Через степи.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Через степи. Глава VII. (старая орфография)

VII.

Мы остановились лишь у подножия Скалистых гор.

Меня забирал страх, когда я вблизи посмотрел на этот мир гранитов, с боками повитыми туманом и вершиной в вечных снегах и тучах. Величие и могущество этой громады совершенно уничтожало меня; я просил Бога, чтоб он помог мне провести через неизмеримые стены мои телеги, моих людей и мою возлюбленную жену. Мы смело пустились вдоль по каменным проходам и корридорам, и когда они замкнулись за нами, мы оказались отрезанными от всего живущого. Над нами небо, на нем несколько клектающих орлов, вокруг - гранит и гранит: совершенный лабиринт проходов, пещер, оврагов, разщелин, пропастей, башен, молчаливых дворцов и уснувших палат. Такая торжественная тишина царила там, в каменных теснинах, что человек сам не знал, почему невольно понижал голос. Ему кажется, что дорога все более и более закрывается за ним, что какой-то голос говорит ему: не иди далее, - там нет пути; ему кажется, что он оскверняет тишину, запечатленную самим Богом. По ночам, когда уснувшия громады казались черными, как ночь, а месяц унылым серебристым светом освещал их вершины, когда какие-то странные тени возставали из "смеющихся вод", наихрабрейшого авантюриста пробирала невольная дрожь. Проводя ночи напролет у костра, мы с каким-то суеверным страхом глядели в черные, освещенные кровавым светом, отверстия ущелий, как бы ожидая оттуда ежеминутно появления чего-то страшного.

Раз мы нашли у подножия скалы человеческий скелет, и хоть остатки волос, присохших к черепу, и его оружие ясно говорили о его индийском происхождении, зловещее предчувствие пробралось в наши сердца; этот труп с оскаленными зубами, казалось, говорил, что кто тут заблудился, никогда уже не выйдет. В этот же самый день метис Том разбился до смерти, поскользнувшись с лошадью на узкой скалистой дороге. Какая-то унылая грусть охватила целый табор; прежде мы ехали шумно и весело, теперь же не слыхали даже ругательств возниц, и караван подвигался в молчании, прерываемом только скрипом колес. Мулы упрямились все чаще, а когда передняя пара останавливалась, как вкопанная, все задния должны были тоже остановиться. Меня более всего утруждало то обстоятельство, что в минуты, когда моя жена более всего требовала моего присутствия, я не мог быть при ней; мне приходилось чуть не раздваиваться, чтобы подавать собою пример и подкреплять падающий дух. Люди переносили трудности с выносливостью, свойственною только американцам, но я видел, что это делается на счет последних сил. Только одно мое здоровье выдерживало все. Бывали ночи, когда и двух часов спать не приходилось; тянешь телеги наравне с прочими, разстанавливаешь стражу, объезжаешь табор, - одним словом, мне выпадала служба вдвое более тяжелая, чем каждому остальному, но, видно, счастье прибавляло мне сил. Когда, разбитый и измученный, я приходил в свою повозку, то находил там все дорогое для меня: верное сердце и любящую руку, которая отирала мой изнуренный лоб. Лилиан хотя и терпела, но не засыпала перед моим приходом; когда же я делал ей за это выговоры, она останавливала поцелуем мои слова и просила не сердиться на нее. Когда уложишь ее спать, она засыпала, держа меня за руку. Часто ночью, проснувшись, она покрывала меня бобровыми шкурками, чтоб я лучше выспался. Всегда спокойная, любящая, ласковая, заботящаяся, обо мне, она довела меня до такого состояния, что я боготворил ее и целовал подол её платья, как святыню, и наш воз стал для меня храмом. В присутствии каменных твердынь такая крошка затмевала для меня все, - все - и горы, и ущелья - пропадало из моих глаз, и только ее видели они. Что-жь тут удивительного, что когда силы других слабели, я чувствовал, что, пока нужно будет действовать для нея, в моих недостатка не будет.

стрелы начали достигать кровли воза моей жены, я ударил на них с моими людьми так стремительно, что они пустились в разсыпную. Три четверти из них полегло. Единственный пленник, взятый нами живьем, молодой, шестнадцати-летний мальчик, придя в себя, начал, указывая на нас, повторять то же самое, что когда-то делали Ямпосы. Казалось, он хотел сказать, что по близости находятся белые люди, только трудно было поверить такому известию. Оказалось, что он был прав, и легко вообразить себе всю радость и изумление моих людей, когда на другой день, съезжая с плоской возвышенности, мы увидали на дне большой, лежащей у наших ног, долины не только телеги, но и дома, очевидно выстроенные недавно. Домики стояли вокруг обширного сарая без окон, по долине протекал ручей, у которого паслись мулы под охраною верховых. Присутствие здесь людей моей расы сначала заставило меня недоумевать; но недоумение скоро перешло в тревогу, когда я подумал, что не "аутлавы" ли тут, скрывающиеся пред страхом смерти за совершенные преступления. Я знал по опыту, что подобные отщепенцы часто удаляются в самые безлюдные и пустынные места, где образуют отделы с хорошею военной организацией. Иногда они становились учредителями новых обществ, которые жили сначала набегами на более людные края и потом уже, при большем наплыве людей, входили в Союз Штатов. Не раз мне приходилось сталкиваться с "аутлавами" на горном берегу Миссисипи, где я, как скватер, сплавлял дерево в Новый-Орлеан, и не раз приходилось иметь с ними кровавые стычки; значит, их безшабашная отвага и зверство мне были отлично знакомы. Впрочем, я не боялся бы их, еслибы среди нас не было Лилиан, но при мысли о её участи, в случае проигранной битвы и моей смерти, волоса мои становились дыбом и я трусил, как последний трус. К тому же я был уверен, что если это действительно "аутлавы", то битвы не избегнешь, а драться с ними не то, что с индийцами.

долины заметили нас и двое людей пустились вскачь к нам навстречу. Я вздохнул свободней: "аутлавы" никак не отправили бы посольства. Так и оказалось: это были стрелки американской компании, торгующей мехами, и поселение - их летний обоз, так-называемый "summer camp". Вместо битвы нас ожидали радушнейший прием и всевозможная помощь со стороны суровых, но почтенных стрелков пустыни. Нас приняли с распростертыми объятиями; мы же благодарили Бога, пославшого нам, после трудов, такой сладкий отдых. Вот уже два с половиною месяца, как мы покинули Big Blue River, силы наши истощились, мулы чуть, живы, - тут же, в какую-нибудь неделю, в полной безопасности и при обилии пищи, мы могли хорошо поправиться.

Это было для нас чистым спасением. Мистер Торстон (начальник отряда), человек образованный, узнав, что и я тоже не грубый степняк, сразу подружился со мной и отдал свой домик в распоряжение мое и Лилиан, все более прихварывавшей.

ее, что она могла подняться с постели. Мои люди первые дни спали как убитые, где кто свалился, потом занялись исправлением возов, одеждой и стиркой белья. Добрые стрелки помогали нам во всем. По большей части они были родом из Канады. Зима проходила у них в охоте на бобров, скунксов и куниц, а лето - в так-называемых "summer camps", где находился временный склад мехов. Изготовленные шкуры шли под конвоем на выход. Служба этих людей, нанимающихся на несколько лет, была ужасно трудна: нужно было удаляться в отдаленные, девственные окрестности, где зверь не был раньше напуган, на где грозили стычки с медно-красными. Правда, жалованье было хорошее, но большинство служило не из-за платы, а скорее по пристрастию к жизни в пустыне и к приключениям, в которых недостатка не было. Все до одного, это были люди с железным здоровьем, могущие выносить всяческия невзгоды. Вид огромных фигур, меховых шапок и длинных карабинов напоминал моей жене романы Купера; она с величайшим удовольствием разсматривала целый обоз и все приготовления. Величайшая строгость и порядок, точно в рыцарском ордене, царствовали везде и Торстон, главный агент компании и начальник, держал людей в строгой, почти воинской, дисциплине. Среди таких почтенных людей время шло приятно. Наш табор им тоже понравился, так что, по их отзывам, им редко приходилось встречаться с подобным благоустроенным караваном. Торстон громко одобрил мой план северной дороги, вместо пути на Сан-Люис и Канзас. Он рассказывал, что караван из трех сот человек, пошедший по последнему направлению под предводительством некоего Мэркууда, благодаря жаре и саранче, потерял весь скот и в конце концов был поголовно вырезан индийским племенем Арапахоков. Стрелки слышали об этом от самих Арапахоков, которых в свою очередь сильно поколотили и отобрали у них сто скальпов, между прочим и скальп Мэркууда. Подобное известие так повлияло на моих людей, что даже старый травленый волк Смит, прежде сопротивлявшийся следованию на Небраску, в присутствии всех признался мне, что я более "smart", и что ему нужно учиться у меня. Чрез несколько времени силы наши возвратились. Кроме Торстона, я подружился со славным на все Штаты Майком, который не принадлежал к обозу, а втроем с не менее известным Линкольном и Кэйдом Кэрстоном шлялся по пустыне. Эти отважные авантюристы совершали целые походы на различные индийския племена; их удивительная предусмотрительность и нечеловеческая храбрость почти всегда приводили их к победе. Имя Майка, теперь известное во всей литературе, было так страшно индийцам, что его слово более стоило в их глазах, чем все трактаты с правительством Штатов. Правительство также часто прибегало к его посредничеству и впоследствии даже назначило его губернатором Орегона. В то время ему было около пятидесяти лет, но волоса его были черны, как вороново крыло, а в глазах сердечная доброта и сила удивительным образом смешивались с безразсудною храбростью. Он считался самым сильным мущиной во всех Штатах, и когда я попробовал побороться с ним, то, к моему удивлению, не мог свалить его на землю. Великодушный человек от души полюбил Лилиан и на прощаньи подарил ей пару маленьких мокасин, сделанных им самим из оленьей шкуры. Этот подарок пришелся как нельзя более кстати: у моей бедняжки не было совсем крепких башмаков.

Сопровождаемые добрыми пожеланиями, снабженные различными припасами и советами, каких "каньонов" держаться, мы отправились дальше. Добрый Торстон взял у нас наших, утомившихся мулов, а взамен их дал своих, крепких и отдохнувших за лето. Майк, хорошо знакомый с Калифорнией, рассказывал нам чудеса не только о её богатстве, но и о чистом воздухе, прелестных дубовых лесах, горных, ущельях, каких не найдешь во всех Штатах. В сердца наши вступала надежда, - мы и не знали, что нам готовит будущее. Долго мы махали на "remember" шляпами добрым канадцам. Что касается меня, то день отъезда глубоко врезался в моей памяти: в этот день возлюбленная звезда моей души, обнявши меня руками за шею, вся раскрасневшаяся от стыда и волнения, шепнула мне что-то такое, что заставило упасть к её ногам и целовать колена не только моей жены, но и будущей матери моего ребенка.