Записки тюремной надзирательницы.
Глава XIII. Рождение ребенка.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Записки тюремной надзирательницы. Глава XIII. Рождение ребенка. (старая орфография)

ГЛАВА XIII 

Рождение ребенка.

Дженни Камерон никогда не могла простить себе своего предательства. Воры редко выдают друг друга; у них есть свои понятия о справедливости, свои законы чести, в нарушении которых горько раскаивалась Дженни.

Время родов быстро приближалось для Дженни Камерон, а счастье по прежнему отказывало ей в успехе воровского промысла. В последний месяц беременности у нея почтя не хватало сил выходить на улицу, тогда как одною улицею поддерживалось её существование, дома же грозила ей голодная смерть. Дженни снова стала с ужасом думать о возможной смерти, но самый процесс мышления при её обстановке был нестерпимою мукою, и ей начинало казаться, что лучше всего умереть разом, не думая о смерти.

К чести Мери Логги надо сказать, что она не покидала Дженни Камерон в этих критических обстоятельствах, хотя, что до нея касалось, ей гораздо было бы выгоднее переселиться к сестрам, которым везло за последнее время. Когда Дженни была не в состоянии выходить из дому, она крала, просила милостыню и брала взаймы для двоих; она стирала, стряпала, бегала по делам, наконец приискала старуху, которая взялась заменить повивальную бабку, когда для Дженни настанет решительная минута.

Но прежде чем решительная минута настала, сборщик квартирной платы отказался держать их в Веннеле, и обе молодые девушки принуждены были искать себе другое убежище. Одна нищенка-ирландка согласилась пустить их к себе в дом в ожидании будущих благ. Нищенка эта занимала даровую квартиру в полуразвалившемся доме, от которого владелец отступился, чтобы не расходоваться на его починку. Дома подобного рода были вовсе не редкость в Глазгове лет десять или пятнадцать тому назад. Беднейшие классы населения, обрадованные возможностью не платить денег за квартиру, располагались в них на жительство, пока не приходило распоряжение сломать дом или смерть не упраздняла место одного из жильцов. В последнем случае слух об открывающейся ваканции быстро разносился по соседству, толпа новых жильцов теснилась на дворе и на лестнице, в ожидании пока настоящий жилец испустит дух; нередко умирающого уговаривали за деньги уступить свое место еще при жизни. В этом-то убежище, окруженная ирландцами, из которых преимущественно состояло население этих даровых квартир, - несчастная девушка ожидала рождения своего ребенка. Мысль об этом ребенке мало заботила ее в ту пору; она слишком боялась за себя, со всею страстною привязанностью молодости она дорожила жизнию, которая, между тем, ничего не судила ей кроме страданий и позора.

Нищенка была большим утешением для нея в эту пору её жизни; она поддерживала в ней бодрость духа, не придавая особенной важности ожидаемому событию; - большинство ирландцев, без различия звания, отличаются добродушием. Мери Логги, между тем, ходила туда-сюда, чтобы достать денег и хлеба; иногда это ей удавалось, иногда же она возвращалась с пустыми руками.

- Что-то будет с нами? проговорила Дженни однажды ночью. Напрасно я не пошла в рабочий дом.

- Ну нет, уж лучше все перенесть, чем идти в рабочий дом, отвечала Мери, которой это учреждение было ненавистно, как и большей части воров.

Нищенка была того мнения, что всего лучше для Дженни украсть что нибудь, чтобы ее отправили в тюрьму. Мери была того-же мнения; но, как ни соблазнительна тюремная жизнь для бездомных бедняков, Дженни охотнее согласилась бы умереть голодною смертью, чем хладнокровно совершить преступление с нарочною целью попасть в тюрьму. Так перебивалась она, как настала роковая минута, и у нея родился ребенок. Ей казалось, что настал её последний час, и у нея вырвалось горькое сожаление о прошлой жизни. Но повивальная бабка и нищенка стали уверять ее, что все идет отлично и что недели через две она встанет на ноги. "В ту ночь мне было не до ребенка, рассказывала она, за то на другой день я страшно полюбила его".

В ней заговорило материнское чувство к ребенку, рожденному при такой мрачной обстановке; безпомощная и печальная, она привязалась к нему, как к единственной надежде, озарявшей её жизнь.

Страшных усилий стоило ей бороться с нуждою на этой безплатной квартире; нужда эта была так велика, что даже ее, видавшую на своем веку не один черный день, приводила в содрогание. Однажды ей пришлось целых двадцать четыре часа пробыть без пищи, и она начала опасаться, что ей с ребенком придется умереть с голоду в этом большом и многолюдном городе.

Но ирландцы, скучившиеся в этом жалком убежище, знали о её положении и помогали ей кто чем мог. Население это состояло преимущественно из нищих с небольшою примесью воров: сочувствие женской половины его было живо затронуто бедственным положением молодой девушки.

Оне проведывали ее в комнате, где она валялась с своим ребенком на куче стружек, болтали с нею, старались ободрить ее надеждою скорого выздоровления; кто приносил ей немного рыбы, урезанной от собственного скудного обеда, кто - чашку молока. Нищенки щедро уделяли ей от сухих корок, собранных в течение долгого денного обхода. Тем не менее Дженни туго поправлялась; прошло две недели, а она едва еще могла высидеть несколько часов в течении дня на своей постели. Её соседки ирландки дивились, что она так долго нежится; с них двух недель было за глаза достаточно, чтобы оправиться и приняться за работу. Самый ребенок был очень слаб и безпокоен; он отчаянно держался за только-что данную ему жизнь, но борьба была трудная, а силы у него было мало.

Дженни привязалась к нему безумною любовью; то была её первая привязанность в жизни, если не принимать в соображение её чувство к бродяге Еану; страх потерять ребенка доводил ее до отчаяния.

Мери Логги, исполнявшая около нея должность сиделки и помогавшая ей в тоже время ходить за ребенком, была очень внимательна к ней, но мало входила в её чувства; она никак не могла понять, с чего это Дженни так хочется, чтобы ребенок её жил.

- Боюсь, что тебе с ним будет много хлопот, говаривала она; что ты поделаешь с этою обузою, когда поправишься?

- А что делают другия?

- Другия тебе не пример; оне не так молоды, не так бедны, не так безпомощны, как ты.

- И я так думаю, что, право, беда не велика, если он и умрет; оно даже будет к лучшему.

- Ах, не говори так, Мери!

Мери, быть, может, была и права, но от этой безпощадной философии веяло на Дженни холодом, и она упорно отвергала ее. Какое ей было дело до будущого? Она не думала о том, что станется с её ребенком и чем она его при кормит; она знать ничего не хотела, кроме своей любви к нему; принимая в себе это маленькое существо, она чувствовала, что не так одинока в жизни, как прежде.

От слов Мери кровь стыла у нея в жалах, но привязанность её становилась еще сильнее. Нищенка была одною мнения с Мери, и Дженни горько плакала, видя что все против нея и никто не хочет оказать ласки её малютке.

тесный двор и подышать свежим воздухом, т. е. теми скудными струями свежого воздуха, которые проходили между пятиэтажными домами, теснившимися на разстоянии пяти футов друг от друга; неимоверных усилий стоило ей снова взобраться по лестнице на свой чердак.

Но волей-неволей она должна была снова приняться за работу. Она была кругом в долгу, и становилась в тягость тем добрым людям, которые сжалились над ней. Однажды когда она уже начинала считать себя здоровою, Мери пропадала целый день, и вечером не воротилась домой. Она обыкновенно приходила рано, и часам к трем утра отсутствие её начало тревожить Дженни.

- Я пойду справиться о ней в полицию, сказала она наконец.

Старая нищенка крикнула на нее, чтобы она знала себе оставалась дома, и снова заснула, бормоча о том, что с Мери никакой беды не случилось. Но Дженни не спалось; какое-то предчувствие говорило ей, что подруга её промахнулась; она встала, взяла на руки своего ребенка и, прикрыв его платком, босая отправилась в полицейское бюро, дорога к которому была ей слишком хорошо известна.

- Позвольте узнать, сэр, не здесь ли Мери Логги?

- Кто такая?

- Мери Логги.

"Да".

- В карманной краже.

Джен Камерон тихо вышла на улицу, крепко прижимая к груди своего ребенка. Мери по всем вероятиям ожидал на этот раз строгий приговор, и Дженни теряла последняго своего друга.