Записки тюремной надзирательницы.
Глава XXV. Первое нарушение тюремной дисциплины.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Записки тюремной надзирательницы. Глава XXV. Первое нарушение тюремной дисциплины. (старая орфография)

ГЛАВА XXV. 

Первое нарушение тюремной дисциплины.

Время шло быстро в мильбанкской тюрьме. Прошло почти три месяца, в продолжение которых Дженни Камерон не подавала повода ни в какой жалобе; скоро она могла надеяться, что отворятся двери её кельи, и одна железная решетка будет отлучать ее от мира живых, если только этим именем можно назвать внутренность тюремного отделения.

Между тем, Дженни становилась все раздражительнее и все более наклонна считать себя жертвою несправедливости. Женщина, по заключении в тюрьму, скоро освоивается с своим положением, и крепко держится за оставленные ей права. Она знает, что должна высидеть в тюрьме семь, десять, пятнадцать лет. Пусть так; но она требует, чтобы с ней поступали по справедливости, не оказывали другим перед нею предпочтения. Если же ей в этом отказывают, то горе стеклам и постельному белью; горе оскорбившей ее надзирательнице, если она только попадется ей под руку, прощай тишина и порядок целого отделения.

На беду Дженни Камерон, новая надзирательница была женщина суровая и непреклонная. Она то и дело обращалась с жалобами к высшему начальству, и безпощадно относилась к тем невинным "затеям" заключенных, от которых никому не было вреда, и которые между тем мешали им предаваться дурным мыслям. По истечении трехмесячного срока, дверь Дженниной кельи отворилась, но не на радость узницы. Сквозь железную решетку к ней чаще стала заглядывать надзирательница и журить ее за невнимательность к работе. Кончилось тем, что в Дженни укоренилось убеждение, будто ее намеренно преследуют и лишают тех льгот, которые даруются другим заключенным. Правда, ее посылали убирать тюремную церковь, и она высоко ценила эту милость, которая по крайней мере доставляла ей возможность напряженного физического труда в новой сфере и избавляла от скучной работы в келье; но она не могла понять, почему ей никогда не поручают разносить по утру какао, стряпать на кухне, или убирать комнаты надзирательницы и её помощницы; ни разу также во все время её заключения не была она допущена до чести прислуживать за столом надзирательниц. Во всем этом она видела злой умысел, вследствие чего ожесточалась все более и более. Ей казалось, что она с своей стороны ничего не упустила, чтобы обратить на себя внимание надзирательницы; с досады, что ей не удалось достигнуть своей цели, она решилась показать им, что с ней так нельзя безнаказанно поступать. В одно прекрасное утро, она спросила почти повелительным тоном, почему ее так редко посылают на работу вне кельи и, получив на это неудовлетворительный ответ, возразила грубостью, за которую ее посадили на хлеб и на воду. Новое это оскорбление еще более возмутило ее против надзирательницы. С этой минуты она положительно возненавидела ее; дикое удовольствие находила она грозиться на нее кулаком и делать ей гримасы за её спиною. В молитве, к которой ее приучили в тюрьме, она просила у Бога, чтобы он наслал этой женщине болезнь или какое нибудь несчастье, которое ее навсегда избавило бы от нея.

Черные мысли все более и более овладевали нашей героиней; арестантка, ступившая раз на эту дорогу, неудержимо увлекается вниз по быстрому скату; опоры у нея нет никакой, и в одиночестве первых шести месяцев заключения голова поневоле работает над одними и теми же мыслями. Подруги, которым Дженни рассказывала свои обиды во время прогулок, соболезновали о ней и говорили, что на её месте не стали бы терпеть. Ей советовали взбунтоваться, на том основании, что как скоро увидят, что она "с душком э, с ней станут обращаться осторожнее. "Отчаянных-то и боятся выводить из терпения:" таково общее убеждение заключенных, убеждение, не лишенное основания.

Подготовлявшийся взрыв нарастал. Одну из жалоб Дженни, которая в глазах её имела большое значение, оставили без внимания; вторичное, довольно резкое напоминовение о том же предмете сочли за грубость; Дженни была оставлена без обеда и без обычной прогулки по тюремному двору. Оставшись в своей келье, она втихомолку проклинала надзирательницу, по жалобе которой ее наказали. Как нарочно в этот день взбунтовалась одна из арестанток и была отправлена в карцер. Пример её навел Дженни на мысли о сопротивлении. Когда надзирательница прочитала вечерния молитвы, погасила газ и заперла дверь её кельи, Джонни тихо встала и принялась ходить взад и вперед по комнате. Мало по малу разсудок её помрачился, и место его заступила отчаянная решимость. С ней поступили не честно, разсуждала она, так она покажет им, что с ней шутить плохое дело, не даром же слыла она за самую бедовую девку в целом Глазгове. У нея не хватило терпения оставаться долее страдательным лицом; такая жизнь становилась невыносимою, и она на все была готова, лишь бы добиться какой нибудь перемены. Раза два она принималась хохотать при мысли, как она переколотит все отделение, в котором за исключением, дежурной надзирательницы все спало в эту минуту.

Размышления эти довели ее до состояния близкого к помешательству. Она пожалела, что нет под рукою щетки, которую у нея по заведенному порядку на день отобрали. Когда все стихло, Камерон принялась рвать на клочки свое постельное белье; рванула она раз, другой, нашла, что занятие это легкое и превеселое, и затянула песню. Потом она вскочила на стол, со стола на окно; но тут, замахнувшись своею кружкою, задумалась. То была ее первая попытка серьезно нарушить тюремную дисциплину; идти ли ей дальше или нет? С минуту она простояла в трепетной нерешимости, но тут ей снова припомнились все её обиды, припомнились и подруги-арестантки, которые засмеют ее, если она остановится на полдороге, и с громким криком она принялась бить кружкой стекла.

Мгновенно все отделение пробудилось от своего мертвого молчания. Надзирательница в попыхахь прибежала на место преступления; колокольчик зазвонил, призывая на помощь мужскую прислугу; заключенные повыскочили из своих постелей и принялись барабанить в стены, чтобы узнать причину суматохи. "Молодец Камерон, закричала одна из них; молодец, девка, не давай им спуску!" Другая арестантка с ругательствами предупреждала Дженни, чтобы она остерегалась на будущее время попасться ей под руку, не то она проучит ее, как будить по ночам добрых людей? "Уж если тебе нужно было взбунтоваться, то кто тебе мешал взбунтоваться днем?" ворчала она.

Дженни торжествовала: она была причиною всей этой суматохи, общее внимание было на нее обращено. Она жалела только, что нет под рукою других окон, которые бы можно было бить и, - пользуясь теми немногими минутами, которые была в её распоряжении, пока не подоспели усмирители, - старалась сломать стол, чтобы сделать из него орудие обороны. Когда дверь распахнулась и явилась мужская прислуга, она бросилась на них тигрицею, боролась с ними, царапала их в лицо, пробовала кусаться, пока наконец, обезсиленная, не была отнесена в темную келью. Очутившись в темной келье, она по заведенному обычаю топала ногами, кричала и барабанила в дверь, - как вдруг чуть не обезпамятела от испуга, услышав вблизи сиплый голос:

- Валяй их! Я охрипла кричавши, теперь твой черед.

- Кто ты такая, воскликнула Камерон.

- Я Готчинсон. Это я вчера подняла гвалт. Нас половина отделенья перебунтовалась, и им скоро некуда будет нас размещать порознь. Я уж было думала найти компанию из тех, кого прежде меня засадили. А ты Камерон?

- Да.

И пятки Готчинсон затопотали по голым доскам, которые для обитательниц темной кельи заменяли постель.

Когда Дженни были выданы простыни и одеяла, она разорвала их на клочки, и как было принято в подобных случаях, удостоилась за это восторженного одобрения своей подруги, которая давно уже распорядилась с своим постельным бельем таким же образом.

- Не плошай, Камми, ободряла ее эта женщина. Теперь мы затянем песню. Я буду запевалой: голос у меня уж больно хорош. Надзирательница спит над нами; как раз твоя надзирательница, вот мы ей и зададим звону.

Известие это очень обрадовало Дженни, и она принялась петь и топать ногами вплоть до утра в надежде, что этот шум дойдет до ушей ненавистной начальницы. Поутру заключенным принесли хлеб и воду, которые Готчинсон приняла, потому что проголодалась; что же касается Дженни, то она запустила своего порциею в принесшую ее надзирательницу.

между собою о тех "красных днях," когда жили вольными птицами.

Но недолго длилось и это удовольствие; к двенадцати часам очистилось новое помещенье, и Дженни была переведена в отдельную келью, где осталась одна одинешенька, в потемках и без всякого занятия.

В первые часы она стоически переносила свое положение; но терпение её скоро истощилось, и окружающие мрак и тишина навеяли на нее суеверный страх. Она начала раскаиваться в своей опрометчивости и, когда надзирательница заглянула к ней в дверной люк, она попросила, чтобы ей дали какую нибудь работу, которою она могла бы заниматься в потемках. Но ей отказали в этой просьбе, и она снова принялась петь; потом она стала ходить взад и вперед по келье, считая при каждом повороте раз, два, три. Таких поворотов она насчитала триста, и почувствовала некоторую усталость; ей хотелось во что бы то ни стало утомить себя, чтобы заснуть на досках, заменявших постель.

^: не заглядывала на короткия мгновения надзирательница, священник и доктор, она бы, кажется, сошла с ума. Так провела она долгий мучительный день, за которым последовала такая же мучительная, нескончаемая ночь. И все-то она оставалась лицом к лицу с своими черными мыслями, проклинала свою надзирательницу и обдумывала планы мщения. Находившись до усталости, она валялась, как собака, на своей досчатой постели, на которой заснуть не было никакой возможности.

до упаду. Все это она делала, чтобы как нибудь отвязаться от мрачных мыслей, одолевавших ее. Что если правда все, что рассказывают про дьявола, думалось ей. Ведь он может подкрасться к ней и утащить ее в ту самую минуту, как она будет воспоминать про глазговское житье-бытье.

Наконец-то настал вожделенный срок карцера, и Дженни Камерон, ослабевшая и больная, возвратилась в свою келью и увидела свет божий, по котором так долго тосковала. Деревянная дверь снова затворилась, и она была подвержена добавочному искусу, при чем ей было объявлено, что еще два важных проступка подобного рода, и срок её заключения увеличится на целый месяц.