Квартеронка.
Глава LIV. Жалость к любви

ГЛАВА LIV
Жалость к любви

Дорогой мы говорили о несущественных вещах: о моем приключении за картами на пароходе, о "спортсменах" Нового Орлеана, о дивном сиянии луны.

Только придя на кладбище и расположившись на скамье, завел я речь о том, что поглощало все мои помыслы. Полчаса спустя Эжен д'Отвиль уже знал историю моей любви. Я откровенно рассказал ему все, что случилось со мною с моего отъезда из Нового Орлеана до нашей встречи на борту "Хумы". Кроме того, я упомянул о моем свидании с банкиром Брауном и о моих бесплодных поисках Авроры в тот день.

Он выслушал внимательно все, прервав меня только однажды, когда я описывал сцену моего признания перед Эжени и ее печальный финал. Эти подробности, по-видимому, сильно заинтересовали моего нового друга и даже огорчили его. Я слышал не раз его подавленные рыдания и мог видеть при свете луны, что он плачет.

"Благородный юноша, - думалось мне, - принимать так близко к сердцу чужое горе!"

-- Бедная Эжени! - прошептал он. - Не правда ли, как она достойна сожаления?

-- Ах, сударь, вы не можете себе представить, как мне жаль ее! Эта сцена никогда не изгладится из моей памяти. Если бы жалость, дружба, какая-либо жертва могли утолить ее страдания, я не остановился бы ни перед чем. Я готов предоставить ей все, исключая то, что не в моей власти - любви. Я глубоко, очень глубоко переживаю, господин д'Отвиль, за эту благородную девушку. Почему не могу я вырвать из ее сердца стрелу, которую вонзил в него нечаянно? Но она, конечно, исцелится от этой злополучной страсти. Всесильное время...

-- Ах, никогда, никогда! - перебил д'Отвиль с живостью, поразившей меня.

-- Что заставляет вас говорить таким образом, сударь?

-- Я приобрел некоторый опыт в вещах этого рода; хотя вы находите меня очень молодым, но я испытал на себе подобное несчастье. Бедная Эжени! Такая рана заживает не скоро, она не излечится от нее никогда. Ах, никогда!

-- Я искренне жалею ее; жалею от всего сердца.

-- Вам следовало бы отыскать ее и высказать ей это.

-- Зачем? - спросил я, несколько озадаченный таким советом.

-- Ваше сожаление, пожалуй, утешило бы ее.

-- Это невозможно. Это произвело бы совершенно обратное действие.

-- Вы ошибаетесь, сударь. Неразделенную любовь легче переносить, когда она вызывает сочувствие. Только высокомерное презрение и бесчувственная гордость заставляют сочиться кровью сердце. Поверьте мне, участие - это целительный бальзам для ран любви.

Слова креола, сказанные тоном убеждения, странно отдались у меня в ушах.

"Таинственный молодой человек, - подумал я. - Такой мягкий, такой впечатлительный и вместе с тем наделенный житейским опытом".

-- Эта минута наступит впоследствии, - перебил Эжен д'Отвиль,--теперь вам предстоят более неотложные дела. Желаете вы купить ту квартеронку?

-- Таково было мое намерение сегодня утром. Увы, теперь всякая надежда потеряна!

-- Сколько те мошенники оставили вам денег?

-- Немногим больше сотни долларов.

-- Ах, этого будет недостаточно! Судя по вашим словам, молодая невольница стоит вдесятеро дороже. Настоящее несчастье! Мой кошелек еще легче вашего. У меня не наберется и ста долларов. Плохо дело!

Д'Отвиль стиснул руками голову и несколько минут сидел молча, по-видимому, погруженный в глубокие размышления. Я невольно подумал, что он сочувствует моему горю и старается найти средства помочь мне.

"В конце концов, - пробормотал он про себя, но достаточно громко, чтобы я мог расслышать,--если ей не удастся достичь цели, если она не разыщет своих документов, то падет жертвой в свою очередь. О, какая ужасная альтернатива! Пожалуй, было бы лучше не..."

-- О чем вы говорите, сударь? - воскликнул я, прерывая его.

-- О, извините, пожалуйста! Я думал кое о чем... Но все равно. Не лучше ли нам вернуться домой? Здесь становится прохладно.

-- Послушайте, - сказал я д'Отвилю, - у меня все- таки наберется около двухсот долларов. Я ни в каком случае не могу купить на них Аврору. Не попробовать ли мне увеличить эту сумму игрой?

-- О, я боюсь, что это будет бесполезная попытка! Вы проиграетесь опять.

-- Ну, это еще неизвестно, сударь! По крайней мере, шансы равны. Мне нет надобности играть с ловкими господами, вроде тех, на которых я нарвался на пароходе. В Новом Орлеане не один игорный дом, где ведется азартная игра. И какое разнообразие: "фараон", "крепе", "лото" и "рулетка". Я могу выбрать любую игру, где ставят деньги на карту. У меня столько же шансов выиграть, сколько и проиграть. Что скажете вы на это, сударь? Посоветуйте мне.

-- Вы говорите правду, - отвечал креол. - Все зависит от счастья. Значит, вы можете иметь надежду на выигрыш. А если вы проиграете, то, собственно, не ухудшите своего положения в смысле удачи на завтрашнем аукционе. Если же вам повезет...

-- Тогда не станем терять времени. Становится поздно. Игорные дома, должно быть, еще открыты. В данный момент, вероятно, азартная игра в самом разгаре. Поищем сейчас же какой-нибудь из них.

-- Так вы пойдете со мною? Благодарю, господин д'Отвиль, благодарю!.. Отправимся!

Мы поспешили к выходу с кладбища и вернулись в город, на ту же улицу Сан-Луи, где стоял мой отель, так как мне было известно, что главные игорные притоны помещались по соседству.

Разыскать их было нетрудно. В то время подобных вещей не скрывали. Среди креолов страсть к игре, унаследованная ими от первоначальных владельцев города, была слишком развита во всех слоях общества для того, чтобы полиция могла обуздать ее. Городские власти в американском квартале приняли некоторые меры для подавления этого порока; но их законы были недействительны на французской стороне Кенель-стрит, а креольская полиция руководствуется иными понятиями и иными инструкциями. Во французском предместье в игре не видят преступления, почему игорные дома пользуются здесь правом гражданства.

"фараон", "крепе", "лото" или "рулетка". Странные слова для непосвященных, но понятные тем, кто побывал не раз в названном квартале.

Мы быстро достигли одного из этих заведений, на фонаре которого значилось крупными литерами, что здесь играют в "фараон". То был первый, попавшийся нам игорный дом, и я вошел туда, не колеблясь ни минуты. Д'Отвиль последовал за мной.

Нам пришлось подняться по широкой лестнице, наверху которой нас принял господин, украшенный бакенбардами и усами. Я вообразил, что он спросит, имеем ли мы право входа, но ошибся: вход был совершенно свободен. Обязанностью этого субъекта было отбирать у посетителей оружие; он дал нам номер, чтобы мы могли получить его обратно при выходе. Очевидно, он обезоружил множество людей до нас, потому что с полок открытого шкафа, стоявшего в углу коридора, торчала масса пистолетных прикладов, рукояток ножей и кинжалов.

Этот вид напомнил мне сцены, свидетелем которых я часто бывал, - отдачу тросточек, дождевых и обык-новенных зонтиков в швейцарской картинной галерее или музее. Вероятно, это являлось необходимой предосторожностью, без которой игорный стол часто обагрялся бы кровью.

Мы отдали наше оружие: при мне была пара пистолетов, а при моем товарище маленький кинжал, оправленный в серебро. Эти предметы были пронумерованы; мы получили контрамарки, после чего нам позволили войти в зал.