Через степи.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Через степи. Глава VI. (старая орфография)

VI.

Рано утром, оставив жену спящей, я пошел искать ей цветов. Я ежеминутно повторял себе: "женат", и эта мысль наполняла меня такою радостью, что я поднял глаза ко Всевышнему с благодарностью, что он дал мне дожить до той минуты, когда человек становится настоящим человеком и свою жизнь дополняет жизнью другого, любимого более всех живущих существа. У меня теперь было свое на свете, и хоть моим домом и очагом был холстинный воз, я считал себя богачом и смотрел с изумлением на свою прошлую, скитальческую жизнь, удивляясь, как я мог жить доселе. Мне до того времени и в голову не приходило, сколько счастья скрыто в одном слове "жена", когда этим именем называется лучшая часть твоего существования. Я и так давно уже любил Лилиан; кроме нея весь мир не существовал для меня, - все мои мысли, все мои стремления были посвящены только ей одной. А теперь, когда я говорил "жена", это значило - моя, моя навсегда... Я думал, что сойду с ума от счастья; в голове не помещалась мысль, как это бедный человек может быть обладателем такого сокровища. Чего мне тогда недоставало? - Ничего. Еслиб эти степи были теплей и безопаснее для нея, еслиб не обязательство доставить караван, куда следовало, то я и в Калифорнию готов был не ехать, - поселился бы хоть в Небраске, только с Лилиан. Я ехал туда добывать золото, а теперь мне хотелось смеяться над моею мыслью. Какие богатства я еще добуду там? - спрашивал я у себя. - Зачем нам обоим золото? Выберу себе долину, где вечная весна, нарублю пней на хижину и буду жить с ней, а плуг и ружье не дадут нам умереть с голоду. Такия мысли проходили в моей голове, когда я собирал цветы и возвращался в табор. На встречу мне попалась миссис Эткинс.

- Малютка спит? - спросила она, вынимая изо рта неразлучную трубку.

- Спит, - отвечал я.

На это миссис Эткинс прижмурила один глаз.

- Ah, you rascal (ах, вы разбойник!).

А "малютка" уже не спала. Мы оба видели, как она сошла с воза и, закрывая ручкой глаза от солнечного света, начала оглядываться во все стороны. Увидавши меня, она, вся свежая и розовая, бегом пустилась навстречу, упала в мои раскрытые объятия и, подставляя свои губки, скоро заговорила:

- Доброго утра, доброго утра! - Потом стала на пальчики и с шутливою важностью спросила: - Am И your wife? {Я твоя жена? Прим. перев.}. - Что тут было отвечать, как не целовать и не ласкать без конца? Так протекло все время на полуострове. Мои обязанности, вплоть до дальнейшого шествия, принял на себя старый Смит. Еще раз навестили мы наших бобров и ручей, через который теперь я перенес ее без сопротивления. Раз в лодке из красного дерева мы отправились вверх по Blue River, где я показал ей буйволов, ударяющих рогами в глинистый берег, отчего их головы бывают, словно панцырем, покрыты толстым слоем засохшей глины. Эти прогулки прекратились только за два дня до выезда, во-первых, потому, что в окрестностях показались индийцы, и, во-вторых, моя дорогая что-то стала ослабевать. Она побледнела, силы её угасали и на мои вопросы отвечала только улыбкой. Правда, миссис Эткинс таинственно прищуривала левый глаз и, говоря о болезни Лилиан, пускала такой клуб дыму, что вся скрывалась в нем, но я положительно терялся, тем более, что Лилиан часто приходят в голову грустные мысли. Она вбила себе в голову, что так любить, как мы любили друг друга, - грешно и однажды, положивши свой пальчик на Библию, которую читала ежедневно, грустно промолвила:

- Читай, Ральф!

Я посмотрел, и какая-то странная тревога проникла в мое сердце, когда я прочитал: "Who changed the truth of God into а lie, and worshepped and served the creatur more than the Creator, who is blessed for ever?" {Кто заменил правду Божию ложью и почувствовал и служил творению больше, чем Творцу, который благословен во веки? Прим. пер.}. Она сказала, когда я прочел:

Я успокоил ее, объяснив, что любовь - это ангел, который из двух душ летит к Богу и приносит ему хвалу. Этим разговоры наши о подобных вещах и кончились, потому что начались приготовления к походу, осмотр повозок, животных, тысячи мелких подробностей, занимавших все мое время.

Когда же пришла минута отъезда, мы со слезами простились с местами, бывшими свидетелями нашего счастья. Но когда глазам моим вновь представились растянувшиеся по степи возы, тянущиеся один за другим, и мулы, и лошади, меня охватила радость при мысли, что конец дороги с каждым днем все ближе, что еще несколько месяцев и мы достигнем Калифорнии, цели всех наших желаний. Первые дни пути шли, однако, очень удачно. От Миссури до подошвы Скалистых гор степь на неизмеримом пространстве все идет в гору; наша вьючная скотина везла с трудом и скоро утомлялась. Кроме того мы не могли приблизиться к великой реке Плато; теперь, хотя половодье и кончилось, была пора больших весенних охот, - множество индийцев кружило около реки, преследуя буйволов, тянущих на север. Ночная стража стала трудною и утомительной: ни одна ночь не проходила без тревоги; наконец, на четвертый день по выходе из дельты я вновь разбил многочисленный отряд меднокрасных грабителей в то время, когда они замышляли "stampead", нападение на наших мулов. Более всего нас донимали ночи без огня: не имея возможности достигнуть берегов Платы, мы оставались без топлива, а тут, как нарочно, начал перепадать мелкий утренний дождь, буйволовый навоз совершенно размяк и не мог гореть.

Меня ужасно безпокоили и полчища буйволов... Иногда на горизонте вырисовывались стада в несколько тысяч штук, идущия вперед точно буря и все вокруг уничтожающия. Еслибы такое стадо направилось на табор, мы пропали бы совершенно. К довершению всего, степь кишела всякими хищными зверями. За буйволами, кроме индийцев, тащились серые медведи, кугуары и громадные волки из Канзаса и индийской территории. К источникам, где мы останавливались на ночлеги, иногда подходили на водопой целые зверинцы. Однажды на метиса Уихиту кинулся серый медведь, и еслибы на помощь ему не прибежал я со старым Смитом и другим проводником Томом, то Уихите пришлось бы плохо. Я разбил чудовищу голову топором; удар был так силен, что рукоятка лопнула на двое, но зверь все-таки бросился на меня и упал только тогда, когда Смит и Том выстрелили ему в ухо из карабинов. Дикия животные сделались так дерзки, что ночью приближались к самому табору; в течение недели мы убили двоих не далее как во ста шагах от повозок. Вследствие этого собаки поднимали, от сумерок до разсвета, такой вой, что нельзя было сомкнуть глаз.

Когда-то я любил подобную жизнь, и, помню, когда год тому назад, в Арканзасе, я находился еще и не в таком положении, то считал себя точно в раю. Но теперь, как подумаешь, что там, в повозке, твоя женка, вместо того, чтобы спать, дрожит за тебя и портит свое здоровье безпокойством, то и пошлешь к дьяволу и всех индийцев, и медведей, и кугуаров. У меня точно камень с сердца свалился, когда после трехнедельного пути я увидел белые, точно окрашенные мелом, воды реки, ныне называемой Republican River (Республиканская река), а тогда не имевшей еще английского названия. Широкия заросли черной лозины, траурною дорогой тянувшейся вдоль белых вод, давали нам надежду, что недостатка в топливе не будет. Здесь я назначил двухдневный отдых. Скалы, тут и там разбросанные по берегам, предвещали близость гористого края, лежащого по обе стороны Скалистых гор. И так мы были уже на большой высоте над уровнем моря, что можно было узнать по ночным холодам. Неровность температуры - холод ночью и жара днем - начала отзываться на людях. Старый Смит и несколько других захворали лихорадкой и должны были лечь на телеги. Впрочем, близость гор давала надежду на скорое выздоровление; в это время моя жена ухаживала за ними с терпением, свойственным только ангельским душам. Но она и сама точно таяла. Проснувшись однажды утром, я нечаянно обратил внимание на прелестное спящее личико, и сердце мое забилось тревогой при виде бледности и синих кругов под глазами. Бывало, когда я смотрел на нее таким образом, она просыпалась, усмехалась мне и засыпала опять. Тогда я чувствовал, что отдал бы половину моего железного здоровья, чтобы только быть ужь в Калифорнии.

становилась все гористее; мы были почти в ущельи, по обеим берегам которого вдали возвышались все более и более высокия гранитные скалы, то стоящия одиноко, то тянущияся ровною стеной, то тесно смыкающияся, то расходящияся в разные стороны. В дереве недостатка не было, - все щели между скал поросли карликовою сосною, - по каменистым обрывам, журча, сбегали ключи, по вершинам скал прыгали пугливые, каменные козлы {Capra fibex. - Примеч. пер.}. Воздух был чистый, холодный, здоровый и лихорадки через неделю исчезли безследно. Только кони и мулы, принужденные вместо сочной травы Небраски питаться жесткою горною растительностью, худели и тяжело стонали, втаскивая на гору наши тяжело нагруженные повозки.

Наконец, однажды в полдень, перед нами возстали точно маяки, точно тучи, наполовину кроющияся в синеющей дали, не ясные, синие, голубые, белые и золотые на верху гиганты.

Весь табор при виде этого вскрикнул, как один человек; люди вскарабкались на верхушки возов, чтобы лучше видеть. Отовсюду неслись слова: "Rocky Mountains! Rocky Mountains!" Полетели на воздух шапки. Все лица светились восторгом.

таинственною суровостью и недоступным величием. Солнце заходило, мрак спустился, только эти великаны горели еще в лучах света, как костры раскаленного угля и лавы. Наконец красный цвет стал переходить в фиолетовый все более темных оттенков, а в конце все слилось в одну темноту, через которую смотрели на нас глаза ночи, звезды.

медленно, - новые и новые преграды становились на нашем пути, - и хотя мы держались, насколько это было возможно, берега реки, но часто, когда берега становились уже черезчур крутыми, приходилось объезжать их и искать прохода соседними долинами. Там грунт был покрыт серым вереском и диким горохом, неудобным даже для мулов и страшно затрудняющим вращание колес своими длинными и крепкими стеблями.

Иногда мы натыкались на разселины и трещины, недоступные для перехода, и опять приходилось делать объезды. Проводники Том и Уихита то и дело возвращались с вестями о новых преградах. Поверхность то ёжилась скалами, то круто обрывалась. В один день нам казалось, что мы едем долиною; вдруг одна стена долины исчезла и заменилась такою бездонною пропастью, что взор со страхом падал вниз по прямой стене, а голова начинала кружиться. Гигантские дубы, растущие на дне пропасти, казались крохотными кустиками, а буйволы - жуками. Мы все более и более погружались в страну каменьев, обрывов, развалин и скал, в каком-то диком безпорядке набросанных одна на другую. Эхо, отраженное гранитными сводами, дважды и трижды повторяло проклятия возниц и визг мулов. Наши телеги, такия громадные на ровной поверхности степи, здесь, в соседстве гор, уменьшились в наших глазах и пропадали в отверстиях ущелий, точно пожираемые какой-то гигантскою глоткой. Небольшие водопады - "смеющияся воды", как их называют индийцы, на каждой сотне шагов служили нам помехой, труд окончательно измучил и нас, и вьючных животных, а все главная цепь если и показывалась на горизонте, то одинаково мглистая и отдаленная. На счастье, любопытство превозмогало даже утомление, а постоянная смена видов поддерживала его в одинаковой степени напряжения. Из моих людей никто, не исключая даже родившихся в Аллеганах, никогда не видал более дикого места, да я и сам с удивлением поглядывал на эти "каньоны", где необузданная фантазия природы настроила множество замков, крепостей, целые каменные города. Изредка нам попадались индийцы, но и те отличались от степных своею малочисленностью и дикостью.

Вид белых людей возбуждал в них страх, смешанный. с жаждою крови. Они казались более кровожадными, чем их небрасские братья, рост их был выше, кожа темнее, а раздувающияся ноздри и бегающие глаза придавали им вид диких зверей в клетке. Говоря, они касались пальцем своих, размалеванных синею и белою краскою, щек. Оружие их состояло из топорков и луков, сделанных из одного сорта горного шиповника, таких тяжелых, что наши люди не имели достаточно сил, чтобы натянуть их. Еслиб эти дикие были в более значительном числе, то их неудержимая кровожадность была бы не безопасна для нас. К счастию, самый большой, попавшийся нам, отряд не превышал пятнадцати воинов. Они называли себя Табегуачи, Уэминучи и Ямпос. Ихняго языка наш метис Уихита, отлично знакомый со всеми индийскими наречиями, совершенно не понимал, так что нам оставалось совершенно непонятным, почему они указывали сначала на нас, потом на Скалистые горы, и открывали и закрывали ладони, точно желая обозначить какое-нибудь количество.

А дорога становилась так трудна, что при величайших усилиях нам не приходилось пройти в день более пятнадцати миль. К довершению всего, начали падать лошади, менее крепкия и более прихотливые, чем мулы, в выборе пищи; люди также выбились из сил, принужденные целыми днями тянуть телеги наравне с мулами. Всеми начала овладевать апатия, некоторые жаловались на лом в костях, а один, у которого от натуги хлынула кровь горлом, умер, проклиная день выезда. Мы были тогда в самом дурном месте нашего пути, около речки, называемой Индийскою Кайовой. Здесь не было скал таких высоких, как на восточной границе Колорадо, но весь край, покуда достигал глаз, был испещрен большими или меньшими обломками, безпорядочно нагроможденными друг на друга. Эти обломки, то торчащие, то поваленные, походили на разрушенное кладбище с вывороченными памятниками. То были настоящия "злые земли" Колорадо, сходные с теми, что тянутся на севере Небраски. С нечеловеческими усилиями удалось нам наконец выбраться оттуда в течение недели.