Квартеронка.
Глава LVIII. Ротонда

ГЛАВА LVIII
Ротонда

Тысяча мыслей, тысяча предположений, сотни планов занимали мой ум в ту бессонную ночь, когда я томился между страхом и надеждой. Тем не менее, при безотрадном восходе солнца я еще не решил, как мне быть. Все мое упование возлагалось на д'Отвиля, потому что я перестал уже рассчитывать на получение денежного перевода.

Между тем, чтобы удостовериться на этот счет, я опять наведался в банковский дом Браун и К^o. Отрицательный ответ, полученный мною в конторе, не причинил мне больше досады. Деньги всегда имеют свойство опаздывать. Маленькие золотые кружочки катятся медленно; они мешкотно переходят из одних рук в другие, и с ними расстаются неохотно.

Был полдень, когда я вернулся на улицу Сан-Луи; я не зашел в отель, а направился прямо к Ротонде.

Перо выпадает у меня из рук при первой попытке описать мрачное волнение моей души, с каким вступил я под сень этого купола. Не помню, чтобы мне приходилось когда-нибудь испытывать что-либо подобное тому, что испытал я тогда.

Очутившись под сводами громадного собора, я почувствовал священный трепет; я посещал мрачные камеры тюрем с тягостным чувством; но не припомню ни одной сцены, которая произвела бы на меня такое мучительное впечатление, как представившаяся моим глазам в этих стенах.

Это место не было священным. Напротив, я находился на оскверненной почве, оскверненной самыми позорными делами. То был знаменитый невольничий рынок в Новом Орлеане, где продавались и покупались человеческие тела, можно почти сказать, человеческие души.

Эти стены были свидетелями не одной насильственной и горькой разлуки. Под этой кровлей не раз отрывали мужа от жены, мать от ребенка. Жгучие слезы нередко орошали эти мраморные плиты. Под этим сводом часто раздавались вздохи, мало того, отчаянные вопли растерзанных сердец.

Повторяю опять, моя душа была полна мрачными ощущениями, когда я вступил в эту огромную залу.

Читатель, вероятно, ожидает, что я опишу ее. Но я принужден обмануть его ожидания. Будь я посторонним зрителем, бесчувственным и холодным репортером происходившего, мне было бы легко отметить все подробности и сообщить их вам. Но со мною было иначе: в голове у меня бродила только одна мысль, мои глаза искали только один предмет, и это мешало мне заметить главные черты зрелища, которые разворачивались передо мною.

В моей памяти сохранилось очень немногое. Помню только, что Ротонда, согласно ее названию, представляла собою круглую залу обширных размеров с каменным полом, сводчатым потолком и белыми стенами. Окон в ней не было, потому что свет падал сверху. На одной стороне у стены возвышалась трибуна, возле которой лежала широкая каменная глыба, отесанная в виде параллелепипеда. Я угадывал назначение этих двух предметов.

Выступ или каменная скамья окаймляла часть стены; назначение ее было также очевидно.

Когда я вошел, зала была наполовину полна народом; здесь толпились люди всех возрастов и всех слоев общества. Они собирались кучками и разговаривали между собою, точно лица, сошедшиеся по делу, или на церемонию, или на увеселение, и ожидающие начала. Однако было ясно, что собравшиеся настроены совсем не торжественно. Казалось, напротив, будто бы они рассчитывали на какое-то веселое зрелище, судя по грубым шуткам и взрывам хохота, ежеминутно раздававшимся в этом помещении.

Между тем одна группа не поднимала никакого веселого шума. Члены ее сидели на каменной скамье, или стояли с ней рядом, или лежали на земле, или прислонялись к стене в различных позах. Их черная или коричневая кожа, курчавая голова, их грубые красные башмаки, плохая одежда из бумажной ткани, холста или негритянских сукон, выкрашенная соком катальпы в коричневый цвет, резко отличали этих людей от публики, бродившей по залу, как существ иной породы.

Помимо различия их костюма и цвета кожи, толстых губ, выдававшихся скул, курчавых волос, легко было заметить, что люди, сидевшие на скамье, занимали совсем иное положение, чем те, которые прогуливались по залу. Тогда как последние говорили громко и весело смеялись, первые были молчаливы и печальны. Одни смотрели победителями; другие были неподвижны и напоминали своим убитым видом пленников. Эти были господами, те невольниками.

То была партия невольников с плантации Безансон.

Все они молчали или разговаривали тихим шепотом. Большинство казалось удрученными. Матери сидели, обвив своих малюток черными руками, нашептывая им нежные слова или стараясь унять их крики. Крупные слезы катились время от времени по их щекам, когда материнское сердце переполнялось горем. Отцы смотрели на детей более сухими глазами, где горело отчаяние и где можно было прочесть сознание неизбежности своего жребия, невозможности бороться с окружавшими их негодяями.

Однако это выражение читалось не на всех лицах. Молодежь обоего пола среди невольников нарядилась в костюмы ярких цветов, украшенные бантами и лентами. Большая часть этих юношей и девушек относилась к своему будущему с полнейшей беспечностью. Некоторые среди них казались даже счастливыми, весело разговаривали и смеялись между собою или же обменивались при случае несколькими словами с белыми. Перемена хозяина не представляла для них ничего ужасного ввиду жестокого обращения, которому подвергались они в последнее время. Иные ожидали этого даже с удовольствием и радостной надеждой; то были юные франты или медно-красные красавицы с плантации. Может быть, им будет позволено остаться в этом большом городе, о котором они наслышались так много раньше; может быть, они имели в виду более блестящую будущность; она была бы слишком печальна, если бы превзошла в этом отношении их недавнее прошлое.

Я обвел глазами различные группы темнокожих, но не нашел среди них квартеронки. Слава Богу! Небо избавило меня от унижения встретить Аврору в подобном сборище! Она, вероятно, находилась поблизости и покажется, когда наступит ее очередь.

Я изнемогал при мысли увидеть ее мишенью грубых и оскорбительных взглядов, наглых замечаний, которые могут отпускать на ее счет бесцеремонные торговцы. Это испытание предстояло мне еще впереди.

Зная, как демонстративны цветные люди в излиянии своих чувств, я не показывался невольникам, потому что предвидел сцену, которая произойдет, если они заметят меня. Тогда я был бы вынужден принимать их приветствия, выслушивать мольбы, достаточно громкие, чтоб привлечь ко мне внимание всей публики.

Во избежание этого я спрятался за группой белых, которые заслонили меня от глаз негров, и устремил свой взгляд на дверь, подстерегая приход д'Отвиля. На него одного возлагал я теперь свою единственную и последнюю надежду.

в небрежном костюме; широкое платье, широкополая шляпа с отогнутыми полями, грубые сапоги и раскрашенная палка, оплетенная ремнями из воловьей кожи, настоящая эмблема его профессии.

Изящный креол резко отличался от этого типа. На нем был темно-красный или синий фрак с золотыми пуговицами, брюки со складками, ботинки, рубашка с кружевным жабо и с бриллиантовыми запонками. Пожилые креолы отличались своими брюками буйволовой кожи и жилетами из нанки, шляпой из манильской или панамской соломы, надетой на голову с коротко остриженными волосами, белыми, как лунь.

Американский купец из Пойдраса или Чупитулас- стрита, из Кемпа, Нью-Леви или Сен-Чарльза щеголял в паре черного сукна, в жилете из блестящего атласа, в опойковых сапогах, но без перчаток.

Франт-приказчик с парохода или из магазина, в пальто из белой ткани, в белоснежных брюках, в мохнатой касторовой шляпе слегка желтоватого цвета также сновал среди публики.

За ним следовал любезный банкир, сбросивший с себя здесь свою суровую внешность людей его профессии и одетый довольно пестро; наряду с ним бросался в глаза капитан речного парохода, но желавший казаться моряком; богатый плантатор с побережья, владелец хлопчатобумажной или канатной фабрики и множество других личностей в характерных костюмах, которых я не стану описывать, сталкивались тут между собой.

Пока я рассматривал эти физиономии и смешение всевозможных одежд, в дверях показался приземистый, краснолицый человек в зеленом пальто. В одной руке у него была связка бумаг, в другой маленький молоток из слоновой кости, который указывал на его профессию.

"Вот он идет!.. Это он!.. Вот майор!.."

Но все и без того узнали человека в зеленом пальто. Сам великолепный собор святого Карла был не более знаком жителям Нового Орлеана, чем майор Б., знаменитый аукционист.

Минуту спустя лоснящееся и румяное лицо майора показалось над трибуной. Несколько сухих ударов его молоточка водворили в Ротонде тишину, и продажа началась.

бык; открывали рот и осматривали его зубы, как делают с продажными лошадьми; затем они предлагали за него цену, словно за домашнюю скотину. При иных обстоятельствах мне стало бы жаль беднягу, но мое сердце было переполнено волнением за Аврору, там не оставалось больше места для Сципиона, и я отвернулся от этого отвратительного зрелища.