На море.
Глава V

ГЛАВА V

Я воздерживался, разумеется, от выражения своих чувств; даже Бен Брас был бы бессилен защитить меня от ярости своих товарищей, заметь они только отвращение, которое внушало мне их общество.

Надо полагать, однако, что лицо мое выдавало мои мысли, потому что ужасные товарищи не раз затрагивали меня, подсмеиваясь над моими сомнениями и называя меня кислятиной, молокососом, мокрой курицей и другими оскорбительными выражениями, которыми так полон был их словарь.

Я удвоил старания, чтобы не показывать им чувств, наполнявших мое сердце, но решил в то же время поговорить с Беном и спросить его совета. Я без боязни мог довериться ему, но дело это тем не менее было очень деликатное и требовало известных предосторожностей. Бен был тоже членом шайки и мог оскорбиться моими словами, предположив, что я хочу порицать его, и вследствие этого лишить меня своего покровительства.

Я подумал затем, что он вряд ли будет в претензии на меня за это; из двух или трех слов, слышанных мною от него, я вывел заключение, что он тяготится своим существованием и поступил сюда поневоле, вынужденный к этому обстоятельствами. Я любил его бесконечно и желал, чтобы это было так; каждый день доставлял мне случай видеть разницу между ним и другими матросами. Вот почему я принял в конце концов твердое решение доверить ему свои страдания и посоветоваться с ним, как мне поступить далее.

На бугшприте судна существует одно весьма приятное место, особенно когда штаг фок-марса опущен и поддерживается жердью; два или три человека могут свободно сидеть там или лежать на парусе и разговаривать, не боясь, что подслушают их тайны; ветер там дует обыкновенно с кормы и уносит слова в сторону от судна. Матросы созерцательного нрава любят это небольшое уединение, а на судах, наполненных эмигрантами, наиболее отважные пассажиры забираются туда, чтобы обдумать программу своей будущей жизни. Это было любимое место Бена, и к концу дня он всегда садился там, чтобы покурить трубку.

Несколько раз собирался я пойти туда за ним, но боялся, что это ему не понравится. Наконец, собравшись с духом, я скользнул туда за ним, не говоря ни слова; он заговорил со мной, и мне показалось, что присутствие мое ему не неприятно, а напротив, он даже доволен, видя меня подле себя. Однажды вечером, когда я отправился за ним туда по своему обыкновению, я открыл ему, наконец, все свои мучения.

-- Бен, - сказал я ему, - Бен!

-- В чем дело, мальчик?

Он понял, что я хочу ему что-то поверить, и приготовился слушать меня внимательно.

-- Что это за корабль, на котором мы находимся? - спросил я его после минутного молчания.

--Это не корабль, дитя мое, а барка.

--Ну?..

--Барка и только.

--Я хотел бы знать, какого рода.

--Хорошо построенное и прекрасно оснащенное судно. Будь это корабль, то на бизань-мачте, которая позади, были бы четырехугольные паруса, а так как их нет, то это барка, а не корабль.

-- Это я знаю, ты несколько раз говорил мне это; но я хотел бы знать еще, какого рода барка наша "Пандора?

-- Зачем ты это спрашиваешь? Превосходная барка. Вряд ли найдется другое парусное судно с таким носом, как у нее; есть у нее один только недостаток: она слишком легка, по-моему, и слишком раскачивается в плохую погоду; стоит только наложить поменьше балласта, и ничего не будет удивительного, если в один прекрасный день мачты перетянут на одну сторону; прощай тогда экипаж.

-- Не сердись на меня, Бен, но ты уже говорил мне это, а я хотел бы знать кое-что другое.

-- Что же ты хотел знать, черт возьми? Пусть меня повесят, если я понимаю.

--Бен, отвечай мне, правда ли, что это коммерческое судно?

-- О, вот чего ты хочешь! Все зависит от того, мой мальчик, что ты называешь товаром. Бывают разные товары. Суда нагружаются разным манером; одно...

"Пандоре"?

Я взял его за руку и взором молил ответить мне. Он колебался несколько минут, затем, видя невозможность избежать ответа, сказал:

-- Негры... Не стоит скрывать, должен же ты это узнать. "Пандора" совсем не коммерческое судно, на ней перевозят негров.

--О, Бен! Разве это не ужасно?

-- Да, ты был создан не для этой жизни, бедное дитя, мне горько видеть тебя здесь. Когда ты пришел в первый раз на "Пандору", я хотел шепнуть тебе на ухо словечко и ждал только случая, но старая акула слопала тебя раньше, чем я успел подойти к тебе; ему нужен был юнга, и ты подходил ему. Второй раз, когда ты пришел на борт, я спал... Так ты и остался среди нас. Нет, Вилли, нет, ты здесь не на своем месте.

-- А ты, Бен?

-- Довольно, мой милый, довольно! Я не сержусь на тебя за это, такая мысль должна была прийти тебе в голову. Я, быть может, не такой худой, как ты думаешь.

-- Я не считаю тебя худым, Бен, напротив, и потому-то я и говорю с тобой так откровенно; я вижу большую разницу между тобой и другими, я...

-- Быть может, ты прав, быть может, нет. Было время, когда я походил на тебя, Вилли, когда у меня ничего не было общего с этими бандитами. Но в мире существуют тираны, которые делают людей худыми, и меня сделали тем, чем я стал.

Бен замолчал; глубокий вздох вырвался у него из груди, и на лице появилось выражение большого горя.

-- Нет, Бен, - сказал я, - они сделали тебя несчастным, но не злым.

-- Спасибо, Вилли, - отвечал мой бедный друг, - ты добр и потому говоришь мне так; ты очень добр, мое дитя. Ты даешь мне чувствовать то, что я чувствовал когда-то. Я все тебе скажу; слушай хорошенько, ты поймешь меня...

--История моя не длинная и не требует много слов. Я не всегда был тем, чем ты видишь меня теперь. Я долго служил на военном корабле, и хотя сам тебе говорю это, но говорю правду, что там было мало таких, которые хорошо знали свои обязанности и исполняли их лучше моего. Это ничему не помешало, Вилли! Случилось это в Спитгиде, где находился тогда весь флот; я высказал однажды правду боцману по поводу одной девушки, которая была мне хорошим другом; он позволял себе много вольностей по отношению к ней, и это сердило меня; я не мог больше владеть собою и пригрозил ему... Я ничего не сделал, только пригрозил... Смотри, дитя, вот результат этого.

И с этими словами Бен снял свою куртку и поднял рубаху до плеч. Спина его испещрена была по всем направлениям глубокими шрамами, следами ран от полученных им ударов "cat o'nine tails" (плеть, состоящая из девяти ремней).

--Теперь, - продолжал Бен, - ты знаешь, почему я попал на "Пандору". Я бежал с корабля и постарался найти себе место на коммерческом судне; но я унес с собой печать Каина, она следовала за мною по пятам; так или иначе она всегда открывалась, и я вынужден был уходить. Здесь, видишь ли, я не вношу никакой дисгармонии; много спин найдешь ты изуродованных среди нашего экипажа...

Бен закончил и замолчал. Я сам был слишком взволнован рассказанной мне историей и тоже молчал. Спустя несколько минут, я сказал:

"Пандоре"! Неужели ты имеешь намерение продолжать такую жизнь?

Вместо ответа он отвернулся от меня.

-- Что касается меня, то я не в силах выносить этого существования; я решил бежать, как только представится случай. Ты поможешь мне, не правда ли?

--Дитя, мы отправимся вместе, - отвечал Бен Брас.

--О, какое счастье!

"Пандору"; это мое последнее путешествие в таком роде. Я давно уже задумал бежать и увезти тебя с собой.

-- Этого-то я и не знаю, Вилли. Бежать на берег Африки - это рисковать своей жизнью, потому что негры, наверное, убьют нас. Не в эту сторону надо бежать нам; в Америке мы устроим это дело. Будь покоен, даю тебе слово, что мы убежим с тобой.

--Сколько еще времени придется страдать!

-- Ты не будешь больше страдать, говорю тебе; я позабочусь об этом, не бойся. Будь только осторожен и не показывай никому, что тебе что-то не нравится; особенно ни слова о том, что мы говорили сегодня вечером. Ни слова, слышишь?

"Пандору", у меня было легко на сердце.