Через степи.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Через степи. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Наконец мы дошли до Миссури. Индийцы выбирают для нападений именно момент переправы через реку, потому что оборона становится гораздо трудней, когда часть повозок переправилась уже через реку, а остальная переправляется, когда вьючные животные норовятся и упираются. Я, зная, что индийские разведчики уже два дня шли за нами, принял все меры предосторожности и вооружил весь табор. Был отдан строгий приказ телегам не разбиваться в разные стороны, как это было в восточных окраинах Айовы, люди должны были находиться тут же и быть всегда наготове. Отыскав брод, я велел двум отрядам, из шестидесяти человек каждый, окопаться на двух берегах, чтобы таким образом обезпечить безопасность переправы. Остальные сто двадцать эмигрантов должны были переправлять телеги - не по нескольку за раз, чтоб избегнуть замешательства. Благодаря такой системе, все происходило наилучшим образом, нападение сделалось невозможным, нападающие должны были добыть один из редутов и затем уже броситься на переправляющихся. Как далеко были не лишни меры такой предосторожности, доказало будущее; два года спустя четыреста немцев были вырезаны до одного во время переправы племенем Киавати, на месте, где теперь стоит город Омаха. Это доставило мне и еще выгоду: люди, которые слышали рассказы, заходившие на Восток, о страшной опасности переправы через желтые воды Миссури, видя верность и легкость, с которой я вывернулся из критического положения, слепо уверовали в меня и начали считать меня за что-то в роде духа этих степей. Такия похвалы и восторги доходили до Лилиан, в глазах которой я принял чисто легендарный вид. Миссис Эткинс говаривала ей: пока your pole (ваш поляк) будет при вас, можете спать хоть бы под дождем, - он не даст дождю смочить вас. У моей девочки сердце билось от таких похвал. Во время переправы я почти ни минуты не мог посвятить ей и только глазами передавал все, что не мог выговорить языком, - целый день пришлось провести верхом на коне то на этом берегу, то на том. Нужно было как можно скорей уйти от этих густых, желтых вод, несущих вековые пни, массу листьев, травы и сухого илу из Дакоты, разсадника лихорадок.

Люди были страшно утомлены постоянною бдительностью, кони захворали от нездоровой воды, которую и мы не могли употреблять иначе, как продержавши предварительно несколько часов на угольях. Наконец, после восьмидневных трудов мы очутились на другом берегу, не сломавши ничего и потеряв только семь штук мулов и лошадей. В этот же день просвистели первые стрелы. Мои люди убили и, по отвратительному обычаю пустыни, оскальпировали трех индийцев, усиливавшихся проникнуть к мулам. Вследствие этого, на следующий день к нам явилось посольство от шести старых воинов поколения Кровавых-Следов из рода Павниев. С грозным величием усевшись около костра, они потребовали в награду мулов и лошадей, угрожая, в случае отказа, немедленным нападением пятисот воинов. Меня не особенно страшили эти пятьсот воинов, так как табор был хорошо укреплен окопами. Я отлично знал, что посольство было прислано для того, чтобы воспользоваться первым удобным случаем выпросить что-нибудь без нападения, в последствиях которого дикие сомневались. Я их тотчас бы прогнал, еслиб они не представляли интересного зрелища для Лилиан. Она с волнением и любопытством, укрытая за телегой, смотрела, как сидели они, неподвижно уставившись в огонь совета, на их убор, сшитый людскими волосами, на топорки с перьями у рукояти, на лица, выкрашенные в черный и красный цвет, что обозначало военные приготовления. Несмотря на эти приготовления, я на-отрез отказал индийцам и, переходя от оборонительного положения в наступательное, заявил, что если хоть один мул пропадет из табора, я ужь их сам поищу и кости их пятисот воинов поразбросаю по степи. Они ушли, с трудом подавляя бешенство, но, уходя, подбросили над головою топорки в знак войны. Однако мои слова хорошо засели в их памяти; когда же, в минуту их отхода, двести моих молодцов, нарочно приготовленных для этой цели, поднялись как один и грозно звякнули оружием, такая готовность к бою произвела глубокое впечатление на диких.

Несколько часов спустя, Генри Симпсон, охотою пошедший на разведки за посольством, вернулся, весь запыхавшийся, с вестью, что к нам близится многочисленный индийский отряд. Во всем таборе я один, наизусть знающий все индийские обычаи, понимал, что это - пустая угроза, что индийцы вовсе не так многочисленны, чтобы выступить с своими деревянными луками против нескольких дальнобойных кентукийских карабинов. Я сообщил об этом Лилиан, желая ее успокоить, потому что она дрожала от страха за меня; остальные были уверены, что драка непременно будет, а молодежь ожидала ее с нетерпением. Вскоре раздался воинственный клич Черноногих, державшихся однако в разстоянии нескольких выстрелов, точно в ожидании удобной минуты. Целую ночь в нашем таборе горели огромные костры из хлопчатника и миссурийской лозины. Мужчины стояли на-стороже около возов, а женщины со страха пели псалмы; мулы, на этот раз не выпущенные на свободу, визжали и грызлись друг с другом; псы, чувствуя близость индийцев, отчаянно выли. Словом, обоз представлял грозное зрелище. В промежутках тишины слышались зловещие крики индийских аванпостов. Около полуночи индийцы сделали попытку поджечь степь, но сочная весенняя трава не загоралась, несмотря на то, что в течение нескольких дней не упало ни капли дождя.

Объезжая на разсвете стражу, я нашел способ приблизиться на минуту к Лилиан. Я нашел ее спящею от утомления, с головкой на коленях у почтенной миссис Эткинс, которая, вооружившись кухонным ножом, торжественно клялась, что скорей перережет все племя Кровавых-Следов прежде, чем допустит кого-нибудь из них приблизиться к своей любимице. Что касается меня, то я почти с материнскою любовью всматривался в уснувшее прелестное личико и наравне с миссис Эткинс чувствовал, что разорвал бы в клочки всякого, кто хотел бы нанести вред моей любе. В ней была моя радость, в ней веселье, за ней только скитания и приключения без конца. Пример был на-лицо: вдали степь, стук оружия, ночь на коне, битва, ярость разбойников Черноногих; тут, близко, сон дорогого существа, так верящого в меня, что достаточно было одного моего слова, чтоб она поверила, что нападения не будет, и уснула, полная спокойствия, как под отцовскою кровлей.

ней одной. "Только до Калифорнии, только до Калифорнии! - думал я. - Вот следы дорожного утомления на милом личике, а мы прошли едва половину, да и то самую легкую; там же нас ждет богатый край, теплое небо и вечная весна!" Думая так, я покрыл ноги спящей своим плащом и возвратился к страже; от реки поднимался густой туман и индийцы могли им воспользоваться. Огни бледнели; на разстоянии десяти шагов нельзя было увидать человека. Я приказал страже ежеминутно перекликаться и вскоре ничего не было слышно, кроме протяжного "all's well", которое, как похоронный напев, переходил из уст в уста. За то индийский стан замолк совершенно, точно там все онемели, что меня начало сильно безпокоить. На разсвете мы чуть не падали от усталости, потому что Бог знает, сколько ночей большая часть людей провели без сна. К тому же сырой туман проникал во все поры и заставлял дрожать от холода.

Я раздумывал, не лучше ли, вместо того, чтобы стоять и ожидать, что угодно будет предпринять индийцам, - ударить на них и разогнать их на все четыре стороны. То не было тщеславное желание, а скорее необходимая потребность, потому что смелая и счастливая аттака могла стяжать нам громкую славу, которая, разойдясь между краснокожими, могла бы надолго обезпечить нас от дальнейших опасностей. Оставивши сто тридцать человек под предводительством опытного степного волка, Смита, я посадил сотню остальных на лошадей и мы двинулись вперед, на ощупь, но с большой охотой, потому что было страшно холодно, а там, по крайней мере, можно было погреться. Не доезжая на два выстрела, мы бросились с криком в галоп и среди выстрелов, как лавина, обрушились на обоз диких. Пуля какого-то неопытного стрелка свиснула около моего уха, но сбила только шапку; мы в то время были уже у индийцев, которые ожидали всего, только не нападения, потому что еще в первый раз путешественники нападали первые. Смущение было настолько сильно, что все разбежались в разные стороны, с воем и криком, и только один, меньший отряд, видя невозможность бегства, храбро и отчаянно защищался. Воины предпочитали броситься в воду, чтобы не просить помилования. Индийския копья с наконечниками из заостренных оленьих рогов и томагауки из твердого камня не были очень грозны, хотя воины обращались с ними с изумительною ловкостью. Мы победили и тех. Мне попался в плен какой-то рослый грабитель, у которого, желая во время битвы вырвать топорик, я сломал вместе с топориком и руку. Забрали мы и несколько десятков коней, но таких злобных и диких, что их нельзя было и думать употребить в дело. Пленники все были ранены без исключения. Я приказал их тщательно осмотреть, а потом, по просьбе Лилиан, одаривши одеялами, оружием и конями, пустил на волю. Бедняки, уверенные, что мы их убьем и затянувшие свои предсмертные песни, были сначала просто поражены случившимся. Они были уверены, что их отпустили для того, чтобы потом направить на них охоту, по индийским обычаям, но, наконец, видя, что им ничто не грозит, отошли, славя наше мужество и доброту Белого Цветка, как окрестил кто-то Лилиан.

Вечером, чувствуя приближение смерти, он пожелал мне сделать какое-то открытие, но не мог: бедняге мешала пробитая щека. Он пробормотал только: "Pardon, my captain!" - и впал в безпамятство. Я догадался, в чем должно было состоять признание, припомнил пулю, просвиставшую мимо моего уха, и отпустил его, как прилично христианину. Он уносил с собою в гроб глубокое, хоть не высказанное, чувство к Лилиан и, кажется, нарочно искал смерти. Мы похоронили его под деревом хлопчатника, где я вырезал ножом крест.