Английские письма, или история кавалера Грандисона.
Часть шестая.
Письмо LXXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Английские письма, или история кавалера Грандисона. Часть шестая. Письмо LXXI. (старая орфография)

ПИСЬМО LXXI.

Кавалер Грандиссон к Доктору Барлету.

Я возвратился домой. Вы ожидаете от меня, любезной Доктор, подробного описания важного произшествия.

Я поехал после обеда, но заблаговременно, в том намерении дабы препроводить несколько времени с любезным моим Иеронимом. Он чувствует еще великую боль от последней операции. Однако Г. Ловтер весьма спокоен и не менее от того имеет надежды.

Когда мы остались на едине с сим верным другом, то он сказал мне что еще не видался с своею сестрицею; а из того заключает что она конечно весьма нездорова; но при всем том знает, что ее приготовляют к принятию моею посещения. О любезный Грандиссон! вскричал он в восторге своей нежности, колико я соболезную о столь чувствительном и великодушном сердце каково ваше! Но что вы сделали с Генералом? Он уверяет меня, что вам удивляется и вас любит; а тем поздравляет меня. Он знал что сие принесет мне чрезвычайное удовольствие.

В сию самую минуту вошел к Нам Генерал. Он поздоровался со мною с таким дружеством, что я приметил радость в глазах Иеронима. В каком печальном состоянии оставил я мою сестрицу! сказал нам Генерал. Я совершенно не понимаю, Кавалер, с каким прискорбием будете вы смотреть не сие зрелище? В сие время вошел к нам Прелат: О Кавалер, сказал он вошедши, моя сестрица ни к чему не имеет внимания. Она не узнает уже никого. Даже и самая Камилла кажется ей теперь незнакомою. Они совершенно позабыли в первом их движении, что такая весть могла произвести сильное впечатление над их братом. Успокоя же его, они просили меня войти в горницу Г. Ловтера, которой остался один с своим больным.

Маркиза пришла к нам обливаясь слезами. Сия любезная дочь уже меня не узнает, и ни малейшого не оказывает ко мне внимания. Я никогда ее еще не видала толико нечувствительною к своей матери. Я говорила ей о ; но и ваше имя нималейшого не произвело над нею впечатления: Чтож должно думать о сем странном безмолвии? Камилла сказала ей, что вы желаете ее видеть. Моя невестка равное делала ей обещание. О Кавалер! Тщетная надежда, она совершенно лишилась разума. Мы еще столь были жестокосерды, что произнесли имя Даураны; она ни мало тем не устрашилась, как то бывало прежде.

Камилла прибежавши к нам с веселым видом вскричала: моя госпожа начинает говорить. Я ей сказала что она должна приготовиться к свиданию с Кавлером Грандиссоном, и что все даже к Генерал того желают. Поди прочь, отвечала она мне, вы более не обманете меня своими баснями. Вот все что могла я от нее услышать. Из сего заключили, что она меня узнает, как скоро покажусь я перед нею; таким образом пошли мы в кабинет Маркизы. Духовный отец сделал мне весьма выгодное изображение, Генераловой супруге, которой я еще не видал; и я узнал от , что при всем достоинстве Маркизы, она была воспитана по французскому образцу. Маркиз, Граф, духовный отец и сия Госпожа, коей прелестями я действительно был удивлен, находились в кабинете. Генерал взял на себя представить меня своей супруге. Потом мы сели. Когда все приготовились, как я приметил, наблюдать какое внимание окажет Климентина, когда представят меня пред нее при всем собрании. Но я спросил Маркизу, не опасается ли она, чтоб столь многочисленная компания не причинила ей сильного движения. Дай Бог, отвечал Маркиз воздыхая, чтоб она чем ниесть была тронута! Наши разговоры, сказала Маркиза, будут таковы как в обыкновенном собрании. Сколько раз ни покушались мы возбуждать её внимания другими средствами? Впрочем, присовокупил Прелат, мы Генерал, наблюдать все её движения. Она предупреждена, говорила Маркиза, о всех особах, коих должна здесь видеть и приказала чтоб с не были только Камилла и Лавра.

В ту самую минуту пришла любезная Климентина поддерживаемая Камиллою, а за нею Лавра. Она шла потупя взоры тихо но величественнно. На ней была черная роба волочащаяся по земли. Белая флеровая фата покрывала лице её. Какое живое изображение печали!

Я почувствовал во внутренности моего сердца чрезвычайное движение. Я поднялся со стула, и опять сел на оной, я поднялся вторично, будучи в недоумении и не зная что делать и что говорить.

Она остановилась по средине кабинета и обратилась к Камилле, показывая ей, чтоб поправила её покрывало, но не произнося ни слова, не подымая глаз своих перед нею, и не примечая никого. Я хотел была к ней подойти, но Генерал удержал меня за руку. Постойте, постойте, любезный Грандиссон,

Она приближалась с закрытыми в половину глазами и потупленными в землю. На движение же, кое она сделала оборотясь к окошку, Камилла ей сказала: сюда, сюда, Сударыня, и повела ее к креслам, нарочно для нее поставленным между обеими Маркизами. Она следовала к оным без всякого супротивления и села. Её мать плакала. Молодая Маркиза также плакала. Её родитель воздыхал, и обращал на нее свои взоры. Мать её взяла ее за руку говоря, ей: любезнейшая моя, посмотри вокруг себя. Пожалуйте, Сударыня, сказал старой Граф, дайте ей волю делать собственные свои наблюдения. Она казалось нимало не внимала тому, что мать её и дядя ни говорили. Она все смотрела в землю. Камилла стояла позади её.

Генерал встал с видом прискорбия смешанного с нетерпеливостию, и подошел к ней. Любезная сестрица, сказал он ей, наклоня свою голову на плечо её, взгляните хотя на нас. Не поступайте с нами с таким презрением. Посмотрите, ваш родитель, ваша родительница, сестра ваша и все плачут вокруг вас. Естьли вы нас любите, то окажите нам хотя единую улыбку. Он взял ее за руку, кою мать её оставила, предаваясь собственным своим движениям.

Наконец она на него взглянула; и делая принужденное угождение, улыбнулась; но печаль толико овладела всеми её чертами, что она ничего не могла сказать своему брату кроме единого желания обязать его. Её улыбка казалась погруженною во мраке печали. Но дабы оказать несколько более угождения, она вырвала свою руку у брата, оглядывалась на обе стороны, и узнавши мать свою, взяла её руку обеими своими руками, наклонясь к оной с нежным движением.

Когда Маркиз встал со стула, утирая платком свои слезы. Дражайшая дочь! вскричал он; Ах!

Любезнейшая и снисходительнейшая сестрица, и так вы еще нас не презираете! Но посмотрите на слезы, кои вы проливать заставляете. Посмотрите на своего родителя. Он ожидает от вас хотя малейшого утешения. Его скорбь происходит от вашего молчания....

Она взглянула в ту сторону, где я сидел. Меня увидела: содрогнулась, паки на меня взглянула; и паки содрогнулась, и оставя руку своея матери, попеременно бледнея и краснея, встала, ухватилась обеими руками за Камиллу.... О Камилла! Вот все что она могла произнести. Тогда источник слез полился из глаз её; и все собрание, хотя чувствительно было тем тронуто, но чувствовало облегчение, видя толикое изобилие текущих слез. Я действительно подбежал бы к ней, и принял бы ее в свой обьятия, не взирая на все собрание; но Генерал удержавши меня сказал мне так громко, что она могла слышать: любезной Грандиссон, останьтесь на своем месте. Естьли Клементина не позабыла Англинского своего учителя, то она весьма будет рада, увидя его опять в Болонии. О Камилла, вскричала она, и так ты меня не обманула! Я опять стану тебе верить. Ето он. Ето точно он; и наклонясь к груди сей девицы, она скрывала свои слезы, кои омочали лице её.

В сие самое время врожденная в Генерале гордость паки произвела в нем свое действие. Он отвел меня к стороне. Кавалер, Боже мои! перервал я речь его с некиим движением. При сем однако я остановился; но возразивши опять с равною может быть ему гордостию довольствовался сим отзывом: знайте, Г. мой, что тот, для коего сие напоминание считаете вы необходимым, почитает себя честным человеком; и что вы признаете его таковым, равно как и вся ваша фамилия. Сей ответ казалось несколько его потревожил. Я пошел от него прочь с видом нимало для него не чрезвычайным, но которой показался бы весьма пылким для всех прочих, естьлиб все их внимание не обращено было к Клементине. Однако Прелат не преминул сего заметить. Он подошел к нам когда я оставил Генерала; а как я остановился, то оба братья вышли вместе со мною.

Возвращаясь же опять к собранию, я увидел что любезная Клементина, поддерживаемая обеими Маркизами и последуема Камиллою выходила из кабинета. Она остановилась, увидя меня подле себя. Ах! Кавалер. Она более ничего не сказала; и наклоня голову к грудям своей матери едва не лишилась чувств. Я взял её руку, висящую без всякого движения на её платье, и ставши на колени коснулся до оной моими устами. Я чувствовал себя тронутым нежностию, хотя за минуту перед сим я испытывал движения совершенно другого рода. Климентина и сколь долго могла на меня смотрела. Я был недвижим до того времени как старый Граф подавая мне руку и в самое то время взявши за руку духовного отца, которой подле его находился сказал нам, что не льзя более обманываться в причине такой болезни и что способ к выздоровлению также стал не безъизвестен. Но, Калалер, присовокупил он, вы должны принять Католическую веру! Духовник склонял меня к тому самыми усердными желаниями. В сие время вышла к нам молодая Маркиза с наполненными слез глазами. Мои попечения отвергнуты, сказала она нам; новая болезнь овладела моею сестрицею: и потом обратясь ко мне говорила, Ах! Г. мой, вы.... Но за что обвинять вас? Я вижу ясно, сколько вы страждете.

Тогда пришел Генерал с Прелатом. Теперь, любезной брат, сказал Прелат, я требую от вас сего, естьли не по великодушию, то по справедливости. Кавалер согласится, я в том уверен, что излишняя его живость заслуживает укоризну. Так, Г. мой, отвечал я; но не менее справедливо и то что намечания Генерала были невместны. Может статься, сказал Генерал довольно тихо. , Г. мой, есть славная над собою победа. Я смело выдаю себя за человека неспособного к подлости, могущей нарушить честность, по которой почитает свидетельство своего сердца за право желать, дабы быть почитаему в сей фамилии за некорыстолюбивого друга. Простите меня, Г. мой, естьли в моих словах усматриваете вид некоей надменности. Припишите оный тому отвращению, кое я имею ко всякой безразсудности в моих деяниях; но я чувствую, что сердце мое поражено премногими такими ударами, кои не всегда, я говорю сие с прискорбием, равное впечатление производить могут над вашим сердцем.

Как! Грандиссон, сказал мне Генерал довольно гордо, не ужели вы хотите делать укоризны?

Нет в них нужды, возразил я, естьли вы чувствуете справедливость сих слов. Но по истинне, или вы худо меня знаете, или позабываете самого себя. Теперь, Г. мой, изьяснясь чистосердечно я готов просить у вас прощения во всем что вы токмо могли найти оскорбительного в моем поступке: и взявши с торопливостию его руку, изьявляя более пылкости нежели жестокости продолжал примите мою дружбу, Г. мой, и верьте что я потщуся заслужить вашу.

Он взглянул на своего брата. Скажите мне, говорил он ему, что должен я отвечать сему странному человеку? Печальной ли принять мне на себя вид или веселой?

Ах! будьте веселы и не принимайте иного вида, отвечал Прелат.

Тогда он принял меня в свои обьятия, говоря мне что я его преодолел; что он обезпокоился не во время; что я оказал излишне гнев свой; но что надлежит простить нам взаимно друг друга. Его супруга была в недоумении, не могши понять от чего произошло сие возобновление дружбы. Старой Граф и духовник не менее приведены тем были в изумление. Маркиз вышел из кабинета.

Потом мы сели и различно разсуждали о состоянии любезной нашей больной. Но я ни мало не сумневаюс, что естьлиб сие свидание не причинило ей изумления, Маркизы. Наконец Камилла прибежала с щастливым известием что, она начинает приходить в себя и что её мать, к удовольствию её, обещала ей с охотою, что в позволении с нею видеться мне не будет отказано.

Я почел сей случай самым удобным дабы известить молодую Маркизу о советованиях Англинских лекарей. Прелат пошел в горницу к Иерониму, зная что он с великою нетерпеливостию желает знать следствие сего первого свидания, но в том намерении, как он мне сказал, чтоб совершенно не давать ему знать о тех небольших вспыльчивостях, кои произошли между нами с Генералом. Я надеюсь, любезной Доктор, получить пользу собственно для себя от гордости и вспыльчивости человека толь горячого нраву каков сей молодой человек; ибо не имеюли я причины укорять себя в равной погрешности? О, любезной друг, сколько разскаявался я, что не имел надлежащей уверенности с Огарою и Салмонетом в том случае, когда безразсудная их вспыльчивость принудила меня приказать моим людям проводить их? Впрочем весьма вероятно, что естьлиб я терпеливо сносил здесь обиды от сих гордецов, кои почитают себя знатнее меня, и от человека военного, и, которой поставляет себе первым правилом не обнажать своей шпаги кроме своего защищения, то подверг бы себя таким обидам, кои безпрестанно приводили бы меня в затруднения, коих я убегать стараюсь.

Я пошел с и его женою к Иерониму, которой по своему участию принимаемому в выздоровлении своея сестры и по надежде, поданной ему о благополучной перемене всех дел великодушно забыл собственную свою болезнь. А поелику не было ни малейшого вида, чтоб я мог еще с нею в тот день видешься, то Генерал предложил мне, не хочу ли с ним ехать часа на два в Козино [место зборища}, куда как думаю вы знаете сбираются каждый вечер все знатнейшия особы в Болонии. Но я от того просил меня уволишь; ибо безпокойствие, коим я был исполнен в разсуждении брата и сестры, кои по своим нещастиям сделались мне гораздо любезнее, принудило меня возвратишься домой.