Quo vadis.
Часть вторая.
Глава XV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть вторая. Глава XV. (старая орфография)

XV.

Петроний к Виницию:

"С надежным невольником посылаю тебе из Акция это письмо, на которое, я надеюсь, ты пришлешь немедленно ответ с тем-же человеком, хотя твоя рука более привыкла к мечу и копью, чем к тростнику. Я тебя оставил на верной стезе и полным надежды, и я надеюсь, что ты или уже удовлетворил свои сладкия желания в объятиях Лигии, или удовлетворишь их прежде, чем настоящий зимний вихрь повеет на Кампанию с высот Саракты. О, мой Виниций! пусть будет твоей наставницей златокудрая богиня Кипра, а ты будь наставником этой лигийской утренней звездочки, которая убегает пред солнцем любви. - Однако, помни, что мрамор, даже самый дорогой, сам по себе ничто и получает истинную ценность лишь тогда, когда рука ваятеля сделает из него художественное произведение. Будь таким ваятелем, carissime! Недостаточно любить, надо уметь любить и учить любви.. Наслаждение испытывает и чернь, и даже звери, но истинный человек тем от них отличается, что превращает это наслаждение, в возвышенное искусство и любуется им сознательно, претворяет в мысль все его божественное значение и таким образом насыщает не только тело, но и душу. Неоднократно, когда я думаю о тщете, неуверенности и заботах нашей жизни, приходит мне в голову что ты быть может сделал наилучший выбор и что не двор цезаря, а война и любовь - единственные две вещи, для которых стоит родиться и жить.

"В войне тебе посчастливилось, будь-же счастлив и в любви, а если хочешь знать, что делается при дворе цезаря, я тебе разскажу обо всем. Сидим мы здесь в Анцие и холим свой небесный голос, выражая неизменную ненависть к Риму, а на зиму собираемся в Байи, чтобы выступить перед публикой в Неаполе, жители которого, будучи греческого происхождения лучше могут нас оценить, чем волчье племя, живущее по берегам Тибра. Сбегутся люди из Байи, из Помпеи, из Путеоли, из Кум, из Стабиев, ни в рукоплесканиях, ни в венках не будет недостатка. - и это послужит поощрением к задуманному путешествию в Ахцйго.

"А память маленькой августы? Да! мы еще оплакиваем ее. Мы воспеваем гимны собственного сочинения столь удивительные, что сирены от зависти попрятались в глубочайших пещерах Амфитриты. Вместо них нас могли бы слушать дельфины, если бы им не мешал шум моря. Наша грусть до сих пор не улеглась, мы показываем ее людям во всевозможных позах, какие только известны искусству ваяния, особенно стараясь притом, чтобы эти позы присутствующим казались красивыми и чтобы они сумели оценить их прелесть. Ах, дорогой мой, останемся до смерти шутами и фиглярами.

" Здесь находятся все августианцы и все августианки, не считая пятисот ослиц, в молоке которых купается Поппея, и десяти тысяч слуг. Иногда даже бывает весело. Кальвия Криспинилла стареется; говорят, что она упросила Поппею позволить ей брать ванну после августы. Лукан дал пощечину Нигидии, обвиняя ее в связи с гладиатором. Спор проиграл Сенециону свою жену в кости. Торкват Силан предлагал мне за Эвнику четверку гнедых, которые в этом году непременно выиграют на ристалищах. - Но я не захотел! - а тебя также благодарю, что ты не взял её. Что касается до Торквата Силана, то он, бедняга, и не подозревает, что скорее представляет собою тень, чем человека. Участь его решена. А знаешь-ли, в чем состоит его вина? Он виновен в том, что приходится правнуком божественному Августу. Для него нет спасения. Таков наш свет!

"Ждали мы здесь, как тебе известно, Тиридата. Между тем от Вологеза получено оскорбительное письмо. Он покорил Армению и просит оставить ее за ним для Тиридата, а если не оставят, то он все равно не отдаст её. Явная насмешка! Мы уже решили начать войну. Корбулон получит власть, какого пользовался великий Помпей во время войны с морскими разбойниками. Была однако минута, когда Нерон колебался: он, видимо, боится славы, которую может снискать Корбулон своими подвигами. Думали даже, не предоставить-ли главное начальство нашему Авлу. Этому воспротивилась Поппея, которой добродетели Помпонии очевидно колгот глаза.

"Ватиний известил нас о какой-то необычайной борьбе гладиаторов, которую намерен устроить в Веневенте. Смотри, до чего в наше время доходят сапожники, вопреки изречению "ne sutor supra crepidam"! Вителий потомок сапожника, а Ватиний родной сын! Может быть, он сам еще строчил дратвой! - Histrio aliturus чудесно представлял вчера Эдипа. Он иудей, и я спрашивал его, одно - ли тоже иудеи и христиане? Он отвечал, что у иудеев своя старинная религия, - христиане же новая секта, недавно образовавшаяся в Иудее. - Во времена Тиверия там распяли на кресте одного человека, последователи которого умножаются с каждым днем, - считают его даже богом. Кажется, что никаких других богов, а в особенности наших, они не хотят знать. Не понимаю, чем бы это могло им вредить?

"Тигеллин уже выказывает мне явную неприязнь. До сих пор он не может справиться со мной, хотя все-таки в одном отношении превосходит меня. Он больше заботится о жизни и в то же время в большей степени негодяй, чем я, - что его сближает с меднобородым. Рано или поздно они столкнутся, и тогда наступит моя очередь. Когда это будет, я не знаю, но дело не в сроке, а в том, что это когда-нибудь да случится. А пока надо забавляться. Сама по себе жизнь была бы не дурна, если бы не меднобородый. Благодаря ему, человеку иногда становится совестно самого себя. Не стоит приравнивать борьбу за его благоволение к состояниям в цирке, играм или единоборству, радуясь победе из самолюбия. Я, правда, часто объясняю себе это таким образом, но иногда мне кажется, что я ничуть не лучше Хилона. - Когда он будет тебе не нужен, пришли его ко мне, мне понравился его поучительный разговор. Поклонись от меня твоей божественной христианке, - а главное попроси ее от моего имени, чтобы она не была для тебя рыбой. Пиши мне о своем здоровье, о любви, умей любить, научи любить - и прощай!"

"Лигии до сих пор нет! Еслибы не надежда, что я вскоре найду ее, то ты-бы не получил ответа, так-как не хочется писать, когда дело касается жизни. Я хотел удостовериться, не обманывает-ли меня Хилон, - и в ту самую ночь, когда он пришел за деньгами для Эврикия, я закутался в военный плащ и осторожно пошел за ним и за слугой, которого ему дал. Когда они пришли на место, я издали следил за ними, укрывшись за портовым столбом, и убедился, что Эврикий не был вымышленным лицом. Внизу, у реки, несколько десятков людей выгружало по сходням камни с большого плота и раскладывали их на берегу; я видел, как Хилон подошел к ним и стал разговаривать с каким-то стариком, который вскоре упал ему в ноги. Прочие окружили их, бросая взгляды удивления. На моих глазах слуга отдал кошелек Эврикию, который, схватив его, начал молиться, воздев к небу руки, - а рядом с ним стад на колени, повидимому, его сын. Хилон промолвил еще что-то, чего я не мог разслышать, и благословил как этих двух коленопреклоненных, так, и других, делая в воздухе знак на подобие креста, который они видимо почитают, так как все преклонили колена. Мне очень хотелось выйти к ним и обещать три таких-же кошелька тому, кто выдаст мне Лигию, но я боялся испортить Хилонову работу, и, постояв еще минуту, ушел.

"Это происходило дней двенадцать спустя после твоего отъезда. С того времени Хилон побывал у меня несколько раз. Он рассказывал мне, что приобрел среди христиан большое значение. Он говорит, что, если до сих пор не нашел Лигии, то потому, что христиан в самом Риме несчетное множество, но что не все знакомы друг с другом и не могут знать всего, что между ними совершается. Христиане притом осторожны и вообще мало разговорчивы, - он, однако, ручается, что если только доберется до старейшин, которых зовут пресвитерами, то сумеет разузнать от них все тайны. С несколькими из них он уже познакомился и пробовал их разспрашивать, но действовал осторожно, чтобы поспешностью не возбудить подозрений и не затруднить дела. Хотя мне ждать трудно, хотя не хватает терпения, но я чувствую, что он прав, и жду.

"Я так-же уже узнал, что для молитвы христиане часто собираются за городскими воротами, в пустых домах и даже в аренариях. Там-же они молятся Христу, поют и трапезуют. Таких сборных мест много. Хилон предполагает, что Лигия умышленно ходит не в те места собраний, в которых бывает Понпония, чтобы в случае суда и доспросов Помпония могла сказать, что не знает о месте её убежища. Быть может, пресвитеры присоветовали эту предосторожность.

"Когда Хилон узнает эти места, я буду ходить вместе с ним и, если боги позволят мне увидеть Лигию, то клянусь Юпитером, она на этот раз не уйдет из моих рук.

"Я постоянно думаю об этих местах молитвы. Хилон не хочет, чтобы я с ним ходил. Он боится, но я не могу сидеть дома. Я сразу ее узнаю, в каком-бы то ни было одеянии или под покрывалом. Они там собираются по ночам, но я узнаю ее и ночью. Я всюду узнал-бы её голос и движения.

"Я сам отправлюсь переодетым и буду осматривать каждого входящого и выходящого, я постоянно о ней думаю и, конечно, узнаю ее. Хилон должен придти завтра - и мы пойдем. Я возьму с собой оружие. Несколько моих невольников, посланных в провинции, вернулись ни с чем. Но я теперь уверен, что она находится здесь, в городе, и даже, может быть, недалеко. Я сам, под предлогом найма, осмотрел много домов. У меня будет ей во сто крат лучше, ибо там копошится целый муравейник нищих. Я для нея ничего не пожалею. Ты пишешь, что я избрал благую участь, - но я выбрал лишь тоску и печаль. Сначала мы пойдем в те дома, которые находятся в городе, потом за городския ворота. Надежда на что-то возрождается каждое утро, иначе нельзя было бы жить. Ты говоришь, что надо уметь любить: я умел говорить с Лигией о любви, но теперь только тоскую, жду Хилона, и дома мне невыносимо. Прощай".