Охотники за черепами.
Глава XVI. Рубесводит свои счеты

Охотники за черепами

Глава XVI. РУБЕ СВОДИТ СВОИ СЧЕТЫ

Охотники завладели всеми лестницами, обежали все дома и вывели оттуда всех жителей. Кой-где старые воины и молодые индейцы, рабы, возмущенные нападением белых, оказывали им сопротивление и поплатились жизнью и скальпами. Всех жителей привели или, вернее, пригнали к храму. Сэгин внимательно рассматривал женщин. По мере того как они подходили, он снимал с них покрывала и открывал их смуглые лица; были тут и молодые, и красивые, но ни в одной из них он не признал своей Адели. По большей части это были красавицы индейской расы, они с суеверным ужасом смотрели на бледнолицых.

Генрих видел, какое отчаяние изобразилось на лице Сэгина после этих неудачных поисков. В голове молодого человека мелькнула новая мысль, которую он и поспешил сообщить капитану.

- Расспросите освобожденных пленниц, - сказал он.

- Ах, да, вы правы, я совсем потерял голову сегодня, - ответил Сэгин, - именно тогда, когда почти достиг своей цели. После стольких лет труда и мук…

Они пошли к лестницам, и Сэгин по возможности подробно описал свою потерянную дочь Адель.

- Это, должно быть, Царица тайн.

- Она в городе?

- Я видела ее сегодня утром перед вашим приходом; старый жрец торопил ее. Он, верно, спрятал ее где-нибудь.

- Где же? - вскричал Сэгин с ужасом. - Ведь это моя дочь! Я знаю, что они сделали ее Царицей тайн.

- Ах, - сказала одна из женщин, - мне кажется, что он спрятал ее в эстуфе.

- Что это такое? Где это?

- Это такое место, где горит священный огонь, где старый жрец творит свои заклинания и приготовляет лекарства. Господин, это место страшное, там, должно быть, и людей сжигают, но мы не знаем, где оно находится. Должно быть, где-нибудь под храмом, в подземелье. Старый жрец знает: он один только и имеет право туда входить.

Мысль, что дочь его находится в смертельной опасности, поразила Сэгина. Он воззрился вверх, на старого жреца, с которого и Генрих не спускал глаз, и оба были поражены холодной злобой, изображавшейся на его лице. Все в его фигуре говорило об упорной решимости скорее умереть, чем выдать ту, которую он хотел сохранить себе. Этот старик обладал способностью почти демонической - владеть умами суеверных дикарей.

Обуреваемый страхом за жизнь своей дочери, Сэгин бросился к лестнице и вместе с Генрихом и несколькими охотниками влез на крышу храма. Там он бросился на старика, схватил его за волосы и закричал:

- Веди меня к Царице тайн: это моя дочь!

- Твоя дочь - Царица тайн? - возразил индеец, трепеща за свою жизнь и все-таки упорствуя в своем отрицании. - Нет, белый, она не вашего роду и племени. Она - дочь солнца, дитя одного навагойского вождя.

- Не искушай меня, старик, не глумись надо мной. Послушай, если моей дочери причинят малейший вред, - знай, я не оставлю ни одного человека в живых во всем вашем городе. Иди же, веди меня к ней в подземелье.

Сильные руки хватают старика за плечи и за длинные космы. Перед его глазами машут окровавленными ножами и почти спускают его по лестницам вниз. Он не сопротивляется, сознавая, что за малейшее упорство заплатит жизнью.

Достигнув нижнего этажа, он делает знак остановиться; его опускают на землю, он входит в дверь, завешенную буйволовыми шкурами.

Сэгин хватается за длинное платье жреца из боязни, чтобы тот не скрылся, и идет вслед за ним вместе с несколькими из своих.

Они переходят из одного коридора в другой - целый лабиринт темных переходов - и наконец попадают в слабо освещенную комнату. Фантастические изображения и символы индейской религии поражают белых. Стены покрыты страшными рисунками и шкурами хищных зверей. Тут голова бурого медведя и белого бизона, каркажу, пантеры и пасть волка с оскаленными зубами, там и сям рога разных зверей, и между ними, уродливо сделанные из дерева и местной красной глины, идолы. На очаге, стоящем посредине, горит слабый синеватый огонь. Это и есть священный огонь, огонь, тлеющий и не угасающий многие века в честь и славу бога Кветцалькольта.

Но охотникам не до того теперь, чтобы разглядывать эти диковины. Они бегают по всем углам, ищут и шарят, опрокидывают идолов и священные сосуды. Громадные змеи ползают по земле и обвиваются вокруг их ног. Все эти гады потревожены внезапным нашествием и яростно бросаются на нарушителей своего покоя. Люди давят их ногами, бьют прикладами; крики людей, шипенье змей, удушливый смрад от очага - все вместе представляет страшный хаос.

- Где же капитан? - раздаются возгласы со всех сторон.

- Прислушайтесь, - говорит им Генрих, - там кричат, голос женщины! Вот Сэгин заговорил! Ребята, за мной!

Охотники поднимают шкуры, закрывающие вход в соседнее помещение, бросаются туда, и глазам их представляется следующая картина: Сэгин в объятиях своих держит прелестную девушку, богато украшенную золотыми побрякушками и перьями. Девушка вырывается из его объятий. Сэгин одной рукой удерживает ее, другой поднимает рукав на левой руке, ищет и находит родимое пятно.

- Да, это она, она! - кричит он дрогнувшим голосом. - Благодарю Тебя, Боже, я нашел ее. Адель! Адель! Ты не узнаешь меня? Я - твой отец!

Девушка продолжает кричать. Она отталкивает Сэгина и протягивает руки к старому индейцу, призывая его на помощь. Отец говорит ей что-то с горячей нежностью, она его не слушает, отворачивается от него; наконец ей удается вырваться из рук отца, и она волочится по земле к старику и обнимает его колени.

- Она не хочет знать меня! Дитя мое, моя дочь!

Сэгин говорит ей на навагойском наречии, чтобы заставить понять себя и выслушать: родного языка она совсем не понимает.

- Ты? - закричала она. - Ты мне отец? Нет, ты белый, ты враг моего племени! Не трогай меня! Прочь, бледнолицый…

- Дорогая Адель, не отталкивай своего отца, вспомни…

- Мой отец был великий вождь. Он умер. Теперь солнце - мне отец. Я - дочь Монтецумы, царица навагоев!

И, произнося свой титул, девушка выпрямилась во весь рост и гордо оглядела своих врагов с видом оскорбленного величия.

- О, Адель, - продолжал Сэгин, - посмотри на меня! Неужели ты совсем забыла и меня и мою любовь к тебе? Если ты меня не признаешь, быть может, ты признаешь черты твоей матери, твоего ангела-хранителя, она не перестает оплакивать свою потерю с той минуты, как индейцы похитили тебя!

Сэгин снял с груди миниатюрный портрет и показал его дочери; та с любопытством глядела на портрет, но ни одна черта ее лица не дрогнула и не обнаружила какого бы то ни было волнения. Удивленные глаза ее переходили с портрета на Сэгина, потом вдруг она сделала рукой величественный жест, как бы предлагая белым не осквернять долее храма своим присутствием. Очевидно, она забыла родную семью, родной язык и стала совершенной индианкой!

Генрих не мог удержаться от слез, глядя на несчастного своего друга. Сэгин стоял молча, погруженный в глубокую печаль. Голова его упала на грудь; бледный, безжизненный, он глядел и ничего не видел перед собой. Генрих понимал, как велико должно быть страдание этого человека: вот результат всех его трудов, сражений, подвигов в течение многих, долгих лет.

- Уведите ее. Быть может, Господь сжалится над нами и когда-нибудь вернет ее нам.

Опять пришлось проходить через ужасную залу, чтобы выйти на наружную террасу храма. Но, подойдя к перилам, Генрих увидал зрелище, которое навело на него гораздо больший ужас. Не потоки крови испугали его - к этому он уже успел привыкнуть, - он почуял тут что-то зловещее в самой атмосфере, что-то предвещавшее полный разгул и разнузданность страстей.

Перед храмом стояла толпа: женщины, молодые девушки и дети - человек около двухсот. Одеты они были различно, одни были завернуты в полосатые одеяла, на других были туники, покрытые павлиньими перьями, на немногих - европейские платья, добытые грабежом у белых. Все это были индианки; были между ними и старухи, но большинство были молодые и красивые. Они сидели и стояли группами, но какой-то жалобный ропот проносился по всей их толпе.

Прежде всего Генриху бросилась в глаза кровь, струившаяся по их ушам и лицу, То были следы насилия: из ушей у них повырывали драгоценные серьги. Охотники за черепами окружали эту толпу и о чем-то совещались. Из их карманов торчали золотые и другие вещи. Очевидно, это они присвоили себе все драгоценности. Но нечто еще более ужасное поразило Генриха. Свежие окровавленные скальпы висели за поясами у многих охотников. Рукоятки ножей были в крови, и вся ватага разбойников имела страшный, отталкивающий вид.

Черные тучи заволокли все небо, молния временами бороздила их, слышались отдаленные раскаты грома, и эхо рокотало по окрестным горами и ущельям. Гроза как нельзя более соответствовала тому, что происходило среди людей.

- Привезите обоз! - крикнул Сэгин, выходя из храма с дочерью.

Немного погодя, по приказу его подъехали мулы и весь багаж.

- Отберите по домам все, что найдете съестного, и уложите поскорее.

Что только попадалось под руку: сушеное мясо - тазахо, сушеные плоды, кожи и орехи - все было собрано и уложено.

- Это все, что у нас есть, и я боюсь - не хватит на обратный путь. Теперь, Рубе, выбери пленных. Всех мы не можем захватить. Возьми человек двадцать, но выбери таких, которым цена выше и которых обменять будет выгоднее.

Сэгин направился к обозу, чтобы на одном из мулов устроить свою дочь.

Рубе исполнил возложенное на него поручение: он отобрал двадцать молодых индейцев, девушек и мужчин, одежда которых доказывала их принадлежность к высшим слоям общества.

- Ах, - воскликнул один из самых свирепых охотников - Киркер, - ведь навагой берут же в рабство наших белых! Отчего бы и нам не взять из их племени несколько молодых женщин? Они бы нам служили на бивуаках. Право, так!

- Эх, ты! - возразил ему Гарей. - А чем мы их кормить будем?

- Ну, мяса у нас много запасено, - возразил Киркер, - а если не хватит провизии, мы бросим индейцев, - конечно, сняв с них предварительно то, что поценнее…

При этом он многозначительно провел рукой вокруг головы - жест для всех понятный.

Многие товарищи поддержали предложение Киркера и по его примеру хватали молодых индианок и привязывали их к своим мулам. Раздался плач и вой похищаемых женщин.

Конечно, среди охотников были и такие, которые не одобряли дикого насилия и оставались в стороне, немало было и таких, которые, не принимая личного участия в этом разбое, тем не менее добродушно посмеивались, глядя на подвиги своих товарищей.

Сэгин в это время находился с другой стороны храма, где устраивал свою дочь. Но шум, крики и вопли, раздававшиеся по ту сторону, обратили на себя его внимание. Он поручил свою дочь попечению Эль-Соля и Луны и побежал на шум.

- Рубе, - сказал он зверолову, - что же это? Это те пленные, которых я приказал тебе отобрать? Их тут как будто слишком много?

- Нет, - ответил Рубе, - вот те, которых выбрал Младенец. Тут ровно двадцать человек, они еще не садились.

- В таком случае пусть снимут всех женщин с мулов и посадят выбранных тобою пленных. Нам предстоит перейти пустыню: мы едва найдем чем прокормить эти лишние двадцать ртов.

Не обращая внимания на ропот Киркера и его друзей, Сэгин и Рубе принялись отвязывать индейских женщин, кое-кто из охотников стал им помогать, но зато те, которые задумали это похищение, открыто возмутились капитаном.

- Клянусь небом! - вскричал один из них. - Я или увезу мою индианку, или сниму с нее скальп!

- В самом деле, - подхватил другой, - зачем нам возиться с этими женщинами? Ведь ни одна из них не стоит больше своего скальпа. Скальпируем их - и вся недолга.

- Отлично! - прибавил третий.

- На что лучше! - раздались голоса.

Сэгин обратился к бунтовщикам и с твердостью сказал им:

- Товарищи, вспомните ваши обещания. Посчитайте ваших невольниц. Я отвечаю и плачу вам за всех.

- Можете вы заплатить нам сейчас? - спросил кто-то.

- Вы знаете, что «сейчас» - дело невозможное.

- Платите сейчас, а не то…

- Деньги или скальпы - вот наше последнее слово…

- И откуда капитан достанет денег, придя домой? - спросил один из мексиканцев. - Он не жид, не банкир, и хотя я денег его не считал, но все-таки не понимаю, откуда он возьмет такую кучу, чтобы заплатить нам за всех невольниц.

- Во всяком случае не из казны, которая платит за скальпы, так как скальпов у него в руках не будет. Стало быть, ему денег не дадут, как и нам. А если у нас будут в руках скальпы, мы денежки сейчас получим.

- И то сказать, очень ему надо заботиться о нас, когда он сам нашел то, чего искал. А нас он обещаниями кормит, надуть хочет.

- Смеется он над нами, точно над толпой безмозглых негров. Отчего он не хотел вести нас на Приэто, где мы могли бы набрать золота полные карманы? Отчего?

- А теперь хочет нас лишить последнего заработка на скальпах, да не на таковских напал!

Сэгину и выручить его из критического положения.

- Господа! - закричал он так громко, что покрыл все голоса и шум. - Если вы верите моему слову, слушайте, что я хочу вам предложить. Я отправил в Чигуагуа с последним караваном свой товар. Когда мы приедем в Эль-Пазо, мы застанем там возвращающихся купцов. Мне придется получить с них сумму вдвое больше той, какая может следовать всем вам. Если вы верите моему слову, я обещаю всех удовлетворить.

- Все это отлично, да беда в том, что мы не знаем ни вас, ни вашего товара.

- Не сули журавля в небе, а дай синицу в руки, - заметил один из охотников.

- Ну его к черту! Разве можно верить торгашу? Сейчас давай нам деньги или - скальпы, вот и весь разговор. Мы можем снять скальпы, можем и не снимать их. Но только верьте мне, товарищи, что это наш единственный верный заработок.

начальника потеряла свое значение.

Индейские женщины дрожали и жались друг к другу, они не понимали разговора, но угрозы и свирепые лица охотников приводили их в трепет. На их глазах кинжалы выхватывались из ножен и заряжались ружья и револьверы.

Все это время Сэгин был занят размещением увозимых пленных. Он с той самой минуты, как дочь отказалась его признать, казался погруженным в какую-то печальную озабоченность и не обращал, по-видимому, внимания на происходившее вокруг него.

Но когда раздались слова Киркера: «сейчас давай нам деньги или - скальпы», Сэгин вдруг опомнился, пришел в себя и, осознав настоящее положение дела, вернулся к бунтовщикам, поднял руку с пистолетом и произнес громовым голосом:

- Посмейте только нарушить вашу клятву! Первого, поднявшего нож или ружье на этих женщин, убью!

- Я дал обет, - продолжал он, - что моя рука не прольет ни одной капли крови после того, как Богу угодно будет возвратить мне дочь. Пусть же никто из вас не принуждает меня сделаться клятвопреступником, иначе его-то кровь и будет мною пролита!

Глухой ропот носился в толпе, но никто не смел открыто и громко возражать капитану.

- А ты, Киркер, не больше как хвастун, грубиян и трус, - сказал Сэгин. - Спрячь свой нож сию минуту, или я пущу тебе пулю в лоб.

Сэгин направил пистолет, в глазах его была неумолимая решимость. Казалось, он вырос, его осанка, взор и нахмуренные брови заставили Киркера попятиться. Тот видел, что малейшее ослушание - смерть для него, и со страшным проклятием вложил нож в ножны.

Генрих Галлер стал рядом с Сэгином, готовый защищать его и умереть вместе с ним.

Многие последовали его примеру и группировались подле Сэгина; в числе первых были: Эль-Соль, Рубе, Гарей, Санхес и другие. Что касается доктора, то он переходил от одной партии к другой, стараясь всеми силами примирить их между собой. Обе стороны были почти равны.

В случае схватки вышла бы страшная резня, к счастью, в это самое время показалось на горизонте нечто, сразу отрезвившее всех и охладившее страсти. Доктор указал на запад: оттуда неслись к городу воины в черных плащах. Хотя они были и очень далеко, тем не менее Сэгин и другие отлично признали их: это были индейские воины, навагой, отряженные для преследования бледнолицых. Они неслись бешеным галопом, пожирая пространство, как гончие, преследующие дичь.

- Вот вам, - сказал спокойно Сэгин, - сколько хотите скальпов; сумейте только защитить свои собственные. Итак, на коней, ребята! Вперед! Еще раз повторяю свое обещание. Будьте благоразумны и верьте мне. А теперь вперед! Пора!

оставаться в городе и дожидаться прибытия новых сил индейской армии было бы безумием. В мгновение ока и самые несговорчивые были в седле, обоз с запасами и пленными двинулся к лесу. Сэгин надеялся пройти через ущелье, находившееся на востоке, так как отступление было отрезано с тыла.

Он ехал впереди, держа за повод мула, на котором сидела его дочь. Остальные следовали за ним в полнейшем беспорядке, все торопились. Генрих оставался в городе последним; сделал он это для того, чтобы помешать охотникам учинить какое-нибудь зверство над беззащитными женщинами и стариками, оставшимися в городе. Он решил, рискуя своей жизнью, предупредить бесполезное пролитие крови.

- Слава Тебе, Боже! - воскликнул он, выезжая вслед за последними охотниками, покидавшими город.

Но он ошибся: он не был последним. Вскоре его догнал Рубе на своей старой кобыле. На поясе его красовался новый скальп - старого жреца. Рубе все еще мстил за свой скальп.