Quo vadis.
Часть первая.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть первая. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Петроний, действительно, сдержал свое обещание.

На следующий день после посещения Хризотемиды он проспал до вечера; затем, однако, он приказал отнести себя на Палатинский холм и наедине побеседовал с Нероном. Последствия этого разговора не замедлили обнаружиться: на третий день перед домом Плавция появился центурион с небольшим отрядом преторианских солдат.

В те времена произвола и кровавых злодеяний подобные послы являлись обыкновенно и вестниками смерти. С той минуты, когда центурион стукнул молотком в дверь Авла и смотритель атрия сообщил, что в сенях стоят солдаты, во всем доме воцарился внезапный ужас. Семья тотчас-же окружила старого вождя; никто не сомневался, что опасность угрожает, главным образом, ему. Помпония, обвив руками его шею, прильнула к нему изо всех сил, а посиневшия губы её быстро двигались, шепча какие-то невнятные слова. Лигия с лицом, побледневшим, как полотно, целовала его руку; маленький Авл ухватился за тогу. Из корридоров, из комнат, помещающихся в верхнем этаже и предназначенных для прислужниц, из комнаты для челяди, из бани и сводчатых подвальных помещений, со всего дома стали высыпать толпы рабов и рабынь. Послышались восклицания: "heu! heu, me miserum!" Женщины разразились громким плачем; некоторые из рабынь принялись уже царапать себе щеки, другия накрыли голову платками.

Только сам старый вождь, привыкший в течение многих лет смотреть смерти в глаза, сохранил спокойствие; его короткое, орлиное лицо словно окаменело. Приказав слугам прекратить вопли и разойтись, Плавций сказал:

- Пусти меня, Помпония. Если мой час пробил, мы успеем проститься.

Он слегка отстранил ее. Помпония воскликнула:

- Дай Боже, чтобы и мне привелось разделить твою участь, о, Авл!

Затем, упав на колени, она стала молиться с тем рвением, которое может внушить лишь боязнь за дорогое существо.

Авл прошел в атрий, где ожидал его центурион. Это был старик Кай Гаста, прежний подчиненный Плавция и соратник его на -британским походам.

- Приветствую тебя, вождь, - произнес он. - Я принес тебе повеление и приветствие от цезаря, - вот дощечки и знак, удостоверяющия, что я пришел от его имени.

- Благодарю цезаря за приветствие, а повеление его пополню, - ответил Авл. - Приветствую тебя, Гаста, - сообщи, с каким поручением прислали тебя ко мне.

- Авл Плавций!--заговорил Гаста, - цезарь узнал, что в твоем доме живет дочь лигийского царя, которую этот царь, еще при жизни божественного Клавдия, отдал в руки римлян, в залог того, что границы империи никогда не будут нарушены ливийцами. Божественный Нерон благодарен тебе, вождь, за то, что ты столько лет оказывал ей гостеприимство, - но, не желая долее обременять твой дом и принимая во внимание, что эта девушка, в качестве заложницы, должна пребывать под опекой самого цезаря и сената, приказывает тебе выдать ее мне на руки.

Авл был слишком закаленным воином и мужественным человеком, чтобы позволить себе ответить на приказ сетованиями, безполезными словами или жалобами. Однако, на лбу его выступила морщина внезапного гнева и огорчения. Перед сдвинутыми таким образом бровями Авла трепетали некогда британские легионы, - и даже в это мгновение на лице Гасты отразился испуг. Но теперь, перед повелением от цезаря, Плавций почувствовал себя безоружным. Он несколько времени смотрел на дощечки и знак; затем, подняв глаза на старого центуриона, он сказал несколько спокойнее:

- Подожди, Гаета, в атрии, пока тебе выдадут заложницу.

Произнеся эти слова, он удалился в другой конец дома, в зал, называемый эком, где Помпония Грецина, Лигия и маленький Авл ожидали его с опасением и тревогой.

- Никому не угрожает ни смерть, ни ссылка на далекие острова, - сообщил он, - тем не менее, посол цезаря, явился, все-таки, предвестником несчастия. Дело касается тебя, Лигия.

- Лигии? - воскликнула с недоумением Помпония.

- Да! - подтвердил Авл.

Обратившись к девушке, он стал говорить ей:

- Лигия, ты воспитана в нашем доме, как родное дитя, мы оба с Помпонией любим тебя, как дочь. Ты знаешь, однако, что ты нам не дочь. Ты - заложница, доверенная твоим народом Риму, и опека над тобой принадлежит цезарю. И вот, цезарь берет тебя из нашего дома.

Плавций говорил спокойно, но каким-то странным, изменившимся голосом. Лигия слушала его слова, моргая ресницами и как бы не понимая, в чем дело. Щеки Помпонии покрылись бледностью в дверях, ведущих из коридора в эк, снова стали показы ваться испуганные лица рабынь.

- Воля цезаря должна быть исполнена, - сказал Авл.

- О, Авл! - воскликнула Помпония, обнимая руками молодую девушку, как-бы с намерением защитить ее, - лучше было-бы ей умереть.

Лигия, припав к её груди, повторяла: "мама! мама!" - не находя, среди рыданий, других слов.

На лице Авла снова отразились гнев и огорчение:

нашего сына, который, быть может, доживет до более счастливых времен... Я нынче-же обращусь к цезарю и буду умолять, чтобы он отменил свое повеление. Выслушает-ли он меня, - не знаю. А теперь, Лигия, прощай, - и знай, что и я, и Помпония всегда благословляли день, когда ты впервые села у нашего очага.

Сказав это, он положил руку на её голову; несмотря на усилия сохранить спокойствие, когда Лигия обратила к нему полные слез глаза и, схватив его руку, стала осыпать ее поцелуями, в голосе Авла задрожала струна глубокой, отцовской скорби:

- Прощай, - сказал он, - наша радость и свет очей наших!

И, поспешно повернувшись, пошел обратно в атрий, чтобы не поддаться недостойному римлянина и вождя волнению.

Тем временем, Помпония, уведя Лигию в спальню, стала успокаивать, утешать и ободрять ее словами, странно звучавшими в этом доме, где тут же рядом, в соседней комнате, стоял "ларарий" и жертвенник, на котором Авл Плавций, верный древнему обычаю, приносил жертвы домашним богам.

Наступил час испытания. Виргиний некогда пронзил грудь своей дочери, чтобы освободить ее из рук Аппия; перед тем еще Лукреция добровольно искупила позор своею жизнью. Дом цезаря - вертеп разврата, порока, преступлений. "Но мы, Лигия - по известной причине - не имеем права налагать на себя руки!.." Да, обе оне подчиняются иному, более возвышенному и святому закону, - однако, и этот закон разрешает защищаться от зла и позора, хотя бы пришлось поплатиться за эту защиту жизнью и мучениями. Тем большая хвала тому, кто выйдет чистым из вертепа разврата. Наш мир и есть такой именно вертеп, но, к счастию, жизнь длится одно мгновение, а воскресают только из гроба, за которым царит уже не Нерон, а Милосердие, и где муки сменяются радостью, слезы - весельем.

Затем она заговорила о себе. Да, она спокойна, но и в её сердце не мало болящих ран. Муж её еще не прозрел, душу Авла не озарил еще луч вечного света. И сына Помпония не может воспитывать в духе истины. И, вот, когда она подумает, что так может продолжиться до предела жизни и что может наступить минута разлуки с ними, во сто крат более тяжкой и ужасной, чем та, временная, о которой они сокрушаются теперь, - она не в силах представить себе, что станет счастливой вдали от них даже на небе. И много ночей она уже провела в слезах и молитвах, прося о помиловании и милосердии. Но она свои страдания приносит в жертву Богу, ждет и надеется. Теперь-же, когда на нее обрушился новый удар, когда повеление насильника отнимает у нея любимое существо, - ту, которую Авл назвал светом очей, - Помпония все еще надеется, веруя, что есть власть могущественнее власти Нерона и Милосердие - сильнее его злобы.

Она еще крепче прижала к своему сердцу голову молодой девушки; Лигия склонилась затем к её коленам и, опустив лицо в складки её пеплума, долго не произносила ни слова; когда она, наконец, поднялась, видно было, что она уже несколько успокоилась.

- Как ни жаль мне покинуть тебя, мама, и отца, и брата, однако, я знаю, что сопротивление не поможет, а только погубит всех вас. Клянусь тебе: я никогда не забуду твоих слов в доме цезаря.

Обвив еще раз руками шею Помпония, Лигия вышла вместе с нею в эк и стала прощаться с маленьким Плавцием, стариком греком, их учителем, своею служанкой, которая вынянчила ее, и со всеми рабами.

Один из них, рослый и широкоплечий лигиец, прозванный в доме Авла Урсом (медведем) и прибывший в римский лагерь вместе с Ливией, её матерью и остальными их слугами, бросился теперь к ногам своей молодой госпожи; склонившись затем к коленам Помпонии, он стал умолять ее:

- О, домина! позволь мне последовать за моей гоепожей, я буду служить ей и охранять ее в доме цезаря.

- Ты слуга Лигии, а не наш, - ответила Помпония Грецина, - но пропустят-ли тебя во врата цезаря? и как можешь ты охранять ее?

- Не знаю, домина, - я знаю лишь, что железо ломается в моих руках, как дерево...

В эту минуту к ним подошел Авл Плавций; узнав в чем дело, он не только не воспротивился желанию Урса, но заявил, что они не имеют даже права задержать ливийца. Они отсылают Лигию, в качестве заложницы, потребованной цезарем, - поэтому обязаны отослать и её свиту, вместе с нею поступающую на попечение цезаря. Он шепнул при этом Помпонии, что, под видом свиты, она может присоединить столько рабынь, сколько сочтет необходимым, так как центурион не решится не принять их.

Лигия видела в этом некоторое утешение, а Помпония обрадовалась, что может окружить ее слугами по своему выбору. Кроме Урса, она назначила состоять при Лигии её старую служанку, двух искусных в причесывании гречанок с острова Кипра и двух банщиц-германок. Выбор её пал исключительно на последователей новой веры, к числу которых уже несколько лет принадлежал и Урс; Помпония могла поэтому положиться на преданность этих слуг и вместе с тем утешала себя надеждой, что семена истины будут посеяны во дворце цезаря.

Она написала, кроме того, несколько слов, поручая Лигию покровительству вольноотпущенницы Нерона, Актеи. Помпония, хотя не встречала ее на собраниях последователей нового учения, однако, слышала от них, что Антея никогда не отказывает им в услугах и жадно читает послания Павла Тарсийского. Притом-же ей было известно, что молодая отпущенница постоянно грустит, не похожа на остальных сожительниц Нерона и вообще олицетворяет собою добрый гений дворца.

Госта взялся лично передать письмо Актее. Считая как нельзя более естественным, что у царской дочери должна быть своя свита, центурион нисколько не затруднился взять слуг её во дворец, - он подивился скорее их малочисленности. Он просил только ускорить сборы, боясь, чтобы его не обвинили в недостаточно усердном исполнении приказаний. Миг разлуки наступил. Глаза Помпонии и Лигии вновь наполнились слезами; Авл еще раз опустил ладонь на её голову, - и, минуту спустя, солдаты, напутствуемые криком маленького Авла, который, заступаясь за сестру, грозил своими кулачками центуриону, увели Лигию в дом цезаря.

Старый вождь, приказав приготовить для себя носилки, заперся с Помпонией в прилегающей к эку пинакотеке и сказал:

- Выслушай меня, Помпония. Я обращусь к цезарю, хотя думаю, что попытка моя окажется напрасной, - и, хотя мнение Сенеки утратило в его глазах всякое значение, я побываю и у Сенеки. Теперь пользуются влиянием Софоний Тигелин, Петроний или Ватиний... Цезарь, быть может, даже и не слышал никогда о лигийском народе, и, если потребовал выдачи Лигии, как заложницы, то, очевидно, лишь потому, что кто-нибудь подговорил его. Нетрудно угадать, кто мог сделать это.

Помпония взволнованно вскинула на него глазами:

- Петроний?

- Да.

Помолчав немного, вождь продолжал:

- Вот что значит пустить через порог которого-либо из этих людей без совести и чести. Да будет проклято мгновение, когда Виниций вступил в наш дом! Это он привел к нам Петрония. Горе Лигии! не заложница нужна им, а наложница.

как тяжела эта скрытая борьба.

- Я почитал доныне богов, но в эту минуту мне думается, что их нет над миром, что существует только одно божество, злое, неистовое, чудовищное, имя которому - Нерон.

Плавций принялся ходить размашистыми шагами по мозаике пинакотеки. Ему приходилось совершать доблестные подвиги, но он не изведал в своей жизни тяжелых несчастий, и поэтому обрушившееся на него испытание застало его неподготовленным. Старый воин привязался к Лигии сильнее, чем думал, и теперь не мог примириться с мыслью, что лишился её. Кроме того, он чувствовал себя униженным. Его теснит рука, внушающая ему презрение, а, между тем, он сознает, что, сравнительно с могуществом этой руки, вся сила его - ничто.

Преодолев, наконец, гнев, затмевавший его сознание, Плавций произнес:

Носилки вскоре увлекли его по направлению к Палатинскому дворцу, а Помпония, оставшись одна,- пошла к маленькому Авлу, не перестававшему плакать о сестре и грозить цезарю.