Английские письма, или история кавалера Грандисона.
Часть шестая.
Письмо LXXXII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Английские письма, или история кавалера Грандисона. Часть шестая. Письмо LXXXII. (старая орфография)

ПИСЬМО LXXXII.

Кавалер Грандиссон к Клементине делла Порретта.

Я начинаю, дражайшая и удивления достойная Клементина, ту драгоценную переписку, кою вы мне позволяете, чувствуя сколь для меня велика такая милость. Однако не могу ли я сказать что она весьма для меня прискорбна? Находился ли когда нибудь человек в равных обстоятельствах? Мне позволено вам удивляться, считать себя удостоенным вашего почтения и еще ласкательнейшим чувствованием, но в тож самое время запрещено надлежащим честным образом просить то сокровище, кое некогда было мне определено и коего не льзя обвинять меня, чтоб я оказался недостойным. Не ужели я переменил то что мы сперва почитали в моих поступках или в главных моих правилах. Потупался ли я когда ни есть преодолевать ваши склонности к вашему закону и отечеству? Нет Сударыня. Известясь о непоколебимо вашей приверженности к своей вере, я доволен был тем что обьявил и мою привязанность: Я худо бы признал приобретенное мною здесь покровительство как от общественной так от священной власти, и не исполнил бы правил гостеприимства естьлиб принял намерение отвлечь знаменитой фамилии девицу от её закона, к коему она имеет сильную привязанность. Каким же образом таковое мое поведение позволило вам усумниться о свободности ваших чувствований, естьлиб вы имели. Но я удалюсь от всяких жалоб! я утушу в моем сердце те, кои бы оно желало начертать пером моим. Не сказал ли уже я вам, что желаю быть всем тем, чем токмо вам угодно чтоб я был? какого бы труда мне ни стоило, сколь невозможно бы нибыло усилие, естьли оно токмо не позволено мне совестию; но я предам себя в вашу волю. Естьли вы твердо настоять в том будете, дражайшая и почтительная моя обладательница, каковою вы всегда пребудете для меня, то я повинуюсь всем вашим желаниям.

Сердце лишающееся самой щастливейшей надежды, коего отчаяние подкрепляет единый закон, изыскивает покрайней мере в печали своей такого блага, кое несколько равняется с потерянным. Позволеноли мне будет, Сударыня, какой бы успех ни был сего величайшого случая, ласкаться что переписка предпринятая по соизволению всех никогда прервана не будет? Что толико чистая дружба вечно существовать будет? Что человек, коего благополучие изчезло, будет почитаем за сына и за брата в такой фамилии, которая до последняго издыхания его будет ему любезна? Я тем ласкаюсь.... Я прошу от сей любезной фамилии продолжения её почтения; для чегож не могу я сказать любви её? Но до того токмо времени пока мое сердце, не принимавшее участия в самом себе но исполненное ревности к славе и благополучию касательно знаменитого вашего дома, будет чувствовать что оно того достойно; доколе мои поступки заставлять будут всех одобрять мои требования. С моей стороны равно и с вашей никогда и случится, чтоб человек, коему благополучие самого теснейшого союза обещано было по согласию всей вашей фамилии, почитаем был в оной за чужого!

Никогда, Сударыня, человеческое сердце не может хвалиться толнко безкорыстною страстию как мое к такому предмету, коего душа не в пример ему любезнее нежели прелести самой особы; ниже толико искреннею любовию ко всей её фамилии. К нещастию моему сии два чувствования подвергнули меня таким искушениям, кои ни малейшого не подадут сумнения. И так до последней минуты моея жизни вы будете мне любезны, Сударыня, вы и все ваши друзья.

Клементина