| Автор: | Рид Т. М., год: 1858 |
| Категории: | Приключения, Роман |
ГЛАВА XXXII
Но как ни ничтожен был этот промежуток времени, он мне показался целой вечностью. Секунды были для меня часами... Каждая из них могла быть последней, и ужасная мысль эта томительно тянула минуты. Когда шлюпка пошла ко дну, я потерял всякую надежду; я не думал, что плот будет готов до взрыва пороха.
Время казалось мне до того длинным, что я никак не мог понять, почему не свершается это ужасное событие... Быть может, думал я, порох находится в самой глубине судна и спрятан глубоко под ящиками и тюками, преграждающими к нему доступ пламени? Я знал, что бочка с порохом, даже брошенная среди горящих угольев, не сразу взрывается: только когда дерево очень сильно нагреется, порох взорвется.
Весьма возможно, что пороха не было ни в каюте, ни даже в кормовой части судна; капитан ничего не сказал мне об этом; этот человек бежал, ничего не прибавив к своим страшным словам. А что если он пошутил? Что если это утонченная жестокость со стороны этого негодяя? Месть по отношению к матросам? Накануне он все ссорился с ними. Они унижали его, оскорбляли, не повиновались приказаниям его и боцмана. У людей такого склада оскорбление вызывает всегда ненависть, и весьма возможно, что капитан лишь для удовлетворения собственной жажды мести сказал мне, что на судне оставалась бочка с порохом.
Предположение такого рода ничего не имело невероятного для того, кто знал этого человека, и я решил, что в этом случае мне тем более необходимо отыскать Бена и сообщить ему тайну. Он, наверное, знает, шутил капитан или говорил серьезно; в последнем случае он догадается, конечно, где находится порох, и тогда, быть может, мы успеем найти бочку и бросить ее в море.
Размышления эти длились не более минуты, и я снова бросился на поиски своего друга. Я нашел его среди матросов, строящих плот; тронув за рукав, я отвел его в сторону и передал ему слова капитана. Как не был мужествен Бен Брас, но известие это ошеломило его; я видел, как он побледнел, и даже сначала не мог говорить.
-- Ты уверен в этом? - спросил он меня наконец.
-- Совершенно, - отвечал я.
-- Бочка с порохом!
-- Нет! Он сказал правду, Вилли. Черт возьми! Я видел, как капитан прятал одну бочку, которую поставил сначала в счет старому негру, а затем утаил ее. Я не был тогда уверен в этом, а теперь не сомневаюсь. Милосердный Боже, дитя мое! Мы погибли!
Спокойствие, которое я почувствовал, предположив, что капитан солгал, сразу пропало, и новая тревога, еще более жгучая, наполнила мою душу. Бочка, украденная у короля Динго, была, следовательно, на борту, а вор избежал катастрофы, жертвой которой мы должны были стать! Мы вместо него расплачивались за кражу!
Бен стоял неподвижно на одном месте, как бы прислушиваясь, не раздастся ли взрыв. Скоро, однако, обычное присутствие духа вернулось к нему, и он, сделав мне знак следовать за ним, бросился к передней части судна. Матросы в это время спускали в море грот-мачту, и никто из них не видел, куда мы шли. Бен подошел к носовой части судна, затем к вантам бугшприта и жестом подозвал меня к себе. Посоветовав мне не говорить ни слова относительно пороха, он продолжал: "Пусть себе делают плот, быть может, они успеют закончить его; будем надеяться, что Бог нам поможет в этом. Ведь мы ничего худого не делаем, стараясь спасти свою жизнь. Порох должен находиться по соседству с каютой, и здесь не так опасно, как позади; тем не менее мы должны спешить. Живей, дитя! Две доски эти помогут нам; перережь эти веревки, а я пойду за деревом. Скорее же, скорее, дитя! И говоря таким образом, Бен Брас отделил топором две доски, тянувшиеся по обе стороны планшира до того места, где большими буквами было написано название судна; спустя минуту, доски эти были уже на воде, и он связал их веревками, которые я принес ему. Взобравшись затем на бугшприт, он срубил там несколько шестов, а я в это время доставал для него штаги и веревки; все это в свою очередь было спущено на неподвижную поверхность океана.
Когда Бен нашел, что леса уже достаточно, он бросил топор, с помощью веревки спустился на доски, брошенные им на воду, и пригласил меня следовать туда же за ним. В эту минуту до нас донеслись радостные крики матросов, кончивших, по-видимому, свою работу. И действительно, я увидел, что они садятся уже на плот. Еще минута, и я остался бы последним на горящем остове "Пандоры". Последним? А пятьсот человеческих существ, заключенных внутри судна? Разве черные эти не были также людьми, и жизнь их не была им так же дорога, как и нам?
Что стало с неграми с того момента, когда начался пожар на "Пандоре"? Где были эти несчастные, что они делали и какие меры приняты были, чтобы их спасти? Нет! Никто с той минуты, как раздался тревожный крик, помешавший топить их, никто, кроме меня, не подумал о них! Они все еще оставались в межпалубном пространстве, где крики их раздавались по-прежнему, не вызывая никакого внимания со стороны матросов.
Весьма возможно, что до той минуты, когда был кончен плот, главной причиной страданий негров была жажда; они продолжали просить воды и разрешения погулять, потому что выходили только накануне и положительно задыхались. Но я думаю, что у них не было ни малейшего подозрения об опасности, угрожавшей им. Дым на кормовой части судна подымался вверх перпендикулярно и не доходил к ним, а свет, распространяемый пламенем, был не так велик, чтобы броситься им в глаза. Можно было с достоверностью сказать, что они ничего не подозревали о пожаре; видя необычайное поведение экипажа и прислушиваясь к шуму на палубе, к ударам топора, которым рубили грот-мачту, к страшному стуку ее при падении, они могли лишь догадываться, что кроме жажды им угрожает еще что-то другое. Не имея ни малейшего понятия о том, как управляют судном, они не могли представить себе, что за действия совершаются там на верху. Кораблекрушением это не могло быть, потому что судно стояло неподвижно на месте, а встревоженные лица матросов не имели для них особенно важного значения. Неведению их скоро был положен конец. В ту минуту, когда я собирался покинуть "Пандору", сквозь столб дыма, выходившего из каюты, прорвался целый сноп пламени; за ним последовал второй, еще более громадный и более яркий, затем третий, и наконец пламя полилось целой полосой и не прекращалось больше. Луна побледнела перед этим ослепительным светом, который залил золотом все судно, как бы лучами появившегося неожиданно солнца.
Крик отчаяния вырвался из недр горящего судна, крик, который покрыл собой на несколько секунд зловещий треск дерева и которого я не забуду до последнего часа своей жизни. Я повернулся в ту сторону, откуда слышался этот раздирающий крик; при свете пожара я увидел лица несчастных негров, прижавшихся к решетке, которая не пускала их на свободу; взоры их метали молнии, на губах белела пена, ослепительно-белые зубы их были стиснуты. Пламя быстро приближалось, и дым добирался уже до люка, заделанного решеткой, которую они потрясали с бешенством. Первым движением моим было вернуться к Бену Брасу, с нетерпением поджидавшему меня; но в эту минуту я увидел топор, брошенный Беном. Я поспешно схватил его; мне пришла вдруг мысль перерубить решетку в люке. Я знал опасность, которой подвергался, я не забывал о бочке с порохом, но я не мог смотреть на этих несчастных, не мог допустить, чтобы на глазах моих сгорело столько человеческих существ - и не сделать ни малейшей попытки к освобождению их из тюрьмы.
"По крайней мере, - думал я, - несчастные эти сами выберут себе род смерти; вода не так ужасна, как огонь, и им легче будет утонуть, чем сгореть в пламени".
Я не дослушал его и бросился к люку; дым стал теперь до того густым, что я не мог рассмотреть испуганных лиц негров. Еще несколько минут - и сверкающие глаза эти угаснут навсегда, раздирающие душу голоса заглушатся смертью...
Я помнил хорошо, с какого места начал плотник рубить решетку и, схватив топор, изо всех ударил по тому же месту. Перекладины решетки скоро уступили моим усилиям; мне нечего было больше делать, и я поспешил к носовой части судна. В ту минуту, когда я схватился за веревку, чтобы спуститься к Бену, перекладины, закрывавшие люк, отскочили, и толпа негров целым потоком хлынула на палубу.
Я не останавливался больше, чтобы смотреть на них, и, скользнув вниз по веревке, спустился к своему товарищу, встретившему меня с открытыми объятиями.