Записки тюремной надзирательницы.
Глава II. Рождение и детство Дженни Камерон.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Записки тюремной надзирательницы. Глава II. Рождение и детство Дженни Камерон. (старая орфография)

ГЛАВА II. 

Рождение и детство Дженни Камерон.

Героиня нашего рассказа, которую мы назовем Джен Камерон, родилась в Кройлис-Ланде в Глазгове. Родилась она зимой, когда на дворе стояла жестокая стужа - родилась на куче стружек, в третьем этаже знаменитого воровского квартала.

Мать её была дочерью бедного ланкаширского ткача; по крайней мере, так говаривала она сама, хотя никто из старого Ланарка никогда не приходил ее проведать и никаких писем оттуда не получалось в Веннеле. Человек, слывший за отца Джен, занимался каким-то загадочным ремеслом, то исчезал на целые недели и даже месяцы, то снова появлялся. Это был грубый, угрюмый, пьяный бродяга, - но мистрис Камерон любила его по своему и ревновала его тоже по своему, - какою-то зверскою ревностью. В то время, когда Джен появилась на свет, мать её утратила последние остатки красоты. У нея было уже перед тем трое детей, двое из которых умерли от горячки, постоянно свирепствующей в этих трущобах; всю жизнь свою она терпела грубое обращение от своего "милого дружка", обиравшого ее, когда у нея были деньги и бившого ее во время безденежья; но женщина эта, утратившая всякое чувство стыда и человечности, оставалась верна ему.

Мат Джен Камерон не была воровка по ремеслу; за нею следила полиция, но во все время пребывания её в Глазгове она редко подавала повод к прямым обвинениям; раз только она попалась за содержание мошеннического притона в Фактори-Ланде, таком же воровском квартале, как Новый Веннель; но не редко полиция забирала ее за пьянство и буйство, учиненное на улицах. Страсть к водке была главным пороком мистрис Камерон; каждую субботу вечером она затевала ссоры с своими жильцами; а надо вам сказать, что в комнату свою, имевшую восемь футов длины и восемь ширины, она еще пускала жильцев; каждую субботу вечером, как только выходила она из себя, ее отправляли в центральное бюро полиции, а по утру в понедельник приговаривали к штрафу.

Откуда брала мистрис Камерон деньги, чтобы содержать себя с дочерью, платить пятнадцать пенсов в неделю за квартиру, напиваться при всяком удобном случае, и платить штрафы за пьянство и буйство, избавлявшие ее от скуки высидеть десять дней в глазговской тюрьме - это одна из тех тайн непроницаемых с первого взгляда, которыми окружено существование сотни других мистрис Камерон, проживающих в Глазгове и до сего дня.

А между тем стоит только вдуматься, и загадка разрешается сама собою: приюты бедности, подобные Веннелю, не смотря на свою отвратительную репутацию дают хороший доход: люди, на которых тяготеет какое нибудь подозрение, - мущины и женщины, мальчики и девочки платят по два и до три пенса в ночь с головы за право прилечь на куче стружек, разсыпанных по полу; комната битком набита постояльцами, но на это никто не ропщет, лишь бы отдельные лица не слишком шумели и не мешали другим спать. Зимою разводится жаркий огонь; уголь в Глазгове дешев, и потому его не жалеют; а содержательница приюта, про которою идет слава, что она нескупится жечь уголь в камине, может быть уверена, что у нея в постояльцах не будет недостатка.

И так Джен Камерон провела годы детства в Новом Веннеле. Первые пять лет её жизни прошли среди нищенства и порока; пяти лет от роду она была таким же загнанным, запуганным и болезненным ребенком, как и большая часть девочек в её положении. То, что она знала, - она знала по собственному опыту. Но это было страшное знание всей правды житейской - и эта неправда не приводила ее в содроганье; разве то, что ежедневно происходило в Новом Веннеле, не было в порядке вещей? В продолжение всего её детства мать ни разу не выказала к ней ни малейшей привязанности и смотрела на нее, как на обузу, от которой нельзя отделаться; - как на существо, которое можно оставлять полунагим, полуголодным и уже без всякого нравственного призора; ей казалось, что она для того только и существует, чтобы ее били - и мать била ее за все: за то, что она не кстати попадалась ей на глаза; за то, что она росла не довольно скоро и не могла быть подмогой матери; за то, что она слишком рано приходила домой с улицы, на которую ее выгоняли и приходила голодная.

- Ты что не просишь милостыни у нарядных прохожих? - было единственным наставлением, которое Джен слышала от матери; - такой большой девке как ты пора бы уметь прокормиться и самой.

И с этим наставлением пятилетнюю девочку босую и полунагую выталкивали на улицу во всякую погоду, во всякое время дня и ночи, предоставляя ей самой о себе по заботиться. Изредка ее брали на прокат те обманщики, которыми кишат большие города и таскали ее за собою по улицам в качестве одного из членов честного семейства, согнанного с квартиры жестокосердым хозяином и принужденного кормиться подаянием; но всего чаще она просила милостыню на свой пай, и заработки свои приносила матери, которая вечно подозревала, что она утаивает часть денег, "ворует их у нея".

Впрочем, в одном по крайней мере отношении, Джен Камерон имела преимущество над своими сверстниками; - ее не учили воровству систематически, как ремеслу: дело в том, что мать её гордилась званием честной женщины, ни разу не сидевшей в тюрьме за важное преступление. Мистрис Камерон знала на перечет всех воров в Глагзове; она пускала их к себе на постой, смотрела сквозь пальцы на мошенничества, совершаемые в её собственной коморке или "доме", брала проценты с их воровской поживы, укрывала вора и, в случае надобности, шла за него к ложной присяге в полицию; но сама она была честная женщина, гнушалась именем воровки и по крайней мере не давала своей дочери того воспитания, которое получали другия дети в Веннеле. Она росла среди полнейшого пренебрежения и, при других условиях, развилась бы иначе, а теперь сделалась жертвою той среды, в которую бросила ее судьба. О ней никто не заботился, и родная мать вспоминала о дочери лишь тогда, когда ей надо было выгнать ее на улицу за милостыней. На кого, любезный читатель, должна падать ответственность за все зло, которое делается в мире - на невежественных и развращенных средою, - или же на равнодушие остальных? - Никому нет дела до того, каким путем доходит бедняк до своего страшного падения, когда в нем замирают один за другим все нравственные инстинкты и постепенно зарождается сперва апатия к жизни, потом ненависть к людям и наконец преступление. Никому не было дела до маленькой Дженни, когда она погибала и, по законам нашей общественной логики, неотразимой в её страшных приговорах, шла от колыбели до тюрьмы прямой, неизбежной стезей. А между тем мы не прочь омочить свои носовые платки чувствительными слезами над возрастающим числом преступлений. Но спросите у девяносто девяти из ста преступников о том, как они росли, - и вы увидите, что все они провели свое детство в этих многолюдных и грязных притонах разврата. Пока они живут таким образом, скучившись вместе, пока логовища их уступают тюрьмам в удобствах, - что пользы следить за ними в этих мрачных жилищах и проповедывать им обращение на путь истины?

Иные, быть может, и подадутся на эти благочестивые советы, но таких не много, и впечатление не может быть продолжительно. Бутылка с водкой тут же под рукою, дурных товарищей так много - и не куда от них деться, чтобы пораздумать о новой лучшей жизни. И вот, добрые советы забываются или обращаются в насмешку; окружающая среда снова втягивает в себя свою жертву и на всякую попытку неправдой представляет сотни новых искушений.

место, если только ее не выталкивали на лестницу, чтобы очистить её постель для постояльца, платившого за него деньги. В летнее время на лестнице было гораздо лучше ночевать, чем в комнате; многие из постояльцев выносили на лестничную площадку свои опилки, тряпье или матрасы, - (обладавшие последним предметом роскоши считались богачами между жителю Нового Веннеля), - чтобы избавиться от комнатной духоты и от насекомых, покрывавших пол и стены.

Нередко и в зимнее время мать выталкивала Джен Камерон на общую лестницу. Тут ее топтали запоздалые постояльцы и с ругательствами толкали с дороги; полиция, то и дело заглядывавшая сюда с обысками, натыкалась на нее, выговаривала матери и заставляла последнюю впустить ее в комнату, но как скоро полицейские чиновники уходили, мать снова выводила ее за дверь. Впрочем эти ночевки на лестнице от многого ее спасали, хотя она в ту пору об этом и не догадывалась.

В Новом Веннеле квартировала в то время одна только честная чета, - в поте лица снискивавшая себе пропитание среди окружавшого их разврата. Чета эта состояла из циновщика и его жены, нанимавших комнату на одной площадке с Джен Камерон и работавших поздно вечером и рано утром над своими циновками, которые они потом целый день разносили по улицам Глазгова. Супруги не давали себе отдыха даже по воскресеньям, когда во всем Веннеле шел пир горою. Муж ничего не пил кроме воды; то был суровый на вид шотландец, придерживавшийся по части религии своеобразных понятий; жена была бледная женщина с вечно тревожным выражением на лице; на понятиях ее отражалось влияние мужа. - Оба они были добры к Дженни и давали ей, семилетней девочке, такие советы, которые могли бы пойти ей в прок при других обстоятельсвах.

Мэкви и его жена первые обратили внимание на девочку, свернувшуюся на лестнице, по которой разгуливал неистовый зимний ветер. То было однажды вечером, когда в коморку матери набилось более обыкновенного людей и для Джен не оказалось места. Мэкви, возвращаясь позднею порою с своими циновками, споткнулся о спавшого ребенка.

- Кто ты такая? - спросил он грубо.

- За чем ты спишь здесь?.

- У мамы сегодня нет места в каморке.

- Пойди сюда, погрейся.

Человек он был несловоохотливый, с жесткою речью и вечно суровый в обращении, но он почувствовал сострадание к маленькому безприютному созданию. Он взял ее к себе в комнату и она просидела до поздней ночи, греясь у огня и наблюдая работу цыновщика. - Самый процесс был для нея новостью, спокойное, упорное прилежание работника приковывало её внимание пока, наконец, убаюканная комнатной теплотой, она не заснула. Когда она проснулась много часов спустя, муж и жена все еще продолжали работать; она было отважилась заговорит, но хозяин, досадуя, что ему мешают, сердито велел ей замолчать. Рано утром они снова выпроводили ее на лестницу, - они были слишком бедны, чтобы дать ей что нибудь поесть.

Камерон не обращала внимания на поведение своей дочери; ей было решительно все равно, где бы она ни шаталась; если бы Дженни пропадала целый месяц, если бы она пропала навсегда, то и тогда эта мать не стала бы горевать.

- Мне сдается, мисс, что она с самого начала меня терпеть не могла, говаривала о ней Дженни впоследствии. - Она ненавидела меня за то, что я на свет родилась; под час я и сама себя за это ненавидела, добавляла, она с горечью. Между Мэкви и его женою нередко заходила речь о Дженни и об её семействе. - Они соболезновали об её участи; Мэкви подчас начинал горячиться и говаривал, что стыд и срам что никто не хочет присмотреть за девочкой и удалить ее из такого ужасного места, как Новый Веннель: он говорил с жаром и размахивая своим рабочим ножем над головой. С самой Дженни он почти никогда не заводил речи; но жена его была словоохотливее, а потому, разумеется, пользовалась большим расположением девочки. Во всю зиму дверь их каморки оставалась отворенною для Дженни, она привыкла стучаться к ним каждый раз, когда ее выгоняли на ночь из дому и мать её, как сметливая и практическая женщина, стала регулярно выгонять ее каждой вечер, чего прежде не делывала.

Однажды между мистрис Мэкви и Дженниной матерью произошла отчаянная ссора из за нея. Мистрис Мэкви упрекнула Мистрис Камерон в недостатке материнской любви; последняя бросилась на нее, ударила ее в лице и стащила у нея чепец с головы.

- Я боялась, что они меня после этого не пустят к себе, говорила мне Дженни, рассказывая этот эпизод своей ранней молодости, - но когда я постучалась к ним по обыкновению, они отворили мне дверь и пустили меня к камину, не сказав мне ни одного обидного слова.

то ни стало места служанки.

Но его-то и не удалось Дженни приискать. Некому было научить ее добру и поддержать ее среди этой жизни, которую начала она так рано, и которая так быстро ее состарила.

Единственных людей, которых она еще могла считать своими друзьями, постигло несчастье; цыновки пали в цене в Гласгове; посредник, снимающий обыкновенно такия места как Веннель от домохозяина, забрал за неплатеж трехнедельной квартирной платы все цыновки и выгнал цыновщика с женою на улицу. - С той поры Дженни Камерон ни разу их более не видала.