Quo vadis.
Часть вторая.
Глава XIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть вторая. Глава XIV. (старая орфография)

XIV.

В течение нескольких дней Хилон нигде не показывался. Виниций, узнав от Актеи, что Лигия любит его, во сто крат пламеннее желал отыскать молодую девушку. Он приступил к поискам собственными силами, так как не желал, да и не мог просить помощи у цезаря, внимание которого всецело было поглощено опасною болезнью маленькой августы.

Ей не помогли ни жертвы, принесенные в храмы, ни молитвы и обеты, ни искусство врачей и всевозможные чудодейственные средства, к которым прибегнул, когда исчезла последняя надежда на выздоровление. Через неделю девочка умерла. Римский двор и столица облеклись в траур. Цезарь, при рождении ребенка безумствовавший от радости, безумствовал теперь от горя; замкнувшись в своих покоях, он целых два дня не принимал пищи. Во дворце толпились сенаторы и августианцы, спешившие выразить свое горе и соболезнование, но Нерон не хотел никого видеть. Сенат собрался в чрезвычайное заседание, на котором умершая девочка была провозглашена богиней; сенаторы решили посвятить ей храм и назначить, для служения новой богине, особого жреца. В других храмах также приносились жертвы в честь умершей; её статуи отливались из драгоценных металлов, - а погребению была придана безпримерная торжественность. Народ удивлялся необузданным проявлениям скорби, которой предавался цезарь, плакал вместе с ним, протягивал руки к подачкам и, в особенности, тешился необычайным зрелищем.

Смерть маленькой августы встревожила Петрония. Весь Рим узнал уже, что Поппея приписывает ее колдовству. Слова Поппеи усердно повторялись врачами, обрадовавшимися удобному случаю оправдать безуспешность своих усилий; вслед за ними, то-же самое заговорили жрецы, жертвы которых оказались безполезными, прорицатели, дрожавшие за свою жизнь, и народ.

Петроний радовался теперь, что Лигия скрылась; так как он, в сущности, не желал зла семье Авла, а себе и Виницию желал добра, то, как только убрали кипарис, посаженный, в знак траура, перед Палатинским дворцом, отправился на прием, устроенный для сенаторов и августианцев, чтобы убедиться, насколько Нерон верит известию о чародействе, и предотвратить последствия, которые могли-бы из этого возникнуть.

Петроний, зная Нерона, допускал, что он, хотя-бы даже не верил в колдовство, будет притворяться, что верит, чтобы обмануть свое собственное горе и выместить его на ком-нибудь, а главное, с целью предупредить толки о том, что боги начинают карать его за преступления. Петроний не думал, чтобы цезарь мог искренно и глубоко любить даже собственное свое дитя, хотя-бы проявлял страстную привязанность к нему. Петроний не сомневался, что Нерон, во всяком случае, будет преувеличивать свое горе. И, действительно, он не ошибся. Нерон выслушивал утешения сенаторов и всадников с окаменелым лицем, устремив глаза в одну точку; видно было, что, если он в самом деле страдает, то в то-же время думает и о том, какое впечатление производит его отчаяние на окружающих. Нерон разыгрывал роль Ниобеи. точно актер, изображающий на сцене олицетворение родительской скорби. Он не сумел, однако, как-бы окаменеть в безмолвном горе, - по временам то делал жесты, точно посыпая голову прахом, то глухо стонал. Увидев Петрония, он стал восклицать с трагическим пафосом, очевидно, желая, чтобы все слышали его:

- Eheu!.. Ты виновен в её смерти! По твоему совету допущен в эти стены злой дух, который одним взглядом высосал жизнь из её груди... Горе мне! - лучше-бы моим глазам не смотреть на светлый лик Гелиоса... Горе мне! elieu! eheu!..

Цезарь, все повышая голос, огласил зал отчаянными воплями. Петроний мгновенно решился поставить все на один бросок костей. Протянув руку он быстро сорвал шелковый платок, которым цезарь всегда повязывал шею, и приложил к губам Нерона.

- Цезарь! - торжественно произнес он, - сожги Рим, сожги с горя весь мир, - но сохрани нам свой голос!

Изумились все присутствующие, остолбенел на мгновение сам Нерон, - один только Петроний стоял невозмутимо. Он хорошо знал, что делает: Петроний не забыл, что Териносу и Диодору был отдан приказ, не смущаясь, закрывать цезарю рот, чтобы его голос не пострадал от излишняго напряжения.

- Цезарь, - продолжал Петроний столь-же внушительным и скорбным тоном, - мы понесли безмерную утрату, так пусть-же останется нам в утешение хоть это сокровище!

Лицо Нерона задрожало, и, вскоре, из глаз его полились слезы; положив руки на плечи Петрония, цезарь вдруг преклонил голову к его груди и стал повторять сквозь слезы:

- Только ты, Петроний, вспомнил об этом, - только ты Петроний! только ты!

Тигеллин позеленел от зависти, - а Петроний снова обратился к Нерону:

- Поезжай в Анций! там она явилась на свет, - там тебя осенила радость, там снизойдет на тебя успокоение. Пусть морской воздух освежит твое божественное горло; пусть грудь твоя подыщет соленою влагой. Мы, твои верные слуги, всюду последуем за тобою - и когда утолим твое горе сочувствием, ты утешишь нас своего песнью.

- Да! - жалобно ответил Нерон, - я напишу гимн в честь её и положу его на музыку.

- А потом ты поедешь в Байи, оживишь себя лучами жаркого солнца.

- А, затем, - поищу забвения в Греции.

- В отчизне поэзии и песней!

Тяжелое, удрученное настроение постепенно разсеивалось, подобно облакам, закрывающим солнце. Завязалась беседа, повидимому, еще исполненная грусти, но, в сущности, оживленная замыслами о будущем путешествии; говорили о том, как будет подвизаться цезарь, в качестве артиста, обсуждали празднества, которые необходимо устроить по случаю ожидаемого приезда царя Армении, Тиридата.

Тигеллин, правда, попробовал было напомнить о колдовстве, но Петроний принял вызов уже с полною уверенностью в своей победе.

- Тигеллин, - сказал он, - неужели ты думаешь, что колдовство может повредить богам?

- О чарах говорил сам цезарь, - ответил придворный.

- Born слишком могущественны, чтобы на них могли влиять чары.

- Но разве ты не признаешь божественности цезаря и его родственников?

- Peractum est! - отозвался стоявший возле Эприй Марцелл, повторяя народный возглас, отмечающий в цирке, что гладиатору сразу нанесен смертельный удар.

Тигеллин затаил в себе гнев. Между ним и Петронием давно уже существовало соперничество относительно Нерона. Тигеллин превосходил Петрония в том отношении, что Нерон в его присутствии почти вовсе не стеснялся, - но до сих пор Петроний, при столкновениях с Тигеллином, всегда побеждал его сообразительностью и остроумием.

Так случилось и теперь. Тигеллин замолчал и старался лишь твердо запомнить имена сенаторов и всадников, которые толпою окружили удалявшагося в глубь залы Петрония, полагая, что, после произошедшого, он, несомненно, сделается первым любимцем цезаря.

Петроний, выйдя из дворца, приказал отнести себя к Виницию; рассказав ему о столкновении с цезарем и Тигеллипом, он сказал:

- Я отвратил опасность не только от Авла Плавция и Помпонии, но и от нас обоих, а, главное, - от Лцгии, которую не будут разыскивать хотя-бы потому, что я убедил рыжебородую обезьяну поехать в Анций, а оттуда - в Неаполь или в Байи. Он непременно поедет, так как в Риме до сих пор не решался выступить перед публикой в театре, а я знаю, что он давно уже собирается выступить на сцене в Неаполе. Затем он мечтает о Греции, где ему хочется петь во всех главнейших городах, - после чего он, со всеми венками, которые ему поднесут "graeculi", отпразднует триумфальный въезд в Рим. В это время мы можем без помехи искать Лигию и, если найдем, скрыть в безопасном месте. Ну, а что-ж, наш почтенный философ еще не приходил?

- Твой почтенный философ - обманщик. Он так и не показался и, конечно, мы более не увидим его!

- А у меня сложилось более лестное для него представление, если не об его честности, то об уме. Он однажды уже пустил кровь твоему кошельку, будь уверен, что он придет, хотя-бы только для того, чтобы пустить ее еще раз.

- Пусть остерегается, как-бы я сам не сделал ему кровопускания.

- Не делай этого, отнесись к нему терпеливо, пока надлежащим образом не убедишься в обмане. Не давай ему больше денег, а вместо того обещай ему щедрую награду, если он принесет тебе верные известия. Ну, а что ты предпринимаешь сам по себе?

- Два мои вольноотпущенника Нимфидий и Демас разыскивают ее во главе шестидесяти людей. Тому из рабов, который найдет ее, обещана свобода. Кроме того, я послал нарочных на все дороги, ведущия из Рима, чтобы они разспрашивали в гостинницах о лигийце и девушке. Сам я бегаю по городу днем и ночью, надеясь на счастливый случай.

- Что бы ты ни узнал, напиши мне, так как я должен ехать в Анций.

- Хорошо.

- А если в одно прекрасное утро, встав с ложа, ты скажешь себе, что для какой-нибудь девчонки не стоит мучиться и столько хлопотать, то приезжай в Анций. Там вволю будет и женщин, и утех.

Виниций стал ходить быстрыми шагами, Петроний смотрел на него некоторое время, потом сказал:

- Скажи мне откровенно, не как мечтатель, который что-то в себе таит и к чему-то себя возбуждает, а как человек разсудительный, который отвечает другу: ты все попрежнему увлечен Лигией?

Виниций на минуту остановился и так взглянул на Петрония, как будто его пред тем не видал, потом снова начал ходить. Видно было, что он сдерживает в себе неукротимый порыв. Но в глазах его, от сознания собственного безсилия, от скорби, гнева и неутолимой тоски заблестели две слезы, которые сильнее говорили Петронию, чем красноречивейшия слова.

Задумавшись на минуту, он сказал:

- Не Атлас, а женщина держит мир на своих плечах, и иногда играет им как мячиком.

- Да! - промолвил Виниций.

И они стали прощаться.

Виниций приказал его немедленно впустить, а Петроний сказал:

- А! что, не говорил я тебе! Клянусь Геркулесом! Сохрани только спокойствие, а не то он тобой овладеет, а не ты им.

- Привет и хвала сиятельному военному трибуну, и тебе, господин! - сказал входя Хилон. - Да будет ваше счастье равным вашей славе, а слава да обежит весь свет, от Геркулесовых столпов и до границ Арзацидов.

- Здравствуй, законодатель добродетелей и мудрости, - отвечал Петроний.

Но Виниций спросил с притворным спокойствием:

- Какие известия приносишь ты?

- В первый раз, господин, я принес тебе надежду, а теперь приношу уверенность в том, что девица будет найдена.

- Это значит, что ты не нашел её?

- Да, господин, но я нашел, что значит сделанный его рисунок: я знаю, кто эти люди, которые ее отбили, и знаю, среди поклонников какого божества следует ее искать.

Виниций хотел вскочить с кресла, на котором сидел, но Петроний положил ему руку на плечо и, обращаясь в Хилону, сказал:

- Говори дальше!

- Ты, господин, вполне уверен, что эта девица начертила на песке рыбу?

- Да! - воскликнул Виниций.

- Ну, так она - христианка, и ее отбили христиане.

Настало молчание.

- Послушай, Хилон, - сказал Петроний, - мой родственник назначил тебе за отыскание Лигии значительное вознаграждение, но и не меньшее количество розог, если ты вздумаешь его обманывать. В первом случае ты купишь себе не одного, а трех писцов, во втором-же философия всех семи мудрецов, с твоей собственной на придачу, послужит для тебя целебной мазью.

- Господин, эта девица христианка! - воскликнул грек.

- Постой, Хилон, ты человек неглупый. Мы знаем, что Юния Силана с Кальвией Криспиниллой обвиняли Помпонию Грецину в исповедывании христианского суеверия, но нам также известно, что домашний суд освободил ее от этого извета. Неужели ты хочешь теперь снова возбуждать его? Неужели ты думаешь нас убедить в том, что Помпония, а вместе с него Лигия могут принадлежать к врагам человеческого рода, к отравителям источников и колодцев, к почитателям ослиной головы, к людям, которые убивают детей и предаются грязнейшему разврату? Смотри, Хилон, как-бы высказываемая тобою теза не отразилась на твоей спине в виде антитезы.

Хилон развел руками в знак того, что это не его вина, и сказал:

- Господин, произнеси по гречески следующия слова: Иисус Христос, Божий Сын, Спаситель.

- А теперь возьми первые буквы каждого из этих слов и сложи их так, чтобы оне составили одно выражение.

- Рыба! - сказал с удивлением Петроний.

- Вот почему изображение рыбы сделалось символом христианства! - ответил с гордостью Хилон.

Все замолчали. В выводах грека было, однако, нечто до такой степени поразительное, что оба друга не могли не задуматься.

- Виниций, - спросил Петроний, - не ошибаешься-ли ты? действительно-ли Лигия нарисовала рыбу?

- Следовательно, она христианка! - повторил Хилон.

- Это значит, - сказал Петроний, - что Помпония и Лигия отравляют колодцы, убивают украденных на улице детей и предаются разврату! Какой вздор! Ты, Виниций, был дольше меня в их доме, я был недолго, но я достаточно знаю Авла и Помпонию. Если рыба служит символом христиан, - против чего, действительно, трудно возражать, - и если оне христианки, то, клянусь Прозерпиной! - очевидно, христиане не то, за что мы их принимаем.

- Ты, говоришь, господин, как Сократ, - отвечал Хилон. - Кто когда-нибудь разспрашивал христианина? кто ознакомился с их учением? Когда я три года тому назад ехал из Неаполя в Рим (о, зачем я там не остался!), ко мне присоединился один человек, именем Главк, о котором говорили, что он христианин, - и несмотря на то, я убедился, что он был человек хороший и добродетельный.

- Уж не от этого-ли добродетельного человека ты узнал, что значит рыба?

говорят, нет недостатка в чудесах, и я надеюсь, что пальцы у меня отростут.

- Как так? Разве ты сделался христианином?

- Со вчерашняго дня, господин, со вчерашняго дня! - Эта рыба сделала меня христианином. Смотри, какая, однако, в ней сила! Чрез несколько дней я буду самым ревностным из ревностных, чтобы они допустили меня до всех своих тайн, а когда меня допустят до всех тайн, я узнаю, где скрывается девица. Тогда, быть может, мое христианство лучше заплатит мне, чем моя философия. Я дал обет Меркурию, что, если он поможет мне найти девицу, то я принесу ему в жертву двух телок одного возраста и одинакового роста, которым велю вызолотить рога.

- Значит твое христианство со вчерашняго дня и твоя старая философия позволяют тебе верить в Меркурия?

- Я всегда верю в то, во что мне следует верить, - это и есть моя философия, которая должна прийтись по вкусу в особенности Меркурию. С несчастью, вы, достойные господа, хорошо знаете, какой это подозрительный бог. Он не верит даже обетам безпорочных философов и, быть может, хотел-бы сначала получить телок, а это потребует огромных затрат. Не каждый может быть Сенекой, и мне-бы с этим не справиться, - разве вот благородный Виниций пожелает в счет обещанной суммы... сколько-нибудь...

тебе в долг две телки, хотя меня не удивляет, что он делает это неохотно, - в этом я вижу его ум.

- Выслушайте меня, достойные господа. Сделанное мною открытие - великое открытие, потому что, хотя я до сих пор не нашел девицы, но зато отыскал дорогу, на которой следует ее искать. Вы разослали вольноотпущенников и рабов по всему городу и но провинциям, а дал-ли вам указания хоть один из них? Нет! Я один дал. Я скажу вам больше. Между вашими невольниками могут быть христиане, о которых вы не знаете, так как суеверие это распространилось уже повсюду, и они вместо того, чтобы помогать вам, будут изменять. Худо уже и то, что меня здесь видят, и потому ты, благородный Петроний, обяжи Эвнику молчанием, а ты, сиятельный Виниций, разгласи, что я тебе продаю мазь, употребление которой дает лошадям верную победу в цирке... Я один буду искать и один найду беглецов; вы-же доверьтесь мне и знайте, что сколько-бы я ни получил вперед, это будет для меня только поощрением, так как я всегда буду надеяться на еще большие награды, и тем более буду уверен, что обещанная награда меня не минует. Да, так-то! Я, как философ, презираю деньги, хотя ими не пренебрегают ни Сенека, ни даже Музоний и Карнут, которые, однако, не лишились пальцев во время защиты кого-либо и которые могут сами писать и завещать свои имена потомству. Но, кроме невольника, которого я намереваюсь купить, и Меркурия, которому обещал телок (а вы знаете, как вздорожал скот), сами розыски сопряжены с множеством расходов. Выслушайте меня терпеливо. За эти несколько дней у меня на ногах сделались раны от постоянной ходьбы. Я заходил и в винные погребки покалякать с людьми, и в пекарни, и к мясникам, и к продавцам олив, и к рыбакам. Я обегал все улицы и закоулки, побывал в притонах беглых рабов, проиграл около ста ассов в мору; заходил в прачешные, в сушильни и харчевни; видел погоньщиков мулов и резчиков; видел людей, которые лечат от болезней пузыря и вырывают зубы; беседовал с продавцами сушеных фиг, был на кладбищах, - а знаете-ли, зачем? Для того, чтобы везде чертить изображение рыбы, смотреть людям б глаза и слушать, что они скажут, когда увидят этот знак. Долго я ничего не мог добиться, но раз встретил у фонтана старого невольника, который черпал воду ведрами и плакал. Подойдя к нему, я спросил о причине слез. Он мне ответил, когда мы сели на ступенях фонтана, что целую жизнь он собирал сестерций за сестерцием, чтобы выкупить из неволи любимого сына, но что его господин, какой-то Павза, как только увидел деньги, забрал их, а сына удержал в рабстве. "И вот я плачу, говорил мне старик, хотя твержу: да будет воля Божия! Но не могу, бедный грешник, воздержаться от слез". Тогда я, как-бы пораженный предчувствием, омочил палец в ведре, и начертил рыбу, а он заметил: "И я надеюсь на Христа". Я спросил его: "Ты меня узнал по этому знаку?" Он сказал: "Да; да будет мир с тобою!" Тогда я стал выспрашивать его, и старичина рассказал мне все. Его господин, этот Павза, сам вольноотпущенник великого Павзы и поставляет по Тибру в Рим камни, которые невольники и наемные рабочие выгружают с плотов и таскают к строющимся домам по ночам, чтобы днем не останавливать движения на улицах. Среди них работают многие христиане и его сын, но работа свыше его сил, оттого отец и хотел откупить его на волю. Но Павза захотел удержать и деньги, и невольника. Говоря так, он снова стал плакать, я-же смешал с его слезами мои, - это мне было не трудно сделать по доброте сердца и вследствие колотья в ногах, полученного от постоянной ходьбы. Я стал при этом жаловаться, что недавно только прибыл из Неаполя и что не знаю никого из братьев, не знаю, где они собираются на общую молитву. Он удивился, что христиане в Неаполе не дали мне писем к римским братьям, но я сказал, что письма у меня украдены в дороге. Тогда он сказал, чтобы я приходил ночью к реке, где он познакомит меня с братьями, а они уже проводят меня до молитвенных домов и к старейшинам, которые управляют христианскою общиною. Услышав это, я так обрадовался, что дал ему сумму, необходимую для выкупа его сына, в той надежде, что великодушный Виниций возместит мне ее вдвойне...

- Хилон, - прервал его Петроний, - в твоем повествовании ложь плавает на поверхности правды, как оливковое масло на воде. Безспорно, ты принес важные известия, я даже думаю, что на пути к отысканию Лигии сделан большой шаг, но не приправляй ложью своих известий. Как зовут того старика, от которого ты узнал, что христиане узнают друг друга при посредстве изображения рыбы?

- Эврикием, господин. Бедный, несчастный старик! Он напомнил мне Главка, которого я оборонял от убийц.

- Верю, что ты познакомился с ним и что сумеешь воспользоваться этим знакомством, но денег ты ему не дал. - Не дал ни асса, - понимаешь! - Ничего не дал!

Ему этого было-бы довольно, если-бы он был истинным философом... Я дал ему потому, что считал такой поступок необходимым и полезным: подумай только, господин, как-бы он сразу расположил ко мне всех христиан, какой-бы открыл к ним доступ и какое внушил им доверие ко мне!

- Правда, - сказал Петроний, - и ты обязан был это сделать.

Петроний обратился к Виницию:

- Вели отсчитать ему пять тысяч сестерциев, но в душе, мысленно...

- Я дам тебе слугу, который понесет потребную сумму, а ты скажешь Эврикиго, что слуга твой невольник, и при нем отсчитаешь старику деньги. А так как ты принес важное известие, то столько-же получишь и для себя. Зайди сегодня вечером за слугой и деньгами.

- Ты щедр, как цезарь! - сказал Хилон. - Позволь, господин, посвятить тебе мое сочинение, но так-же позволь сегодня вечером придти только за деньгами, так как Эврикий сказал мне, что уже все плоты выгружены, а новые прибудут из Остии только чрез несколько дней. Да будет мир с вами! Так приветствуют христиане друг друга... Я куплю себе рабыню, то-есть я хотел сказать - раба. Рыбы попадаются на крючок, а христиане - на рыбу. Pax vobiscum! pax! pax! pax!