Английские письма, или история кавалера Грандисона.
Часть шестая.
Письмо LXXXIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Английские письма, или история кавалера Грандисона. Часть шестая. Письмо LXXXIII. (старая орфография)

ПИСЬМО LXXXIII.

Клементина делла Порретта к Кавалеру Гандиссону.

Из многих причин, Г. мой, вынудивших меня желать вести с вами переписку, надежда писать к вам гораздо с большею свободою нежели я могу с вами говорить, из всех самая сильнейшая. И так я буду с великою вольностию и искренностию изьясняться в моих письмах. Я предполагаю, как будто бы пишу к моему братцу или к наилучшему моему другу. По истинне, к которому из моих братьев писала бы я столь вольно? Подражая Всевышнему вы требуете единого сердца. Мое сердце не менее будет вам откровенно, естьли вы токмо можете проникнуть подобно ему, во внутренность оного.

Теперь желаю я вас возблагодарить, Г. мои, за те нежные и великодушные предосторожности, с коими вы начали ко мне писать. Вы с толикою осторожностию касались до нещастного состояния моего здравия не называя его.... О Г. мой! вы самый разборчивый человек: С какой нежностию не говорили вы всегда о моей привязанности к закону моих предков? действительно, Г. мой, вы самый благочестивейший из Протестантов, и меня убедили, вы и Гжа. Бемонт, что Протестанты равномерно могут иметь свое благочестие. Я никогда не почитала себя способною говорить столь благосклонно о вашем законе, как вы меня к тому оба принудили, тем познанием кое я имею о вашем благодушии. О Г. мой! во что не вовлекли бы вы меня, вашею любовию, вашими благоугождениями, непреодолимыми вашими выражениями, естьлиб я была вашею женою и жила в Протестантском Народе, посреди Ваших друзей, имеющих тот же закон и все может быть любви достойны и изящного свойства. Я страшусь вас, Кавалер. Но оставим опасные сии мнения. Вы непобедимые человек: и я ласкаюсь, что естьлиб была вашею, то ничто бы не в состоянии было меня преодолеть.

Единое справедливое разсуждение о скоротечности сей жизни и о бесконечности будущей, подаст мне силу вооружиться против моего сердца. Дражайший Грандиссон! Сколь велико было бы мое благополучие, естьлиб моя рука могла следовать склонности сего сердца, не подвергая опасности будущого моего жребия! Как можно оставить толико лестные размышления? Подайте мне, подайте мне свою помощь, и возвратите мне то спокойное состояние, кое вы у меня похитили. Да послужит пример мой вместо опыта молодым особам моего пола и моих лет. Да научатся оне не разсматривать с удовольствием великия качества того человека, с коим оне часто имеют случай разговаривать. Увы! я паки коснулась того предмета, которой желала оставить. Но когда уже мне не возможно удержать от того своего воображения и пера; то дам свободное течение моим мыслям.

И так скажите мне, любезной мой братец. Дражайший друг мой? самый вернейший и безкорыстнейший из друзей! скажите мне что я должна делать, какой должна принять способ, дабы учинишь вас равнодушным ко всякому другому названию? Что надлежит сделать, дабы видеть в вас единого токмо брата и моего друга? Не можете ли меня тому научить? Не ужели не достает в вас к оному силы или охоты? Не ужели любовь ваша к Клементине препятствует вам оказать ей сию услугу? Я хочу научить вас тем выражениям: Скажите, что вы друг души её. Естьли вы не можете быть Католиком, то будьте оным в своих советах; тогда сия любовь к её душе подаст вам силу сказать: будь непоколебима Клементина, а я не буду укорять тебя в неблагодарности.

О Кавалер! я ничего толико не страшусь как укоризны в неблагодарности; а особливо от тех, коих я люблю. Не заслужилали я оной? Уверены ли вы довольно что я оной не заслужила? Вы мне то сказали. Естьлиж за то благодарности? Какую не оказали вы услугу ветренности молодого моего брата, даже с самого начала вашего знакомства? Нещастной молодой человек! и какую получили за то благодарность? Теперь он по своему великодушию обвиняет в том самого себя. Он рассказал нам какую ироническую терпеливость вы с ним имели. До какой степени должен он вас любить! но и после долгой распри вы не отреклись спасти ему жизнь своим мужеством. Однако вам не оказали некоторые особы из нашей фамилии всей той благодарности, коей вы имели право за то надеяться. Сие воспоминовение приводит нас в смертельное сожаление. Вы принуждены были оставить Италию. При всем том получа приветствие от своего друга, коего раны начинали почитать неизлечимыми вы с поспешностию сюда прибыли; вы прибыли сюда для его сестры, коея разум и сердце были поколебаны. Вы прибыли сюда для его родителя, родительницы и братьев пораженных до глубины сердца страданиями их сына и дочери. И откудаж с толикою поспешностию вы сюда прибыли? Из своей отчизны разставаясь с собственною своею фамилиею и с многими любезными особами, кои поставляли себе за славу быть вами любимыми и любить вас. Вы прилетели на крылиях дружбы. Отдаленность и другия препятствия не могли вас остановить. Вы привезли с собою хранителя здравия в виде искусного лекаря. Вы собрали все искуство врачей в своем отечестве для получения успеха в благородном вашем предприятии. Оный соответствовал великодушным вашим желаниям. Мы видим себя, вся фамилия видит и взирает на себя с сим утешительным благоугождением составлявшим общее наше благополучие прежде тех нещастий, кои причиняли нам толикую печаль.

Теперь каким образом можем мы оказать вам нашу признательность? какую благодарность засвидетельствуем мы вам за толикия благодеяния? Вы уже награждены, говорите вы, успехом славных ваших услуг. Не должна ли я укорять вас в гордости, возбуждая в вас желание к вашему благополучию! Я знаю что не во власти женщины состоит вознаградить вас. Все то чтобы женщина ни сделала для такого человека как вы, может ли иначе назваться как её долгом? И естьлиб Клементина свою жену в заблуждении, обещаетесь ли вы, чувствуете ли вы в себе способность, вы, Кавалер Грандиссон, не употреблять никакого усилия для освобождения её от оного? Вы, коему качество супруга налагает долг управлять её совестию, оправдать её разум, можете ли вы почитать своя закон истинным а её ложным, и сносить чтоб она была непоколебима в своем заблуждении? Но и сама она касательно тогоже правила, коего обязательство почтет еще славнейшим, может ли она избегнуть чтоб не иметь с вами словопрений, а превосходство вашего разсуждения не приведет ли её веру в великую опасность? Какую могут иметь силу доказательства духовного моего отца против ваших, подкрепляемых вашею любовию и пленительными вашими поступками! и какая была бы печаль моих родителей, узнавши что их Клементина сделалась равнодушною к ним, к своему отечеству и еще равнодушнее к своему закону?

Грандиссон, друг мой и брат: не ужели сии великия разсуждения будут в ваших глазах безсильны? Нет; не льзя сему статься. Епископ Ноцера мне сказал [не укоряйте его за оное] что говоря о ваших представлениях, вы обьявили и ему, что вы не сделали бы столько и для первой в свете Принцессы. Может быть сожаление столькоже имело в том у части сколько и любовь: Нещастная Клементина! Впрочем естьлиб не было в том самого величайшого препятствия, то я приняла бы ваше сожаление; поелику вы добродушны, благородны, а потому сожаление великодушного сердца, подобно Небесному, не составляет обид. Мой родитель и родительница суть самые снисходительнейшия из отцев и матерей; мой дядюшка, братья и все мои друзья не поступали со мною по другому чувствованию? а без сей побудительной причины различие закона и земли,не было ли бы непреодолимым препятствием их согласию? Действительно так, не сумневайтесь. И так признайтесь что зная как вашу так и их побудительную причину, притом чувствуя что было бы весьма много полагаться в том на собственные свои силы, по чему оказала бы то, что хотела испытывать судьбы небес: я не могла изыскать лучшого средства как утвердиться в моем решении. О ты бывший некогда моим учителем! будь еще для меня оным. Вы никогда не подавали мне такого наставления, от коего бы мы оба могли стыдиться. Употребите свое старание, как я уже вас о том просила в письме моем, к подкреплению слабой души. Я признаюсь что оное стоило мне ужасных противоборствий. Даже и в сию минуту, я.... превыше.... или может быть прениже себя. Я совершенно не знаю где я, ибо письмо мое не таково каково должно оно быть. Оно чрезвычайно исполнено вами. Я желала, чтоб оно было коротко, и чтоб содержало в себе единые благодарности за все те благодеяния, кои вы излили на мою фамилию, употребя усильные прозбы дабы получить от вас, как бы новое вспомоществование смущенным моим мыслям, даже и самое средство чтоб не истощевать в невозможной признательности.

Сие письмо приводит меня в удивление своею продолжительностию. Простите заблуждающимся моим мыслям, и верьте что пребываю с толикою же ревностию к вашей славе как и к моей, ваша и проч.

Примечание. Клементина призывает Кавалера в Болонию, но с великим спокойствием и гораздо с большею надеждою со стороны её фамилии.