На море.
Глава XVII

ГЛАВА XVII

Мы предполагали сначала лечь на том месте, где ужинали; трава там была густая и могла служить прекрасным и удобным матрасом для нас.

Жар был еще так силен, что спать на открытом воздухе было не особенно приятно; но мы знали по опыту, что спустя некоторое время будет совсем не жарко. В этой части Африки, как бы ни было жарко днем, ночи бывают иногда очень свежие; когда на борту судна мы спали на палубе, случалось часто так, что мы искали одеяла, чтобы укрыться от густого тумана, леденящего нас; происходило это не от того, что термометр опускался, но разница с дневным жаром была так велика, что понижение температуры производило на нас впечатление холода очень резкого и чувствительного.

В тот день было жарче обыкновенного, и наше трудное путешествие через лес элаисов, затем пребывание на верхушке драконового дерева на солнцепеке, чаща колючих кустарников, через которую мы проходили, как бы усиливало жару, и мы совсем были мокры от испарины; а так как с нами не было одеял, и одежда на нас была очень легкая, то благоразумие советовало нам найти себе такое убежище, хотя бы в густой листве какого-нибудь дерева, которое защитило бы нас от росы.

На склоне горы, недалеко от самой ее верхушки, мы заметили небольшой лесок, который, по-видимому, соответствовал необходимым нам условиям; забрав с собой мушкет, львиную шкуру, несколько горевших веток, чтобы скорее можно было развести новый огонь, и остатки нашей дрофы, мы направились к упомянутому выше леску. Это было нечто вроде рощицы, какие часто встречаются в больших парках Англии. Что касается деревьев, из которых он состоял, то все они, по-видимому, принадлежали к одному и тому же семейству. Листья у них были большие, продолговатые, лапчатые, блестящего зеленого цвета, каждый лист состоял из пяти отдельных листочков, расположенных, как пять пальцев на руке; каждый листочек сам по себе мог бы образовать отдельный большой лист. Из каждого букета таких листьев свешивался широкий белый цветок, качавшийся на очень длинной ножке. Ничего не могло быть прелестнее этих изящных цветов, которые представляли красивый контраст с зеленым цветом листьев, окружавших их.

В первую минуту мы ничего не заметили в этой рощице, вид которой тем не менее таил в себе что-то странное. Она была расположена правильным кругом; можно было подумать, что во время роста ее тщательно подстригли по плану, намеченному садовником-пейзажистом. Все это было очень странно, потому что искусство человеческое никоим образом не могло принимать здесь участия; но я слышал раньше, что в южной части Африки часто встречаются правильно растущие рощицы, а также и в американских прериях, а потому ничуть не удивился, встретив то же самое в Гвинее.

Странная роща эта не особенно обратила на себя наше внимание, мы шли к ней, чтобы найти там себе убежище на ночь; густая листва ее обещала нам прекрасную защиту от росы и даже от дождя, предположив, что он пойдет вдруг, и мы с радостью принимали гостеприимство, которое она предлагала нам. Только дойдя до опушки ее, мы заметили, что, вместо рощицы, как предполагали сначала, мы, к великому удивлению своему, увидели, что это не более, чем одно-единственное дерево. Ошибиться здесь было нельзя: один только ствол поддерживал всю эту густую массу ветвей, покрытых листьями и цветами.

Что же это было за дерево? Если драконовое дерево так поразило нас, то как же поражены были мы при виде этого гиганта, перед которым драконовое дерево казалось кустарником! Вы, пожалуй, не поверите мне, если я сообщу вам размеры этого колосса растительного царства, а между тем сообщение это будет опираться на цифры, данные знаменитыми путешественниками. Деревья, подобные тому, которое мы видели перед своими глазами, были уже описаны ботаниками, и колоссальная величина их хорошо известна ученому миру.

Дерево, открытое нами на горе, имело пятнадцать сажен в окружности; Бен тщательно измерил его руками и объявил, что в нем около двадцати пяти обхватов, а обхваты у Бена были порядочные, потому что он был крупный мужчина. В двух, примерно, саженях от земли ствол делился на множество сучьев, из них некоторые были такой толщины, как самые толстые деревья наших лесов. Сучья эти шли сначала горизонтально, становясь постепенно тоньше к концу, и тянулись очень далеко, затем, склоняясь мало-помалу, они доходили до самой земли, вследствие чего мы и не видели главного ствола, от которого они начинались. Все эти сучья, наружные ветви которых были покрыты листьями, потому представляли собой вид небольшой рощицы, что самые высокие из них не превышали пяти или шести сажен. Но если это дерево не было больше других, зато оно, наверное, было толще их всех. Я случайно знал этого африканского колосса; моя книга чудес природы не выпустила его из вида, и я знал, что это необыкновенное дерево называется баобабом.

"Adansonia", данное ему в честь Адансона, который исследовал Сенегал больше ста лет тому назад и первым описал это дерево. Я помнил также мнение этого ученого относительно невероятной долговечности баобаба; по словам его, некоторые деревья этого вида существуют не менее шести тысяч лет. Баобабы, измеренные им, имели двенадцать и более сажен в окружности; ему говорили, что встречаются даже такие, которые бывают больше шестнадцати сажен в окружности. Глядя на дерево, стоявшее перед нами, я нисколько не сомневался в достоверности этого факта. Не менее хорошо помнил я и описание плода баобаба, сделанное одним французским ботаником. Вот что он говорит: "Это деревянистая шишка от десяти до двенадцати дюймов длины, зеленоватого цвета, покрытая белым пушком; она походит на бутылочную тыкву и состоит из нескольких отделений, наполненных твердыми блестящими зернами, которые окружены мягким и мясистым веществом; туземцы делают из этого вещества кисловатое питье и с успехом применяют его при лихорадке; затем они сушат листья, растирают их в порошок, который прибавляют себе в кушанье, что очень уменьшает испарину. Самыми большими листьями они покрывают свои хижины, а из волокон коры приготовляют веревки и ткут грубую материю, из которой бедные делают себе передники, доходящие до середины бедра; из оболочки плодов они делают себе чаши, сходные с бутылками".

Я хорошо помнил все эти подробности и хотел сообщить все Бену, как только мы устроимся на бивуаке. Когда мы подошли к баобабу, нам пришлось нагибаться, чтобы пройти под ветки; с первого же взгляда увидели мы, что это было самое лучшее убежище, где можно было провести ночь; лучше этого нельзя было устроиться и в гостинице, а места было так много, что там мог поместиться весь экипаж даже большого судна. Теперь мы были уверены, что сон наш не будет потревожен ни ветром, ни росой.

Мы все-таки решили развести большой костер, потому что боялись посещения диких зверей, в чем ничего удивительного не было после приключения нашего у драконового дерева. Несмотря на густую листву, окружавшую нас, мы все же могли различать кое-какие предметы; отложив в сторону свои вещи, мы принялись собирать сухие ветки, валявшиеся на земле. Мы принесли четыре или пять охапок хвороста к месту, выбранному нами для ночлега, и стали готовить костер, что заняло у нас довольно много времени. Сук, под которым мы расположились, был так толст, что мог служить нам вместо крыши; земля, покрытая листьями, высохшими, как трут, обещала нам мягкое ложе, и мы надеялись провести ночь самым комфортабельным образом. Мы разложили костер на некотором расстоянии от баобаба, зажгли его и уселись подле него.

Бен вытащил трубку из кармана, набил ее табаком и с наслаждением закурил ее. Я сам испытывал глубокое чувство радости; после всего, что я перенес на борту судна, эта свободная жизнь в лесу казалась полной невыразимого очарования, и мне хотелось, чтобы она продолжалась всегда. Я сел напротив Бена, и пока он курил, мы весело болтали с ним. Когда мы вошли под сень баобаба, там было так темно, что мы видели только то, что было в двух-трех шагах от нас; но теперь при ярком свете горевшего костра, мы могли рассмотреть подробно место нашего ночлега. При свете огня мы видели вверху среди густой листвы висевшие над нашими головами длинные тыквы, множество которых валялось также кругом нас на земле. Многие из них были совсем сухие и пустые внутри. Нам было достаточно нескольких секунд, чтобы заметить все это; но внимание наше сосредоточилось главным образом на одном предмете, который возбудил в нас живейшее любопытство.

Ствол баобаба, казавшийся при свете костра громадной стеной, был покрыт корой серо-коричневого цвета, испещренной узлами, большими углублениями, причудливыми морщинами, а посреди всех этих неровностей резко выделялись четыре прямые линии, пересекавшиеся под прямым углом; получался таким образом, параллелограмм около полутора аршина длины и трех четвертей аршина ширины, основание которого находилось в полуаршине от земли, а длинная сторона шла по высоте дерева.

сделать только люди. Присматриваясь внимательно к этим линиям, мы замечали мало-помалу следы какого-то острого орудия; но по цвету этих надрезов, которые были такого же цвета, как и естественные трещины на коре, можно было с достоверностью сказать, что сделаны они очень давно. Мы встали, чтобы лучше рассмотреть эти таинственные линии, на которые мы в стране обитаемой не обратили бы никакого внимания. Но здесь была пустынная местность; мы не только никого не встретили с самого утра, но не видели никакого предмета, ничего такого, что указывало бы на присутствие человека. Нам говорили уже, что местность эта совершенно необитаема; мы на деле убедились в этом, и вот почему мы были так поражены при виде этих линий на баобабе. Мы тщательно осмотрели их и нашли, что надрезы эти сделаны глубоко; затронута была, по-видимому, даже древесина. Вблизи линий не оказалось никаких фигур, как мы предполагали сначала; тут просто-напросто было четыре линии, как бы образованные плинтусами двери или окна. Мысль эта сразу пришла мне в голову, когда я поднес ближе горевшую головешку и увидел вдруг, что между краями надрезов виднелось темное углубление, точно по ту сторону надрезов находилась пустота. Я взглянул на Бена и заметил сразу, что та же мысль пришла и ему в голову.

-- Сам черт тут вмешался! - воскликнул он, ударяя кулаком по коре баобаба. - Что ты ни говори, а здесь дверь. Слышишь ты, Вилли? Тут пусто, как в пустой бочке!

Звук, издаваемый корой под энергичным ударом кулака Бена Браса, был действительно звонкий, и мне даже показалось, что кора поколебалась под сильной рукой матроса.

-- Ты прав, - сказал я Бену, - дерево это, вероятно, выдолблено внутри, а та часть его, которую ты ударил сейчас кулаком, наверное, дверь.

к костру, схватил несколько горевших хворостинок, из которых устроил целый факел, и вернувшись обратно к баобабу, осветил им открывшуюся внутренность. То, что мы увидели там, не только удивило, но привело нас в неописуемый ужас; спутник мой, несмотря на все свое мужество, был поражен не менее моего; он вздрогнул так сильно, что едва не уронил факел, и была даже минута, когда он хотел убежать.

часа, в который оно явилось нам.

Полость внутри дерева представляла четырехугольную камеру, имевшую приблизительно аршина три в вышину и ширину. Происхождением своим она была обязана не дряхлости дерева, она была выдолблена человеческими руками при помощи топора.

В глубине этой странной комнаты устроена была скамья и на ней-то находились предметы, так страшно напугавшие нас. Там сидели лицом к двери и, следовательно, к нам три человеческие фигуры; спинами они опирались о заднюю стену комнаты, руки их висели, а ноги были слегка вытянуты вперед. Ни один из этих трех человек не шевелился, потому что они перестали существовать, но видом своим они не походили на мертвецов. Все трое были сухи, как мумии, а между тем на них не было никакой одежды, они походили на скелеты, облаченные в черную кожу, покрытую бесчисленными морщинами и прилипшую к их членам; череп их был покрыт густыми волосами, угасшие глаза их, высохшие, как и все тело, еще оставались в своих орбитах, которые были непомерно велики; сухие губы их, как бы раскрытые конвульсивным движением, открывали зубы белые, как слоновая кость; резко выделявшиеся на темном, высохшем лице, они придавали им ужасный, сверхъестественный вид, так сильно напугавший Бена.