававших при малейшем ее движении шум подобно кастаньетам. На ногах были красные суконные шаровары, с вышитыми на них узорами, на маленьких ножках - белые мокасины. Красивый пояс обнимал гибкую талию, на шее висели ожерелья. Головной убор был такой же, как у индейца, только более скромных размеров. Роскошные черные волосы окутывали ее точно мантильей, доходя почти до колен.

Внешность этой молодой девушки дышала дикой грацией, невинностью и вместе достоинством. Цвет кожи был, конечно, смуглый, но по щекам разливался нежный румянец. Она подходила все ближе, нисколько не заботясь о впечатлении, произведенном ею на собравшуюся толпу. Она не спускала с индейца своих больших черных глаз, в которых светились любовь и почтение.

Генрих, взглянув на Гарея, был поражен его странным поведением: он страшно волновался, сжатые губы его побледнели, под глазами образовались черные круги, одной рукой он сжимал рукоятку ножа, другой судорожно ухватился за ствол ружья.

Между тем индеец подал молодой девушке плод и сказал ей что-то на непонятном языке. Она пошла к тому месту, где перед этим стоял Рубе.

До сих пор зрители молча ждали, что будет. Теперь же, когда стало ясно, что сейчас произойдет повторение сцены с Рубе, некоторые стали выражать громко свое мнение.

- Он выбьет из рук девушки плод, - сказал один мексиканец.

- Ба! Да это вовсе не хитро, - прибавил другой и этим выразил как бы общее мнение.

- В таком случае он ничем не будет лучше Гарея, - смеясь, прибавил третий.

Но каково же было всеобщее удивление, когда девушка сняла свой головной убор, положила плод на голову, скрестила руки на груди и стала неподвижно, словно статуя. В толпе пробежал ропот; индеец поднял ружье, Гарей бросился к нему.

- Нет, вы этого не сделаете… Я не допущу, чтобы женщина, особенно эта, подвергалась такой опасности! Нет, как бы я ни желал вам отомстить, я не могу допустить такой жестокой игры.

- Что такое? - крикнул индеец. - Кто смеет мешать мне?

- Я, - сказал Гарей, выпрямляясь во весь рост. - Вероятно, это ваша жена… Она ненавидит бледнолицых, как и все ваши жены, и забыла, верно, старых друзей… Уведите ее отсюда и возьмите себе вот это, - сказал он, срывая с шеи вышитый кисет для трубки, - но стрелять в нее я вам не позволю, пока у меня силы есть.

- Э, оставьте нас, - сказал индеец, - сестра вовсе не боится…

- Сестра?

- Ну да, сестра.

Физиономия Гарея вдруг прояснилась. Он вздохнул с облегчением и почтительно сказал:

- Значит, вы Эль-Соль?

- Извините меня, но, пожалуйста, не делайте этого.

- Я охотно вас извиню, но… позвольте мне продолжать.

- Умоляю вас, прекратите состязание. Мне не нужно доказательства вашей ловкости: я много слышал о ней и признаю себя побежденным. Умоляю вас, не рискуйте; вы, верно, любите вашу сестру, не подвергайте же ее опасности.

- Тут нет никакой опасности, я сейчас докажу это.

- Если вы уж непременно хотите стрелять, так позвольте мне стать на ее место, - сказал Гарей умоляющим и прерывающимся голосом. - Я буду держать плод, мне не так страшно будет.

- Что ты волнуешься? - вмешался наконец Рубе. - Убирайся, дай нам полюбоваться выстрелом. Не беспокойся: он как ветром смахнет это яблоко.

Старый охотник взял молодого за руку и отвел его в сторону.

Во все это время девушка стояла, прислонившись к дереву, и, казалось, не понимала причины заминки. Гарей стоял к ней спиною, так что она не могла его видеть.

Пока Рубе уговаривал Гарея, индеец успел прицелиться и готов был спустить курок.

Теперь уже поздно было препятствовать ему. Такого рода попытка могла бы окончиться плохо. У всех захватило дыхание, все взоры были устремлены на девушку, остававшуюся безучастной.

Последовал выстрел, молния, гром и дым, затем оглушительное ура, толпа невольно подалась вперед - все это почти мгновенно. Плод, пробитый в середке, исчез с головы девушки, сама она была жива и невредима. Генрих также подался вперед. Дым застлал ему в минуту глаза. В это время раздались резкие звуки свистка индейца. Когда дым рассеялся, девушки уже не было, по треску сучьев в лесу можно было догадаться, куда она скрылась; никто не посмел за нею следовать.

Индейца тоже не было на прежнем месте, он удалился, равнодушный к заслуженным похвалам. В стороне он дружески разговаривал с Сэгином. Тут же Генрих заметил, что Гарей усердно ищет что-то на земле, оказалось - свой кисет. Очевидно, подарок этот снова получил цену в его глазах и занял прежнее место на груди. Генрих задумался, стараясь дать себе отчет во всем виденном; внезапно голос старого Рубе вывел его из задумчивости.

- Слушайте, ребята! - крикнул безухий. - Младенец тоже не худо стреляет. Пусть мне уши отрежут, если я не перещеголяю индейца.

Эта шутка была встречена всеобщим смехом: Рубе, действительно, ничем не рисковал, так как уши его были срезаны вчистую.

- Как же ты ухитришься перещеголять индейца? - крикнул кто-то. - Разве будешь стрелять в цель, которую положишь себе на голову?

- Подождите - и увидите, - сказал Рубе, берясь за свое тяжелое и длинное ружье и тщательно его осматривая.

Стали рассуждать о том, каким образом можно превзойти великолепный выстрел индейца. Никто не мог представить себе ничего лучшего. Заряжая ружье, Рубе продолжал хвастаться.

- Я его превзойду, вот увидите, даю на отсечение мизинец правой руки.

Новый взрыв хохота, так как все знали, что этого пальца не хватало на руке старого охотника.

- Верно говорю, верно… если мой выстрел будет плоше его, я согласен, чтобы меня скальпировали.

Тут все покатились со смеху. Хотя на голове Рубе была меховая шапочка, но все знали, что индейцы уже совершили над ним когда-то жестокую расправу.

Годэ, по-видимому, знавал раньше старого охотника, так как сообщил все эти сведения Генриху.

- Видите вы эту штуку? Ведь она вдвое меньше того плода, что брал индеец, вы согласны с этим?

- Еще бы, разумеется, кто же не согласится с этим! - кричали все.

- Хорошо, и вот я попаду в эту цель на расстоянии шестидесяти шагов!

- Велика штука, нечего сказать! - возразили некоторые разочарованно. - Посади его на палку, и всякий попадет в цель. Даже Барней - и тот попал бы со своим казенным ружьем. Не так ли, Барней?

- Конечно, стоит только верно прицелиться, - ответил маленький человек, одетый в изношенный мундир когда-то небесно-голубого цвета.

Генрих еще раньше обратил внимание на этого маленького человека из-за его странного костюма и еще более странной прически. Волосы у него когда-то были коротко острижены, теперь они покрывали его маленькую голову густой жесткой щетиной, цвета разваренной моркови. Нельзя было сомневаться в национальности Барнея. Но что привело его в этот лагерь? Несомненно, это был американский солдат. Стоял он, должно быть, с гарнизоном в какой-нибудь пограничной крепости, надоела ему повторявшаяся изо дня в день раздача свинины и свиного сала по порциям, и он бежал или, как говорят, дезертировал.

Каково бы ни было его настоящее имя, теперь его звали Барней Окорок.

- Этак всякий может выстрелить. Вся штука в том, что перед собою видишь красивую девушку, которую грешно изувечить по неловкости.

- Это верно: при одной мысли об этом у меня пробегают мурашки по спине, - сказал один из мексиканцев.

- Тс… замолчите, бездельники! - прикрикнул на них Рубе, когда зарядил свое ружье. - Я тоже возьму особу женского пола, и она сочтет за честь держать мишень для Младенца. Вот как!

- Что же у тебя жена, что ли, есть? - воскликнул иронически Барней.

- Есть, и такая, что я не променяю ее на двух красавиц. Я также ни за что бы не желал причинить малейшей царапины моей старухе. Постойте, сейчас я вам ее представлю.

С этими словами старый шутник положил ружье на плечо и направился в чащу леса. Генрих и еще некоторые, не знавшие Рубе, предположили, что у него действительно в лесу скрывается жена. В лагере, правда, не было видно женщин, но могло быть, что он соорудил ей хижину в лесу, подальше от шумной компании. Но охотники, хорошо знавшие его, понимали, что он готовит какую-то штуку.

«жена» в образе старой кобылы, длинной, тощей и костлявой. Между нею и хозяином замечалось некоторое сходство; только уши у нее были необыкновенно длинные, какие бывают у чистокровных мустангов.

Когда-то она была, может быть, гнедой масти, но годы и шрамы изменили первоначальный ее цвет, особенно голова и шея стали совсем серыми. Лошадь была запаленная, спина ее ежеминутно вздрагивала от судорожного сжимания легких; это походило на неудачное брыкание. Крестец был узкий, голова висела ниже плеч.

Лошадь была крива, но единственный сохранившийся глаз ее выражал своим блеском твердое намерение еще долго жить и служить.

Появление этого инвалида встречено было насмешливыми возгласами.

- Смейтесь, сколько вам угодно, - не смущаясь говорил Рубе. - Младенец еще удивит вас, он докажет вам, что не хвастает.

- Во-первых, - начал он, - этот плод вдвое меньше того. Во-вторых, индеец сбил его с головы, а я собью с хвоста. Это будет почище.

- Разумеется. Ура, Рубе! - кричали одни, другие покатывались со смеху: всем понравилась затея Рубе.

передние ноги спускались вниз, а задняя часть и хвост выдавались всего выше.

Пошептав что-то на ухо своей лошади, Рубе положил плод на ее круп и вернулся на прежнее место.

- Перестанете ли вы хохотать? - закричал на них Рубе, прицеливаясь.

Все кругом замолкло в ожидании выстрела. Никто не сомневался в успехе, но тут случилось нечто неожиданное. В момент выстрела спина лошади изогнулась от судороги, и плод упал на землю. Пуля задела зад лошади и просвистела между ее ушей. Несчастное животное стало брыкаться и метаться по лагерю. Рубе, испугавшись, что сильно ранил своего бедного товарища, издавал ужасные проклятия, а толпа криками выражала свое одобрение. Таким-то комически-грустным происшествием закончились громкие подвиги индейца и Гарея.