На море.
Глава XXXV

ГЛАВА XXXV

Страшный выбор, державший несчастных в нерешительности! Какую смерть выбрать из этих двух, одинаково ужасных? Какое было им дело до того, как кончится их пытка; отчаяние парализовало их. Ни криков, ни угроз, ни мольбы! Они ждали неподвижно и молча конца своей агонии.

Но в последнюю минуту, когда разум не действует больше ввиду опасности, от которой ничто не может спасти, в человеке просыпается инстинкт самосохранения, и он начинает бороться со смертью; никто не прощается с жизнью, не попытавшись сначала защитить себя. Утопающий хватается за все, что он встречает, и не без сопротивления погружается на дно; тело борется упорно, оно хочет преодолеть разрушающую силу, еще долго после того, как разум потерял надежду. К неграм "Пандоры" также вернулась энергия в последний момент их борьбы со смертью.

Пламя покрывало уже почти всю палубу судна; оно прорвало дым, заволакивавший его и лизнуло тела своих жертв. Раздались крики отчаяния; живая масса заволновалась и, как бы по данному кем-то знаку, сразу бросилась в море.

Но первыми повиновались инстинкту самосохранения не те несчастные, которые были ближе к воде, а те, которые стояли сзади них; взобравшись на плечи своих товарищей, они бросились в воду, побуждаемые к этому пламенем. Очарование было нарушено. Вся масса без малейшего колебания, надеясь избежать смерти, бросилась в воду, и спустя минуту остов горевшего судна опустел.

Сцена изменилась, но была не менее ужасна; человеческие существа с невероятными усилиями бились на поверхности воды; те из них, которые не умели плавать, исчезали под водой, судорожно размахивая руками; другие соединялись группами и вместе шли ко дну. Зато пловцы, отделившись в сторону от своих погибающих товарищей, быстро плыли, рассекая волны руками. Время от времени, рядом с головой которого-нибудь из них показывался плавник акулы; раздавался душераздирающий крик... Чудовище бросалось на свою жертву, с бешенством хлопая хвостом по воде, которая покрывалась пеной, окрашенной кровью жертвы.

Это было до того жуткое зрелище, что даже матросы, несмотря на все свое бесчувствие, не могли смотреть на него без волнения. Но к чувству волнения при виде ужасной бойни примешивалась радость, которая явилась следствием не жестокости, а лишь чувства самосохранения. Это была, собственно, не радость, а сознание избавления от опасности быть захваченными неграми.

Как ни были многочисленны акулы, они не смогли уничтожить всего груза "Пандоры". Как только была кончена первая атака, они постепенно исчезали и удалялись в глубь моря, вполне насытившись обильной добычей. Поверхность моря была все еще покрыта множеством голов, и при свете пламени видно было, что пловцы направляются к нашему плоту. Новый ужас овладел матросами, которые в свою очередь могли стать добычей акул.

Безумные крики, испуганные восклицания послышались со стороны матросов; не теряя времени на бесполезные слова, они пытались отплыть подальше от негров. Каждый из них схватил первый попавшийся предмет, который мог служить вместо весла; одни вооружились ганшпугами, другие кусками дерева, третьи досками от бочек, а те, которые ничего не нашли, гребли просто руками. Но масса бесформенных кусков дерева, составлявших плот, медленно двигалась вперед, и несмотря на то, что находилась в пятидесяти саженях от пловцов, матросы начинали серьезно побаиваться, что те нагонят их.

Страх этот имел серьезное основание. Не могло быть никакого сомнения, что черные нагоняли нас с каждой минутой и что они скоро нападут на нас. Все сидевшие на плоту были в этом уверены. Несмотря на все самые отчаянные усилия, они не могли соперничать в скорости с неграми.

Кто мог помешать неграм? Ничто больше не останавливало их, потому что акулы уже почти все исчезли из виду. Изредка только раздавался предсмертный крик позади нас... Это исчез пловец; но такие исчезновения были теперь исключением, большинство продолжало преследовать нас. С какой целью хотели они этого? В надежде ли избежать смерти или просто из мести? Быть может, ими руководило и то, и другое чувство! Какое, впрочем, дело до мотивов, руководивших ими! Их было достаточное количество, чтобы расправиться с нами, и прежде чем умереть, они, наверное, заставили бы матросов "Пандоры" искупить все те страдания, которые они перенесли.

Лишь бы добраться до плота, а подняться на него им ничего не стоило; могли ли тридцать человек бороться против двухсот? Они набросятся, конечно, на плот и схватятся за края его, и собственной тяжестью своей потянут его на дно моря. Каждая секунда увеличивала шансы пловцов; первые из них были уже саженях в пяти от плота; правда, это были самые сильные, но большинство оставалось еще в пятнадцати саженях отних и все же двигались вперед быстрее плота. Некоторые из матросов предались полному отчаянию; они думали, что пришел их последний час, и все страшные дела их преступной жизни предстали перед ними, увеличивая их ужас.

и я горько раскаивался в сделанной мною ошибке. Себя одного должен был я упрекать за то положение, в которое я так безрассудно попал. Но к чему поздние сожаления? Надо было думать о смерти; море скоро должно было принять в свои объятия господ и рабов, тиранов и жертв, и всех скрыть под одним общим саваном.

Таковы были мысли, мелькавшие у меня в голове, пока я следил взглядом за черными, которые приближались к нашему плоту. Я не чувствовал к ним ни жалости, ни симпатии; я смотрел на них, как на ужасных чудовищ, которые готовились сбросить нас в пропасть, убить меня, их благодетеля. Я забывал, проклиная их, что сами они были в отчаянии и лишь для спасения своей жизни спешили настигнуть последнее убежище.

же не мог принять участия в начавшейся вскоре бойне; жестокие удары веслами и ганшпугом встретили первых пловцов, которые нагнали нас. Удары попадали в голову или в грудь и некоторые тотчас же шли ко дну, тогда как другие, проплыв к передней части плота, хотели, по-видимому, окружить нас.

В первую минуту крики и угрозы матросов испугали пловцов, которые поспешили удалиться, но по-прежнему следовали за нами. Спустя несколько минут плот не двигался больше. Гребцы, осажденные со всех сторон, увидели, что дальнейшее отступление невозможно.