Английские письма, или история кавалера Грандисона.
Часть четвертая.
Письмо LVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Английские письма, или история кавалера Грандисона. Часть четвертая. Письмо LVI. (старая орфография)

ПИСЬМО LVИ.

Генриетта Бирон к Люции Сельби.

Разговор, любезная моя, коего я ожидала с трепетом, окончился. И какоеж было следствие оного? Ты можешь о том судит по всем нижеследующйм обстоятельствам. Мисс Грандиссон и её обожатели не составляли единых наших предметов. Верь, любезная Люция, что я скоро с тобою увижусь; но не взирая на все происшедшее, я потщусь описать тебе в точности все подробности. Ах! что произошло? Читай, любезная моя.

Сир Карл вместе с нами завтракал. Он вошел с величавым видом, но величавость вскоре уступила место обыкновенным приятностям лица его, то есть кротости и добродушию.

Милорд объявил ему то безпокойствие, в коем мы со вчерашняго дня находимся по причине новых причин к затруднениям, кои он усмотрел в его письмах. Емилия хотя ничего не промолвила; но взоры её тоже самое выражали. Мисс Грандиссон приняла на себя важной вид. Не терпеливость Милади Л.... изображалась на прелестном лице её, а Доктор Барлет ли была желать означенного разговора. И так чувствовала, что щеки мои разгорелись.

Сир Карл отвечал: предадим все забвению и станем заниматься едиными приятностями, Милорд, в сем драгоценном и любезном сообществе. Он учтивым образом спросил о моем здоровье и спокойно ли я препроводила сию ночь, по причине небольшого кашля, от коего я несколько охрипла. Он хотел знать от Емилии, о чем она печалится; от Милорда и Милади Л.... когда намерены они возвратиться в город, от Мисс Грандиссон, что понудило ее принять на себя столь задумчивый вид; ето его выражение, не видите ли вы, Мисс Бирон, сказал он мне с усмешкою, что Шарлотта все еще в недоумении, какой вид должна она через четверть часа на себя принять?

Я отвечала ему, что Мисс Шарлотта кажется мне решилась подражать во всем ему самому. И так я весьма буду остерегаться, возразил он, принимать на себя важной вид; ибо желаю, чтоб все наслаждались здесь одним веселием. И так продолжая далее говорил он мне: могу ли ласкаться, сударыня, что вы позволите мне просить вас с собою в библиотеку.

Конечно, Г. мой.... я без всякого сумнения за вами последую.

которая однако не без движения окончила оный, но она не может, Люция, изобразит тебе того вида, которой тогда представляла. Исполнение обещания не менее было затруднительно. Он подал мне руку. Я пошла с ним в библиотеку. Каких не употребляла я усилий в сем пути, дабы подкрепит все присудствие моего разума я какой не усматривала я нежности и уважения в его взорах и поступках!

Он просил меня сесть, потом и сам сел на супротив меня. Мне кажется, что я с начала потупила взор свой. Мое положение изменяло моему сердцу: но в его взорах изъявлялась столь почтительная кротость, что без всякого смущения можно было на их смотреть, когда они пристально на меня устремлены были, наипаче с тем томным видом, которой кажется мне я в оных усматривала и всегда как я обращала на него свои глаза, была уверена что он потуплял свои. От сего я гораздо стала вольнее нежели бы могла оною быть от чего иного. Сколь смела та девица, которая всем предпочитает смелого человека! и естьли смелости ей не станет, то сколь же чрезмерно должно быть её замешательство от проницательных взоров, в коих она усматривает и доверенность? Сколь много её робость должна умножать бодрость другого и подавать надо собою преимущество!

Он начал говорит в следующих выражениях. Я не приношу вам извинений, сударыня, за ту вольность, с коею я принял смелость просить вас на таковый переговор, потому что знаю откровенность вашего сердца, и может буду иметь честь разговаривать с вами не об одном предмете. (Как вострепетало мое сердце при сих словах, любезная Люция!) Но позвольте чтоб я начал прежде разговор о моей сестрице Шарлотте. Мне кажется что можно заключить из некоторых её выражений и из засвидетельствований Милади Л.... что она одобряет домогательство Милорла Ж.... впрочем ясно можно видеть, что она не имеет о нем высокого мнения. Я чрезвычайно опасаюсь чтоб она не согласилась принят его домогательства более по той склонности кою усматривает во мне к нему, нежели по своей собственной. Я неоднократно ей говорил, что с её склонностью будет и моя соображаться; но она так жива, что не можно проникнуть в истинные её чувствования. Впрочем я предполагаю, что она предпочитает Милорда Ж.... Кавалеру Ваткинсу.

Он остановился.

Я также думаю, Г. мой; но на чтож говорить, я также думаю, когда Мисс Грандиссон Милорда Ж....

Точно ли вы уверены, сударыня, что она действительно его предпочитает не токмо Г. Ваткинсу, но и всякому другому человеку? или сказать другими словами, думаете ли вы чтоб не было такого человека, коего бы она предпочла Милорду Ж....? О благополучии её жизни я сердечно помышляю, тем более что её живость меня безпокоит, и я опасаюсь такого качества в женщине, сколь бы приятна она ни была до брака.

Я осмеливаюсь уверить вас, Г. мой, что естьлиб Мисс Грандиссон не предпочитала Милорда Ж.... всякому другому человеку, то конечно не согласилась бы принимать его домогательства.

Я не думаю, сударыня, чтоб девица одаренная свойствами Шарлотты, не нашед того достоинства, кое предполагала в предмете первых своих нежностей, возъимела сильную страсть к такому человеку, которой не весьма отличные качества имеет. Она может теперь смеяться, над любовию. Милорд Ж.... хотя не блистает своею жизнию, но человек весьма достойной. У женщин есть глаза, а глаза желают быть удовлетворены. От сего произходит что наружность часто берет преимущество над внутренним достоинством. Естьлиб единственно помышляла о составлении себе благополучия, то может быть никакого бы не сделала возражения против Милорда Ж...., поелику всех качеств не льзя найти в одном человеке; но естьлиб Милорд следовал такому же правилу, то не знаю, пожелал ли бы он иметь Шарлотту своею супругою. Извините меня, сударыня; но вы знаете что я думаю о двух представляющихся ей женихах. Не станем говорить о Г. Ваткинсе; он уже не имеет больше участия в наших разсуждениях. Милорд Ж.... человек разумной, честной равно и добродетельной; а сие то качество заслуживает великого внимания в молодом человеке его достоинств. Он также весьма тихого нрава и я почитаю его способным к терпеливости: но гдеж можно найти такого супруга, которой бы в состоянии был сносить от своей жены презрительные взгляды или тому подобное? Я более бы для нее страшился закоренелого негодования тихого мужа, нежели вспыльчивости страстного любовника.

Мисс Грандиссон позволила мне, Г. мой, уверит вас, что естьли вы одобряете домогательства Милорда Ж...., и по милости своей примете сие дело на себя, то она обещается поступать в точности по вашим советам. Мисс Грандиссон за несколько перед сим временем видела Милорда должностями жены.

Но позвольте мне спросить вас, сударыня, какие были её намерения, когда она меня спрашивала о Г. Бельшере? Я думаю, не предполагает ли она по тем похвалам, кои я говорил в его пользу, что может его предпочесть Милорду Ж....

Мне кажется, Г. мой, что сказанное ею есть ничто иное как действие её живости. Естьлиб действительно Мисс Грандиссон имела какие намерения; то я уверена, что она более бы изъявила к тому своего желания.

Я также о том думаю. Я люблю мою сестру равно как и Г. Бельшера. Я знаю разборчивост в моем друге. Но естьлиб Шарлотта имела те намерения, в коих ее подозреваю, то конечно бы не мог снести чтоб он отказал в своем почтении моей сестре, по причине того нещастия, что она имела тайную переписку с человеком совершенно её недостойным.

(При сих словах мысли мои несколько встревожились. Я принуждена была вынут платок. О любезная Мисс Грандиссон! сказала я довольно громко. Я опасалась, чтоб она не лишилась по крайней мере от части того блага, кое должна почитать весьма важным: то есть доброго мнения от своего брата.)

Извините меня, сударыня, Вы весьмо великодушно сносите то прискорбие, которое я вам причиняю своим разговором. Оно принуждает меня удивляться вашему снисхождению и открыт вам все сердечные мои тайности. Ваша благородная откровенность возбуждает во мне желание соответствовать вам равномерным чистосердечием. Она внушила бы в меня оное, естьлиб я и менее был открытен. Моя сестрица; как вы то слышали, когда я ей говорил самой, ни мало не уменьшила к себе моей любви; я ее люблю со всеми её недостатками: но я не должен тем ослепляться. Справедливость не имеет ли равно своих прав как в хуле так и в похвалах? у меня также есть недостатки: чтож подумал бы я о таком человеке, которой считал бы их добродетелью? В какуюб повергнулся я опасность от лицемерного ласкательства, естьлиб не имел о себе справедливого мнения?

Таковое разсуждение, Г. мой, достойно

Оно достойно всякого человека, любезная Мисс Бирон.

Но, Г. мой, весьма было бы жестоко, естьлиб и самомалейшая нескромность подвергала женщин укоризне, наипаче когда их добродетель ничего не претерпела и когда оне вскоре возвратились на прежней путь истинны.

Я в том согласен и от нежности моей к Шарлотте я с трудом бы мог одобрит союз с толь разборчивым человеком каков Г. Бельшер, хотя бы с обеих сторон имели к тому одинаковую склонность.

Я надеюсь, Г. мой, что Мисс Грандиссон никогда и никем не будет презираема за такой поступок, которой весьма дорого стоил её спокойствию.

Я запиналась, любезная Люция, я потупила глаза.

Я понимаю, сударыня, ваши слова. Хотя я люблю Г. Бельшера более всех прочих мужчин, но я не менее должен отдать справедливости Милорду Ж...., как и ему. Я столько был уверен в равнодушии к сему молодому господину, и в несходстве их нравов, хотя оба весьма почтения достойны, что прилагал все мои старания к преодолению её страсти; когда же я увидел, что она упорствует в своих чувствованиях, то изьяснил ей о приключении Капитана Андерсона и о том щастие, с каковым уничтожил все сие дело. Он ласкается, что затруднение, которое он находил до сего времени, дабы склонить свою сестрицу принимать его попечения, произходило от замешательства, в коем она находилась; а как теперь состояние её переменилось, то он конечно найдет в ней более разположения к принятию оных. Он присовокупляет, что естьли в том успеет: то не сумневается, чтоб она не возблагодарила его за его постоянство. Теперь, сударыня, прошу я вашею мнения. Думаете ли вы, что Шарлотта может быть убежденна любовию и снисхождением? Говорили ли вы ей, по своей милости, что вышедши за муж за такого человека, коего дарования почитает она ниже своих, должна она употребит столько стараний к истреблению своея живости, как будто бы различие достоинства относилось в пользу её супруга? Позвольте мне еще присовокупить, что естьли будет она способна, обязавшись клятвами, платить за его нежность презрением и принимать с человеком её любящим такия вольности, кои могут сделать его омерзительным, равно и самое ее в глазах публики, то я принужден буду позабыть, что имею такую сестру; ибо когда дело будет идти о справедливости, то права родства и дружбы изчезают.

Сей пример не доказывает ли, Люция, что великодушие и милость сут однозначущия слова?

Я уверена, Г. мой, возразила я, что естьли Милорд одарен столь хорошим свойством, как о нем говорят и естьли нимало не будет оскорблен приметя в своей супруге такую живость, которой сам он действительно не имеет, то Мисс Грандиссон совершенно сделает его благополучным? Разве она не одарена пленительными качествами? Не имеет ли она великодушия, нежности и сострадания? Вы конечно приметили в ней все сии добродетели. И можно ли предполагать, чтоб её любвидостойная живость превзошла когда ниесть пределы благоразумия и кротости, чтоб затмила тот важной долг, которой она намерена на себя наложить?

Очень хорошо, сударыня, и так я могу обрадовать Милорда Ж.... известя его, что от теперь волен видеть мою сестрицу, когда она возвратится в Лондон; или естьли сей отъезд

Я осмеливаюсь сказать, Г. мой, что вы действительно ето учинить можете.

Чтож касается до статей, то я беру сие на мое попечение. Но пожалуйте напомните Шарлотты, что она нимало от меня не зависит. Естьли она со временем узнает совершенно свойства и поведение Милорда Ж.... то конечно возчувствует в себе склонность оказывать ему то почтение, какое должна сохранять разумная жена к своему супругу, я нимало не буду ее хулит хотя она ему и откажет, лишь бы только не держала его в недоумении, когда уверена о собственных своих разположениях и возмет в пример образец своего пола.

Я легко могла догадаться, кому относилось сие засвидетельствование и едва не стала его за оное благодарить; но теперь я весьма рада, что того не учинила.

Мне кажется, сударыня, что мы уже все переговорили касательно сестры моей Шарлотты. Я уже писал к Кавалеру Ваткинсу, прося его в самых учтивейших выражениях, оставить тщетную свою надежду. Милорд с нетерпеливостию ожидает возвращения моего в город. И так я поеду тем с вящшим удовольствием, что уверен и ему принести великую радость.

Вы должны быть чрезвычайно щастливы, Г. мой, когда делая безпрестанно добро принимаете великое участие в удовольствии другого.

Он оказывал, любезная моя, столь благородную кротость, что я говорила с ним гораздо смелее нежели себе воображала идучи за ним в библиотеку. Впрочем я ощутила присудствие моего разума в ту самую минуту, когда разговоры наши относящияся до посторонней любви делали меня важною особою: но мое внимание должно быть вскоре привлечено к гораздо важнейшему предмету, как ты теперь узнаешь.

По истинне, сударыня, я весьма далек от моего щастия. Не должно ли мне употребить все свои старания к соделанию благополучия других, дабы иметь хотя некое право участвовать в оном?

Я примечаю, сказал он мне великодушное сострадание смешенное с любезнейшим любопытством, на лице самом для меня прелестнейшем. Сестрицы мои также много любопытствовали и при вашем присудствии. Естьлиб я знал совершенно мою судьбу, то конечно бы их удовольствовал, наипаче когда Милорд Л..... присоединил к тому свои прозьбы. Я не преминул им сказать, как вы может быть помните, что то время уже не далеко.

Помню, Г. мой.

В самом деле, Люция, может быть оно и скоро наступит. Не только могла я ето запамятовать, но ничто так часто уму моему не представлялось как сие обстоятельство.

Так, сударыня, оное время приближается. Хотя мое намерение состояло в том, чтоб до окончания сего дела не открываться ни кому кроме Доктора Барлета, которому известны все обстоятельства сего дела и все случаи моей жизни; но я чувствую, что сердце мое открывается вашему чистосердечию; естьли вам не противно будет меня выслушать, то я разскажу вам некоторую часть моих замешательств и отдам на вашу волю уведомить о том Милорда Л... и моих сестриц. Вы все четверо кажетесь одарены равным разумом.

Я принимаю, Г. мой, весьма искреннее участие в ваших нещастиях.... (самое искреннее участие повторила невинная девица трепеща; и тогда щеки мои по переменно становились то холодны, то горячи, красны, и бледны и оказывали другие признаки, коих он не мог не приметить.) Но я почту вашу доверенность за величайшую милость.

Меня прерывают, любезная моя, при вступлении в сие важное повествование. Не будь нетерпелива. Я весьма сожалею и сама, что ето помешательство услышала.

Я не стану утомлять вас, сударыня, повествованием о моей молодости, которую я препроводил вне своего отечества, с семнадсяти до двадсяти пяти лет. Однако оно содержит в себе столько важных случаев, сколько оных может произойти в сие первое время и в жизни такого молодого человека, которой никогда не имел удовольствия шествовать по трудным путям. Но после того открытия, кое я желаю начат, Доктор Барлет, с коим я прожил около четырех лет в столь тесной дружбе, коей может быть никакого нет примера между двумя особами совершенно различных лет, удовлетворит ваше любопытство гораздо обстоятельнее. Я должен здесь признаться в тех выгодах, кои получил от его дружбы. Мнение, какое я имел о ею праводушии и его сведениях, приобучило меня не предпринимать ничего важного не предложив себе следующих вопросов, коих пользу я безпрестанно испытывал в поступках моей жизни. "Какой отчет отдам я о сем деле ? Естьли я попущу обладать себя такой-то страсти то признаюсь ли я в том Доктору? Или сделая подлой порок, не представлю ли я ему оной с хорошей стороны, и не скрою ли постыдным образом с худой?,, И так Доктор Барлет заступил у меня место второй совести. Естьли я сделал какие в моей жизни добрые дела и удержался от ненавистного порока, то сие произходило от того, что я ставил его как бы надзирателем над моим попечением. Сия помощь тем наиболее оказалась мне необходимою, что я от природы был горяч, горд и честолюбив и что с самой моей молодости, простите мне, сударыня, сие тщеславие, я оказывал великое внимание тому полу, к коему никто и никогда не имел столько удивления как я: его то старанию обязан я отвращению, кое всегда имел к вольным женщинам, ни мало непрельщаясь достоинствами и красотою, кои суть обыкновенные приманы большей части молодых людей.

И так вы нимало не будете удивляться, сударыня, что имея такое разположение я приобрел в своих путешествиях такия преимущества, коими не все путешественники могут хвалиться. Долговременное мое пребывание при знатных дворах и частые путешествия, кои я предпринимал в большие города, понуждали считать меня за настоящого жителя той земли, отличие же, с коим я всегда туда появлялся, доставляло мне те уважения, кои французы и Италианцы обыкновенно имеют к чужестранцам. Я по великодушию моего родителя, содержал себя весьма пышно. Соотечественники мои меня уважали, и я имел многия случаи быть им полезным. Они выхваляли повсюду ту любовь, которую имел ко мне мой родитель, его пышность и древнее благородство нашей фамилии. Я видел наилучшия собрания, убегал пронырств, принаровлялся к предразсуждениям народа, но не простирал моего благоугождения до рабства и не скрывал в случае нужды своих истинных правил. Сие поведение привело меня у них в почтение сверьх моего желания, и смело присовокупить могу, что и превыше моего состояния. Я не сделал бы вам, сударыня, столь лестного изображения о моих качествах, естьлиб не почитал оное необходимым, дабы вам изьяснить ту милость, в коей я себя видел во многих первейшого достоинства домах и дабы извинить тем таких особ, кои желали без всякого затруднения моего союза. Милорд Л.... говорил уже вам об одной Флорентнской госпоже, называемой Оливиею. Она действительно одарена отличными качествами. Порода её весьма знатная. Она очень разумна, пленительна, пригожа в обхождениях, при том обладает знатным имением, коего, по смерти своей матери не имевшей других детей, осталась единою наследницею. В первой раз увидел я ее в опере. Случай, которой я имел при ней защищать некоторую обиженную госпожу, доставил мне великия похвалы; и Оливия превозносила меня за то похвалами во всяком собрании. По том я имел, честь быть с нею вместе раза два или три в таком доме, в которой мне вход был позволен. Я весьма удалялся от той наружности, которая весьма легко возраждает надежду: но некоторая особа имевшая ко мне дружбу, дала мне выразуметь что от меня зависит мое щастие совокупиться с сею молодою особою. Я противуполагал тому различие законов. Меня уверяли, что сие произшествие легко можно уничтожить; но мог ли я одобрит такую перемену, которой побудительная причина произходит от слепой страсти? Не льзя было по справедливости сделать другого возражения против Олиаии; её добродетель была не порочна, но о ней говорили, что она повелительного и вспыльчивого нрава. А как мои понятия о любви были всегда те же самые: то я не мог бы почесть себя с нею щастливым, хотя бы она принесла мне с собою власть над всем светом. Я с прискорбием видел себя принужденным сделать ей сие объявление. Тогда надлежало мне оставить на некоторое время Флоренцию. Я известился что желание мне мстит заступило место страсти и что оно подвергнет меня некоей опасности.

таким образом почитал я себя часто таковым и тем более оплакивал свое состояние, что не токмо не имел причины укорять себя, что сделался недостойным любви моего родителя, но напротив того те знаки, кои я безпрестанно получал от его родительской милости, заставляли меня гораздо больше желать возблагодарит ему за оные у ног его.

При сем должна ли я была воспрепятствовать глазам моим, любезная Люция, изъявить чувствительность, к толь пылким выражениям сыновней горячности? Естьли мне должно было то сделать, то весьма сожалею что не имела над собою более власти. Но разсуди, любезная моя, сколь трогательны были его слова.

Он продолжал: сия вспыльчивая госпожа приводила меня с тех пор в различные замешательства; и даже до сего времени.... Но я оставляю Доктору повествование сей части моей истории. Я желаю только в коротких словах изьяснит вам о том случае, которой возбуждает любопытство в Шарлотте.

Я коснусь до того предмета, от коего произходят самые чувствительнейшия мои безпокойствия, и которой возбуждая все мое сожаление, хотя честь моя нимало в том не причастна, терзает действительно мою душу.

В сие время я вдруг почувствовала некую боль, любезная моя Люция. Я едва не упала в обморок. Страх, чтоб он не почел сию перемену иначе нежели бы я того желала, ибо я не думаю чтоб оная от того произходила, послужил токмо ко умножению оной. Хотя бы я и одна была, но ето конечно также бы со мною случилось. По крайней мере я уверена, что оно не произошло от того. Но сие случилось весьма не во время, скажешь ты мне, моя дарагая.

Он взял меня за руку со всем впечатлением нежнейшого участия. Он позвонил в колокольчик. Мисс Емилия прибежала. Любезная Мисс, сказала я ей наклонясь к ней.... Извините, Г. мой,...., и вставши пошла к дверям. Едва вышла я на чистой воздух, как почувствуя возвращение моих сил, я оборотилась к нему, а он во все сие время следовал за мною. Мне теперь гораздо стало лучше, Г. мой, сказала я ему; и тотчас возвращусь к вам для выслушания следствия важного вашего повествования. В самом деле я была уже здорова в самое то время, как вышла из библиотеки. Жар был там чрезвычайной или может быть я была весьма близко к оному. Сие точно так было, не сумневайся о том, Люция; и я ето же самое сказала по возвращении, выпив стакан свежей воды.

Сколько нежности усматривала я во всех его о мне попечениях! Он нимало не унизил меня, приписывая мой припадок своей повести, или предлагая мне прервать оную и отложить до другого времени. Клянусь тебе, Люция, и узнать оных следствия, то я почувствовала великую твердость в моем сердце. Нет ничего столь прискорбного, сказала я, как неизвестность. И так я теперь буду иметь случай испытать твердость моего сложения и надеюсь выдержать столь же бодрственно как и он, то прискорбие, кое я почитаю неизлечимым, по крайней мере таковое разположение я чувствовала в моем сердце по моем возвращении. И так, любезная мая, ты можешь быть уверена, что моя перемена произошла действительно от чрезвычайного жару.

Таким образом вооружась всею своею бодростию я его просила опять начать свою историю; но я облокотилась о мои креслы, дабы утвердиться против тех трепетаний, кои могут умножиться. Я еще не совсем освободилась от прежнего моего припадка, и ты легко можешь себе представить, Люция, что я не весьма бы желала, чтоб он приписал оный тому впечатлению, какое может надо мною произвесть его повествование. Он начал продолжатть оное в следующих выражениях.

Болония и близ оной лежащей Урбин заключают в себе два поколения весьма благородного дому, под названиями Маркиза и Графа делла Порретта, произходящие от Князей Римских, из коих многие были Кардиналами при Папском Престоле. Маркиз делла Порретта, имеющей свое пребывание в Болонии есть первый из знатнейших особ сего города. Супруга его не менее знатной породы и присоединяет к благородной крови кротость и милость и отличное благоразумие. Они имеют четырех детей, трех сыновей и одну дочь.

(Ах! сия-то дочь! сказала я про себя.)

Старший брат служит у Короля обеих Сицилий Генералом. Его почитают честным и храбрым человеком; но вспыльчивым, надменным, наполненным самим собою и своим произхождением. Другой брат посвятил себя в священный чин, и в скором времени получил Епископство. Ни мало не сумневаются, чтоб знатность его фамилии и собственные его заслуги не возвели его со временем на Кардинальское достоинство. Третий же, которой носит титло Барона делла Порретта и коего по большей части называют Господином Иеронимом, служит у Сардинского Короля Полковником. Сестра их составляет кумир сей изящной фамилии. Со всеми приятностями вида она одарена кротчайшим нравом Она имеет высокия по справедливости мнения о благородстве своего дома, честности своего пола, и о всем соответствующем её характеру. Она превосходных качеств и снисходительнейшого нрава. Все её братья, кажется любят ее более самих себя. Её родитель называет ее честию её века. Её родительница для нее только и живет и находит все свое благополучие в любезной своей

[Клементина!] Ах! Люция, какое любезное имя.

В бытность мою в Риме я свел весьма тесную дружбу с Г. Иеронимом, а по прошествии десяти месяцев имел щастие познакомится и со всею его фамилиею, по крайней мере по другому случаю а не по засвидетельствованию моего друга, которой превозносил меня своими похвалами до чрезвычайности. Он одарен многими хорошими качествами; но к нещастию вступил в сообщество молодых своевольцов, столь же знатных, как и сам, к чему принуждал и меня. Я в угождение ему был иногда в их собраниях не для того чтоб не знал развращения их нравов, но надеясь открыть ему глаза и отвратить его нечувствительным образом от столь опасного сообщества. Склонности его к веселостям превозмогли мои советы и изящные его качества. Таким образом дружба наша рушалась по причине сего различия склонностей и мы разлучились прервав совершенно наше сообщение отдалением; но нечаянно мы соединились опят в Падуе. Иероним, которому пагубные случаи показали его заблуждения, признался мне что он переменил свои поступки и дружба наша искренно была возобновлена.

Однако она не долго продолжалась. Некоторая женщина знатного достоинства, известная более по своей красоте нежели по добродетели, взяла над ним такую власть, против коей мои советы и его обещания не могли его защитить. Я стал его за то укорять. Я напоминал ему о данном мне его слове. Он разгневался за вольность простительную дружбе и столько ослепился своею страстию, что вышел из границ природного своего свойства и озлобился до такой степени что начал весьма обидно поносит своего друга. Дражайшей Иероним! с каким великодушием познал он в другое время тот поступок, которой тогда я к его добру употреблял! Мы и в другой раз разстались и с таким уже намерением, чтоб никогда не видаться.

Он следовал за тою любовницею, которая была причиною нашей разлуки и препроводил уже несколько месяцов . Тогда другой любовник сей госпожи, возревновавши столь продолжительным предпочтением, вознамерился отделаться от своего соперника таким образом, которой в Италии очень обычен. узнавши о времени его отъезда, когда надлежало ему по своим делам отправиться в путь подговорил он некоторых разбойников из Бресции дабы его убить. Сие злодеяние было, исполняемо не далеко от Кремоны. Они дожидались его в небольшой роще не далеко от большой дороги. Одно обстоятельство, которое назвать можно слепым щастием, но которое гораздо лучше знающими именуется Провидением, принудило меня ехать в самое то время по сей дороге с двумя служителями ехавшими впереди моей коляски. Я увидел устрашенную лошадь, перебегающую через дорогу, у коей узда была изорвана а седло окровавлено. А как сие зрелище ясно показывало опасность сидевшого на ней, то я поворотил в рощу; я там увидел человека лежащого на земли и защищающагося всеми своими силами против двух убийц, из коих один старался зажать ему рот а другой колол его кинжалом. Я в туж минуту выскочил из коляски, и побежал к ним обнажив мою шпагу, крича чтоб мои люди поспешали за мною, равным образом притворясь кликал я их так как будто бы оных было со мною великое множество. Смертоубийцы обратились тотчас в бегство, и говорили друг другу, убежим, убежим, он убит до смерти. Таковое злодейство привело меня в великую ярость и пустившись за ними в след, догнал одного, которой остановясь начал направлять против меня некоего роду Пищаль; (*) но я весьма удачно отвернул ее одною рукою, а другою схватя убийцу повергнул его к своим ногам. Я надеялся было его удержать. Но увидя издалека, что товарищ его возвращался к нему на помощь, да и другие два разбойника появились на лошадях, вознамерился я отступить. А как скоро люди мои прибежали ко мне на помощь будучи весьма хорошо вооружены да и сам почталион оставя мою повозку бежал за ними; тогда храбрецы, кои по крайней мере сочли что опасность для них стала равна, пустились в бегство будучи столько же тем довольны, сколько и я, увидя таковое их намерение. После сего я с торопливостию прибежал к тому нещастному путешественнику, которой лежал на траве без чувств и весь в крови. Сколько я изумился узнав в нем Барона Делла Порретту!

(*) Старинное ружье, имеющее при себе для прицеливания сошку.

Он оказывал еще некия знаки жизни. Я тотчас послал моего человека за лекарем в Кремону, между тем употреблял все старания к перевязанию его ран, коих было три, на плече. на груди и на правой лядвее, из коих последняя была самая большая. А как к сей последней не доставало уже у меня искуства, то я принужден был завязать оную своим платом дабы только удержат сильное течение крови. Оставшиеся со мною люди помогли мне перенести его в мою коляску, где я продолжал о нем мое попечение, тогда уведомили меня что не в дальнем разстоянии, в той же роще, нашли они его человека всего израненого и привязанного к дереву, а подле его лежала убитая его лошади. Я приказал его привести и видя что он не в состоянии был владеть собою, уступил ему свое место подле его господина. После сего отправились мы в путь к Кремоне, дабы скорее встретиться с лекарем, а я шел подле коляски.

Иероним находился еще и тогда без чувств; но по прибытии лекаря, которой тотчас употребил все способы своего искуства к его вспомоществованию, открыл он глаза; он смотрел на меня с удивлением и вскоре меня узнал. Лекарь уведомил его, что он обязан мне своею жизнию. Тогда вскричал он, о Грандиссон! для чего не последовал я вашим советам! для чего не сдержал я своих обещаний! и осмелился еще с подлостию поносит вас: простит ли мне ето избавитель мой? Вы будете разполагать моею жизнию, вы будете ей путеводителем, естьли Небо сохранит мне оную.

Хотя его раны и несмертельны, но он никогда уже не возвратит прежнего своего здоровья; либо от того что не получил в скорости себе помощи, или от своей нетерпеливости; наипаче смотря по той ране, которая на лядвее и от которой он еще и теперь не выздоровел. Простите мне сию подробность, Сударыня, поелику необходимо должно было о ней упомянуть; находится в таком состоянии, которое заслуживает все ваше сожаление.

Я препроводил его в Кремону, где он по своей слабости принужден был остановиться. Там посещен он был всею своею фамилиею, которая с великою торопливостию прибыла к Нему из Болонии. Никогда не видано было такой нежности между особами, происходящими от одной крови. Нещастие одного составляет тоже самое и для другого. Иероним был до чрезвычайности любим отцем, матерью и сестрою, а кроткия его поведения, ласковое его свойство, веселость и живость его разума заставляли всякого человека искать его дружества. Вы легко судит можеше, Сударыня, сколь высоко ценили они ту услугу, кою я имел щастие ему оказать. Они осыпали меня ласками и похвалами а паче когда узнали, что я был тот самой, коего Иероним неоднократно хвалил своей сестре и братьям во время тесной нашей дружбы. Он рассказал им о случае произведшем между нами холодность, в выражениях столькоже для меня похвальных, сколько для себя унизительных. Отчаянное состояние, в кое видел он себя поверженным, принудило его почитать сии признания за необходимый поступок своего раскаяния. Во время же прилагаемых мною о нем попечений он часто просил меня повторять ему те советы и наставления, в коих он укорял себя, что их презрел. Он неоднократно просил у меня прощения за прежней свой со мною поступок, и когда о том говорил своей фимилии, то с преданностию ее просил сочитать меня, не токмо как спасителя его жизни; но как возстановителя его разума и нравов. Он до такой степени простирал великодушные свои сожаления, что показал то письмо, кое я к нему писал прежде нашей разлуки, и кое содержало в себе все что токмо дружба могла изобразить наитрогательнейшого против пылких склонностей к распутству. Все таковые обстоятельства подали весьма высокое мнение о моих правилах. И так благодарность не может ли простираться еще далее в столь чувствительной фамилии? Таким образом родитель опечаливался тем, что не знал, чем засвидетельствовать свою благодарность такому человеку, коего знатная порода и богатство превосходили все то, чем бы он мог оказать оную. Родительница, с толь любвидостойною вольностию, какую редко можно найти в Италианских госпожах, приказала своей дочери почитать меня за четвертого брата, которой спас ей третьяго. Барон объявил что он во всю свою жизнь будет почитать себя нещастным и что здравие его никогда не может возстановиться, естьли он не удовлетворит чувствований своего сердца каким ниесть знаменитым деянием, в коем бы я сам находил для себя честь и удовольствие.

Как скоро пришел он в состояние ехать в Болонию, то вся фамилия изъискивала всяких предлогов, дабы склонит меня за ним следовать и удержать в сем городе. Генерал склонил меня обещать ему, чтоб как скоро брат его согласится отпустит меня, съездить с ним в Неаполь. Епископ, которой препровождает в Болонии все то время, в которое бывает свободен от своих должностей и которой весьма сведущ в науках, просил меня показать ему первые правила Англинского языка. Тогда слава нашего Мильтона Мильтон сделался главным нашим Автором. Мы обыкновенно читывали в покое больного, для доставления ему увеселения. Он также желал быть моим учеником. Его отец и мать часто бывали с нами, и Клементина с удовольствием с ними приходила. Она также называла меня своим учителем; и хотя не так часто присудствовала при моих уроках как её братья, но гораздо более в том успела, нежели они.

[Суиневаешься ли ты о том, Люция!]

Хотя я и жил в Италия против моей склонности и желания, но не сожалею о употреблении моего времени в столь любезном сообществе. Я был особливою почтен доверенностию от Маркизы, которая открыла мне все сердечные свои чувствования и ничего не предпринимала без моих советов. Маркиз, коего я не могу довольно восхвалить учтивости, никогда столько не чувствовал удовольствия как тогда, когда меня видел по среди своея фамилии; и в то время, когда мы не занималися чтением, любезная Клементина приписывала себе право приходить к нам с своею матерью. В сие самое время уведомили нас, что Граф де Бельведере возвратился в Парму, дабы поселиться на месте своего рождения. Его родитель, которой был в великой милости у Пармской Принцессы и которой последовал за нею к Испанскому Двору, скончался в сем Королевстве. С самого того времени, сей молодой господин ничего столько не желал как возвратится в свое отечество с безчисленными своими богатствами. В путешествии своем через Болонию он видел и приехавши из Испании с свободным сердцем чрезвычайно в нее влюбился. Граф де Бельведере весьма любвидостойной человек. Его богатство и природные его качества весьма были достаточны к доставлению ему сего союза. Маркиз одобрил оный. Маркиза сделала мне честь говоря о том со мною несколько раз. Она может быть почитала себя обязанною узнать о том мои чувствования, поелику Иероним объявил без моего на то согласия что он не знает другого средства к возблагодарению меня за те услуги, кои я оказал фамилии, как соединиться со мною родством. Доктор Барлет действительно уверит вас, Сударыня, как из чтения моих писем, так и по тем подробностям, коими я теперь вас обезпокоивать не намерен, что в Италии, равно как и в прочих землях, есть довольно честности, снисхождения и великодушия, и что обретаются там свойства совершенно господствующия над притворством, мщением и ревностию, словом над теми презрения достойными страстьми, кои обыкновенно приписывают всему народу.

Чтож касается до меня, коего почитали с великою отличностию в такой фамилии, коей я совершенно знал знатность и добродетель; которой имел всегда случай удивляться молодой особе преисполненной изящными качествами которой сохранял даже до того времени вольность своего сердца; то совершенно было не возможно, чтоб мое тщеславие не было иногда возбуждаемо, и чтоб между моими желаниями не находилось хотя ни единого к такому сокровищу, кое было всегда перед моими глазами. Но я всячески старался утушать сколь скоро познавал оное. Я поставлял за подлую неверность к такой фамилии, которая полагалась на мое свойство, оказывать хотя малейшее внимание тайными попечениями или взорами. Гордость столь отличного дома, чрезвычайные её богатства, по крайней мере для той земли, коей составляла она украшение, мое качество, как чужестранца, достоинство такой девицы, за которую весьма иного сваталось, еще до прибытия Граф де Бельведере, молодых особ Климентины к своему, что весьма бы было трудно истребит в ней и единую мысль переменить оный, и что некогда, так я говорил о главных правилах моего закона, она сказала с некоею досадою, что весьма сожалеет о том, что Порретта обязан жизнию храбрости раскольника; все сии размышления весьма превозмогали ту надежду, какую бы могло столь чувствительное сердце, как мое, сохранят от оказываемых безпрестанно мне милостей.

Все сие происходило в самое то время когда последния возмущения случились в Шотландии. Тогда ни о чем более не говорили в Италии как о сей новости. Я должен был сносят радость и торжество от всех знатных особ принимавших участие в пользе молодого домогателя. Каждое известие, приходившее со стороны возмутителей, возвещало возстановление Римского закона; и Клементина весьма восхищалась тою надеждою, которую льстилась вскоре видеть своего раскольника принимающого их закон. Я претерпевал каждый день таковые поздравления, коими она чувствовала великое удовольствие мучить меня на том языке, коему я ее обучил, и на коем она весьма изрядно говорить начинала. Ревность моя к природному моему закону принудила меня решиться оставить на некоторое время Италию, и отправиться в Венецию, или к которому нибудь из Немецких Дворов, кои менее принимали участия в успехе сего дела. Я наиболее утвердился в сем намерении из писем полученных мною из Флоренции, кои уведомляли меня о том, чего должен я опасаться от Оливии. Её гнев, которой я почитал утушенным с того времени как оставил сей город еще более воспламенился от тех известий, кои она получала о моем пребывании в Болонии. Г. Жервинс, которой меня о сем уведомил, присовокупил что гораздо с меньшею скромностию, нежели какая прилична была гордому её свойству, говорила она явно о своем мщении. Маркиза, коей я первее всех сообщил о моем отъезде, весьма тем опечалилась; и будучи тогда занята сим чувствованием усильно меня просила пожить у них еще несколько недель; но вскоре дала мне знать с таким чистосердечием, каким обязаны была моей откровенности, о том страхе, какой имели они с своим супругом, чтоб не влюбился я в их Клементину. Я уверил ее, что честь моя служила мне защитою: а она с своей стороны совершенно убедила в том Маркиза. Графа де Бельведере, принудило их удостоить меня своею доверенностию даже до того, что просили меня поговорит ей в его пользу. Я оказал им сию услугу и имел с нею переговор, о чем Г. Барлет сообщит вам письменное известие, естьли вы примите на себя труд прочесть оное. Хотя её отец и мать не сказали мне, что будут слушать наш разговор в кабинете находящемся подле той горницы, в коей я разговаривал с их дочерью; но сие любопытство нималого не принесло им неудовольствия.

Время моего отъезда уже приближалось, а Клементина упорно настояла в отказе Графу де Бельведре. Иероним никогда не уведомляя меня, а почитая себя уверенным что я с радостию приму ту честь, кою он помышлял мне доставить, явно говорил в мою пользу. Ему изъяснили те препятствия, кои сами собою представлялись, то есть те, кои относились к моей земле и закону. Он требовал позволения изъясниться со мною в сих двух предметах и узнать те причины, кои принуждали его сестру отказывать Графу де Бельведере. Ему позволено было меня испытать; но Маркиза приняла на себя труд переговорит с своею дочерью и спросит ее о тех причинах, кои как кажется, подают ей отвращение ко всем домогателям.

Молчание, коему никто не знал причины, ясно показало по прошествии нескольких дней, что сердце её весьма стеснено. Она чрезвычайно сердилась, когда её задумчивость приписывали любви. Впрочем её мат сказала мне, что она подозревает ее в сей страсти, хотя и сама того не знает. Она дала мне выразуметь, что не видно уже в ней более веселости, как тогда как учить уроки такого языка, которой по справедливости, присовокупила сия госпожа, не должен бы был никогда ее веселить.

(Присовокупила сия госпожа.... Ох Люция!)

Задумчивость её ежедневно умножалась. Они просили учителя сделать некия покушения, дабы открыть причину её страданий. Он сделал им сие угождение, хотя и усматривал в том великия затруднения. Оно не имело никакого успеха. Все примечали, что Клементина гораздо бывала веселее, когда с ним находилась; но говорила мало. Однако казалось, что она с великим удовольствием его слушает; и хотя он обыкновенно ей говорил на Италианском или Французском языке, но короткие ответы получаемые им от ней были всегда на новом языке, которой она учила. А как скоро он ее оставит, то она переменяет вид и устремляет все свои мысли к изысканию случая уйти из компании.

(Что думаете вы о моей бодрости, любезная Люция? Но любопытство меня подкрепляет. Когда будет время размышлять, сказала я про себя, тогда я все приведу себе на мысль.)

Родители её находились в глубочайшей печали. Они спрашивали о сей болезни у лекарей, кои единственно сказали, что болезнь её есть любовь. Тогда сделано ей подобное объявление, обещая притом всю снисходительность, какуюб её сердце могло пожелать для избрания предмета: но она не могла еще сносить сего обвинения. Некогда сказала ей горнишная её женщина, что она влюблена, тогда отвечала она: разве вы желаете, чтоб я сама себя ненавидела? Её мать говорила ей о любви в самых благосклоннейших выражениях, и как будто бы о страсти на законе основанной. Она слушала ее со вниманием, но ничего не отвечала.

На кануне моего отъезда в Германию дан был в сей любвидостойной фамилии великолепной бал в честь такому человеку, на которого, изливали все свои милости. Наконец согласились его отпустить, более для того что желали испытать, какое произведет впечатление его отсудствие надъ Клементиною. Её мать отдала ей на волю быть и не быть при сем торжестве. Она пожелала сделать нам честь своим присудствием. Все чрезвычайно были ради приметя в ней такую веселость, каковой давно уже не видали. Она разговаривала с живостию и здравым смыслом ей свойственным и жалела что я давно не уехал. Впрочем мне весьма показалось странно, что оказывая всегда удовольствие меня видеть, даже и в самой перемене своего нрава, она изъявляла радость о таком отъезде, о коем все по своему снизхождению сожалели и которое должно было по видимому способствовать её выздоровлению. Впрочем не примечено нималейшого притворства ни в обхожденiiях её ни во взорах. Когда благодарили меня за то удовольствие, которое доставлял я всей фамилии, то она равномерно присовокупила к тому и свою благодарность. Когда желали мне здравия и благополучия, она говорила тоже самое, когда усильно просили меня приехать еще в Болонию прежде возвращения моего в Англию, то и она тоже мне предлагала. сердце мое весьма было тем облегчено. Я великое чувствовал удовольствие о столь щастливом выздоровлении. Наконец, когда я в последний раз прощался, она приняла мои засвидетельствования с спокойным видом. Я хотел поцеловать её руку: она сказала мне, что избавитель её брата долженствует обходиться с нею гораздо благосклоннее и наклонясь ко мне представила мне свою щоку. Да сохранит Боже, присовокупила она, моего учителя! (И да обратит вас к правоверию, Кавалер,) примолвила она мне по Англински и чтоб вы всегда имели такого любезного друга, каковы были вы для нас!

Г. Иероним Грандиссон! вскричал он прижимая меня в своих объятиях; и так ето правда, что вы нас оставляете! да низпошлет на вас Небо вся благая! Но что будет с братом и сестрою, кои вас лишаются! вы меня очень обрадуете, сказал я ему, естьли меня удостоите своим письмом через моего человека, которого я оставляю здесь на несколько дней, и которого буду дожидаться в Инсбруке. Уведомьте меня о всей любезной вашей фамилии и о здравии вашей сестрицы. Она будет и должна быть вашею супругою, возразил он, по крайней мере естьли все усильные мои старания возъимеют какую либо власть. Для чегож вы нас оставляете?

Я весьма удивился такому известию, о коем он мне никогда столь ясно не говорил. Тщетная ето надежда, сказал я ему, есть множество препятствий.... Я ласкаюсь преодолеть оные, перервал он речь мою, естьли только ваше сердце не осталось во Флоренции? А поелику они все знали, по нескромности Оливии, те предложения, о коих сия госпожа приказала меня известит и то намерение, кое я принял отвергнуть оные, то я и уверил его что мое сердце свободно. И так условившись в переписке, простился я с наиблагодарнейшим из всех человеков.

Но с каким прискорбием узнал я из первого его письма, что радость его фамилии продолжалась не более одного дня. Клементина паки впала в болезнь еще опаснейшую. Позволите ли мне изьяснить вам, в коротких словах, Сударыня, обстоятельства пагубного сего припадка?

Она заперлась в своей горнице, не зная или ни мало не примечая, что горнишная её женщина была с нею. Она ничего не отвечала на несколько вопросов сей женщины, но сидя, обернувшись к ней спиною а лицем к кабинету находящемуся подле той горницы она пребывала несколько минут в глубоком молчании. Потом протянувши голову, как будто бы старалась выслушивать лучше то, что ей говорят из кабинета, она сказала тихим голосом: "Он уехал; уверяете вы меня? уехал на всегда! О! нет, нет!,,

Кто ето, Сударыня? Спросила ее горнишная её женщина. С кем вы говорите?

Она все продолжала: ,,Мы конечно чрезвычайно ему одолжены. Спасти с толиким великодушием моего брата; гнаться за убиицами, и как мой братец говорит, положит его в свою коляску, а самому идти пешком.... Разбойники, как вы говорите, могли бы его самого убить. Их лошади разтопали бы его своими ногами.,,

Она казалось всячески старалась прислушиваться, как будто бы ей кто говорил из далека. Горнишная женщина зашедши вперед отворила дверь кабинета и оставила ее разтворенною, дабы обратит на себя её внимание прервав её мысли; но она не преминула паки наклониться, как будто бы старалась не упустить ни единого слова из того, что ей говорят и отвечать спокойно на все ею слышанное. Потом засмеясь принужденно : ,,Любовь! Ах! забавное мнение! впрочем не обманываются, естьли желают сказать, что я обожаю всех и более нежели саму себя."

Таковое безпокойствие принудило её мать войти в ту минуту в её горницу. Она поднявшись с торопливостию затворила у кабинета дверь, как будто бы желая там кого нибудь укрыть и бросясь к ногам с унижением просила ее оказать ей: милость полезную её благополучию, то есть, позволения вступить в монастырь.

С самого того времени стало известно, по некоим признаниям доносящимся к Англинскому учителю, что духовной её отец, обезпокоясь не во время о своем законе, наполнил сию нежную душу такими страхами, кои затмили её разум. Мне кажется я уже вам сказал, Сударыня, что она одарена примерным благочестием и кротостию; но я уже весьма много занимаюсь сим печальным повествованием. Оно производит великое впечатление, как я вижу, над нежным сердцем Мисс Бирон.

В самом деле, любезная Люция, думаешь ли ты чтоб я могла удержаться от слез? Нет, нет. Нещастная Клементина! Но я почувствовала в сию минуту великое удовольствие к печальным предметам и просила Сира Карла продолжать свое повествование. Я прошу вас из милости, Г. мой, продолжайте, сказала я ему. Какое сердце не восчувствовало бы сожаления от столь плачевного приключения!

Он отвечал мне, что я найду в его письмах, кои хранятся у Г. Барлета, все желаемые мною изьяснения; но что он хочет продолжать далее вкратце, дабы тем уменьшить собственную свою печаль.

Все лекарския попечения были безуспешны. Её духовной отец, которой впрочем человек великодушной, поддерживал ее в тех опасениях, кои ей внушал. Он видел Англинского учителя в великой милости в Болонии, он знал до какой степени Иероним почитал за долг довести свою благодарность и во многих разговорах, кои сам он имел с сим любимым человеком, усмотрел в нем чрезвычайную привязанность к своему закону. Опасаясь же перемены, кою почитал неизбежною всячески старался возбуждать в мыслях молодой духовной своей дочери прение между благодарностию и благочестием, коему нежное её сложение не могло сопротивляться.

В то самое время находилась во Флоренции одна Англинская госпожа, которая видя свою бедность по смерти своего мужа, вступила по щастию во услужение в одну из самых благородных сего города фамилий, от коей её разум и поведение доставили ей столько почтения и уважения, что она уже с несколько лет при оной находится. Хотя она и Протестанка, но надежда привести ее в Римскую веру и дружба заставила госпож сего дома привлечь ее к себе своими ласками и благодеяниями. Гжа. Бемонт, [так называется сия Англинская госпожа] была с ними неразлучна во всякой компании и казалось ежедневно приобретала новые права на их к себе любовь. Некогда ездили они с нею в Болонию для посещения и печальная сия мать сделала им доверенность в своих нещастиях. Оне советовали ей, по тому мнению, кое имели о благоразумии Гжи. Бемонт, чтоб препоручит Климентину на некоторое время её попечениям и отпустит к ним во Флоренцию. Маркиза на то согласилась и её дочь нимало тому не противилась. Обе фамилии и жили в тесной дружбе; слава же Агличаики весьма там разпространилась. И так Клементина отправилась во Флоренцию.

Доктору Барлетту. Гжа. Бемонт проникши совершенно в её болезнь, немедленно о том уведомила фамилию. По сему-то известию решились они на новые и усильные прозьбы Г. Они уверили Клементину, что употребят все свое старание исполнить её желания. Тогда-то призналась она в любви своей и сие признание столько ее облегчило, что она возвратилась гораздо спокойнее в Болонию. Вся фамилия приняла намерение возвратить учителя. Хотя предложения, кои надлежало сделать щастливому сему человеку, разположены были по согласию; но они желали, дабы он прежде нежели с ними изьяснится, повидался с Клементиною,

В самое то время находился он в Вене. Иероним поздравлял его оным в своем письме со всеми изречениями нежного и исполненного благодарностию сердца, и думал что нашел наконец случай воздать ему за его услуги. Он дал ему выразуметь, что договоры превзойдут его чаяние, и видно что хотел тем сказать о разности имения. Друг его коему оказывали толикое уважение, чрезвычайно был к тому чувствителен. Впрочем поелику он знал Климентину что он почел за долг уничтожить совсем свои намерения.

Он отправился в Болонию. По прибытии его, позволено ему было видеться с Клементиною в присудствии её матери. Колико прелестей усмотрел он в благородном чистосердечии и той и другой! Сколько был он тронут нежнейшими лобызаниями которой без всякого затруднения даже наперед называл его своим братом! Маркиз с толикою же нежностию признал его за четвертого своего сына. Они обещались присоединить знатное приданое к тому великому имению, которое отказали Клементине Италию, дабы умножит свою радость его присудствием.

Я не стану говорит о прочем поелику совершенно не возможно было согласиться на такия предложения; то есть я должен торжественно отрещись от своего закона и жить в Италии, позволяя мне токмо по прошествии каждых трех лет ездить в свое отечество на несколько месяцов, при всем том дочь их могу я взять с собою только один раз естьли она на то согласится, и то на столько времени, как они заблого разсудят.

Каким унынием исполнилось сердце мое, видя себя принужденным несоответствовать ожиданию толикого множества честных моего соболезнования.... когда сия превосходная мат заклинала меня иметь сострадание о её дочери и о собственном её сердце, и когда любвидостойная Клементина не говоря ни слова о самой себе, понуждала меня, для пользы души моея, вступит в их веру; то что вы о сем подумаете, Сударыня..... Я примечаю что сие повествование причиняет вам сильное движение.

[При сем он остановился; утирал платком глаза свои, равномерно и я тоже делала. Какое печальное повествование, любезная Люция!]

Каким образом, Г. мой, сказала я ему прерывающимся голосом...... могли вы противиться?

согласить. Я предложил жить по переменно один год в Англии а другой в Италии, естьли дражайшая Клементина пожелает на то согласиться; или естьли пребывание в моем отечестве ей непонравится, то я обещаюсь там проживать только по три месяца каждый год. Чтож касается до её закона, сказал я, то я совершенно отдаю сие на её волю; и естьли Небо дарует щастливый плод нашему браку, то обещаюсь оставит ей попечение о воспитании дочерей, сам же приму в свое смотрение воспитание сыновей моих, и ето такое условие, на кое я надеюсь получит согласие и от самого Папы, поелику оно не есть безпримерно. И так не довольно ли я жертвовал единственно из сострадания и любви? Чтож мог я более сделать?

Но нашли ли вы, Г. мой, сопротивление на сии предложения от Клементины?

пользу, сколь ни привержена была она к своему закону, возбудило всю мою благодарность и сострадание. Но какиеж печальные произшествия нас постигли! Отец позабыл то снисхождение, какое обещал. Мать правда была посредственницею и самый младший из трех братьев на всегда пребудет тверд в мою пользу, но Маркиз, Генерал, Еписком и все поколение Урбинов были непреклонны, наипаче ожесточась моими затруднениями они начали поступать со мною так как с неизвестным человеком или бродягою, для коего их союз был столько же славен, сколько мой унизителен для толь отличной фамилии. Словом, мне позволяли и даже понуждали оставит Болонию, не дав мне и той свободы, дабы лично с нещастною Клементиною проститься, хотя она просила сей милости на коленах. Но какиеж были от того следствия? Вы узнаете о том от Г. Злощастная Клементина! Теперь просят они меня опят в Болонию. Сожаления достойная девица! какая может быть их надежда?

По окончании сих слов, он мне показался в таком смущении, Что не мог бы отвечать на мои вопросы, хотя бы я и в силах была требовать от него других изъяснений.

О Люция! Клементина! Г. Барлет справедливо говорит, что Сир Карл может уверить, что довольно претерпел и от добродетельнейших женщин. Он может жаловаться, что многия ночи проводит без сна. Нещастная Клементина, повторяю я после его. Скажем также, нещастный Сир Карл!