Quo vadis.
Часть вторая.
Глава XVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть вторая. Глава XVI. (старая орфография)

XVI.

Однако, Хилон не показывался так долго, что Виниций в конце концов не знал, что и подумать об этом. Напрасно повторял он себе, что розыски надо делать не спеша, если желательно, чтобы они привели к удачным и несомненным последствиям. Но его кровь и порывистая натура возставали против голоса разсудка. Ничего не делать, ждать, сидеть сложив руки, было чем-то до такой степени противным его настроению, что он никак не мог с этим примириться. - Беготня по городским закоулкам в темном невольничьем плаще, уже в силу своей безполезности, казалась ему попыткой обмануть собственное бездействие и не могла успокоить его. Его вольноотпущенники, люди достаточно пронырливые, оказывались во сто раз менее проворными, чем Хилон. Между тем, кроме любви, которую он чувствовал к Лигии, в нем родилось еще упорство игрока, который хочет непременно выиграть. Виниций всегда был таков. С юности он делал, что хотел, со страстью человека, который не знает ни в чем неудачи и ни от чего не желает отказываться. Военная дисциплина, правда, заключила на время в тиски его волю, но в то же время внедрила в него убеждение, что каждое приказание, отдаваемое им подчиненным, должно быть исполнено, а долгое пребывание на Востоке, среди людей мягкосердечных и привыкших к рабскому повиновению, утвердило его только в мысли, что для его "хочу" нет границ. Теперь же и его самолюбию нанесен жестокий удар. Притом же в этих препятствиях, в этом отпоре и в самом бегстве Лигии было что-то для него непонятное, какая-то загадка, над раскрытием которой он отчаянно ломал свою голову. Он сознавал, что Актея сказала ему правду, и что Лигия была к нему неравнодушна. Но, если так, то зачем она предпочла его любви и жизни в его роскошном доме - скитальчество и нужду? На этот вопрос он не мог найти ответа и вместо того приходил лишь к какому-то неясному заключению, что между ним и Линией, - и между их понятиями,- -как между миром его и Петрония и миром Лигии и Помпонии Грецины есть какое-то различие, глубокое - как пропасть, которую нельзя ни заполнить, ни изгладить. Иногда ему казалось, что он должен потерять Лигию, и эта мысль лишала его последняго самообладания, которое Петроний хотел в нем поддержать. Были такия минуты, когда он сам не знал, любит-ли он Лигию или ненавидит ее, - он только понимал одно, что должен найти ее и хотел бы, чтобы земля его поглотила, если ему не удастся найти ее и овладеть ею. Сила воображения представляла ему иногда Лигию так ясно, как будто она стояла перед ним. Он припоминал себе каждое слово, которое говорил ей и которое услышал от нея. Он чувствовал её близость, ощущал ее на своей груди, касался её плечами, - и тогда страсть охватывала его, как огнем. Он любил Лигию и взывал к ней. - А когда думал, что любим ею и что она добровольно могла исполнить все, что он желал от нея, то его охватывала тяжкая, неумолимая грусть, какая-то великая тоска заливала ему сердце, как бы безмерной волной. Были и такия минуты, когда он бледнел от ярости и наслаждался мыслями об уничижении и терзаниях, которым подвергнет Лигию, когда найдет ее. Он не только хотел обладать ею, он хотел владеть ею, как сокрушенною во прах рабой и в то же время чувствовал, что еслибы ему предоставили на выбор: или быть её невольником, или никогда больше не увидеть её, - то он предпочел бы быть её рабом. Бывали дни, когда он думал о знаках, какие оставили бы палки на её розовом теле, и в то же время он хотел бы целовать эти следы. Приходило ему также в голову, что он был бы счастлив, если бы мог убить ее...

В этой тревоге, мучениях, колебаниях и тоске он терял здоровье и даже красоту. Теперь он стал взыскательным и жестоким господином. Невольники и даже вольноотпущенники приближались к нему со страхом, а когда наказания падали на них без всякого повода, столь же жестокия как и несправедливые, они стали его втайне ненавидеть, - он же, сознавая это и чувствуя свое одиночество, вымещал на них свою злобу с еще большей яростью. Он теперь ладил только с одним Хилоном, из опасения, как бы грек не прекратил розысков. Хилон, заметив это, становился все более и более требовательным. Сначала, в каждое из своих посещений, он уверял Виниция, что дело пойдет легко и скоро, - теперь же сам стал выдумывать затруднения и, хотя не переставал ручаться за благополучный исход розысков, однако не скрывал, что они окончатся нескоро.

Однажды, после долгих дней ожидания, он пришел с таким озабоченным лицом, что при виде его молодой человек побледнел и, подбежав к нему, едва имел силы спросить:

- Её нет между христианами?

- Напротив, господин, - отвечал Хилон, - но я встретил среди них Главка.

- О чем говоришь ты, и что это за человек?

- Ты уже забыл господин, о старике, с которым я путешествовал из Неаполя до Рима и защищая которого я потерял вот эти два пальца, отчего я не могу писать. Разбойники, отнявшие у него жену и детей, пырнули его ножем. Я оставил его при смерти в гостиннице около Минтурн и долго его оплакивал! Увы! я узнал, что он жив и принадлежит к христианской общине в Риме.

Виниций, который не мог понять, о чем идет речь, сообразил только, что этот Главк представляет какую-то помеху к отысканию Лигии; подавив начинавший закипать в нем гнев, он сказал:

- Если ты оборонял его, то он должен быть благодарным тебе и помогать.

- Ах, достойный трибун! Даже боги не всегда оказывают благодарность, а о людях не стоит и говорить. Да! он обязан был мне благодарностью. К несчастью, у этого старика слабый ум, угнетенный годами и лишениями. Поэтому он не только не благодарен, а как я узнал от его-же единоверцев, обвиняет меня, что я стакнулся с разбойниками и явился причиною всех его несчастий. Вот награда мне за два пальца.

- Я уверен, негодяй, что дело происходило именно так, как он говорит, - заметил Виниций.

- Тогда ты, господин, знаешь больше чем он, - отвечал Хилон с достоинством, - Главк ведь только предполагает, что так было. Это, однако-же, не помешает ему созвать христиан и жестоко отомстить мне. Он это сделал-бы непременно, а прочие так-же наверно помогли-бы ему. К счастью, он не знает моего имени, а в молитвенном доме, в котором мы встретились, он меня не заметил. Я, однако, сразу узнал его и в первую минуту хотел броситься ему на шею. Меня остановило только чувство благоразумия и привычка обдумывать каждый шаг, который я намереваюсь сделать. По выходе из молитвенного дома я стал разспрашивать о нем знакомых, и они рассказали мне, что это тот самый человек, которого предал его товарищ на пути из Неаполя... Иначе я бы не знал, что он так рассказывает.

- Что мне за дело до этого! Говори, что ты видел в молитвенном доме.

- Тебе нет дела, господин, но для меня этот вопрос столь-же важен, как собственная моя шкура. Так как я хочу, чтобы мое учение пережило меня, то я скорее готов отказаться от награды, которую ты мне обещал, чем подвергать опасности жизнь из-за суетного богатства, без которого я, как истинный философ, сумею жить и искать божественной правды.

Но Виниций подошел к нему с угрожающим лицом и произнес подавленным голосом:

- А кто тебе сказал, что ты умрешь от руки Главка, а не от моей? Откуда ты знаешь, пес, что я не велю сейчас-же закопать тебя в своем саду?

Хилон был труслив. Взглянув на Виниция, он во мгновение ока понял, что еще одно неуместное слово, и он погибнет неизбежно.

- Я ее буду искать, господин, и найду! - воскликнул он поспешно.

Настало молчание, во время которого слышно было только тяжелое дыхание Виниция и отдаленное пение невольников, работавших в саду.

- Смерть прошла около меня, но я смотрел на нее с таким-же спокойствием, как Сократ. Нет, господин! я не сказал тебе, что отказываюсь от отыскивания девицы, я хотел тебе только объяснить, что розыски теперь сопряжены для меня с большой опасностью. Ты одно время сомневался в существовании на свете Эврикия, и хотя собственными глазами убедился, что единственный сын моего отца говорил тебе правду, теперь воображаешь, что я выдумал Главка. Увы! Если-бы он был только вымыслом, если-бы я мог с полной безопасностью ходить среди христиан, как ходил раньше, то я взамен отдал-бы тебе бедную, старую невольницу, которую купил три дня тому назад, чтобы она покоила мою старость и убожество. Но, господин, Главк жив, и если-бы хоть раз взглянул на меня, то ты бы никогда меня больше не увидел, а в таком случае кто-бы тебе нашел девицу?

Тут он снова замолчал и стал отирать слезы; потом он продолжал:

- Но, пока жив Главк, как-же мне ее искать, когда в каждую минуту я могу натолкнуться на него, а когда это случится, я погибну - и вместе со мной пойдут прахом и мои розыски.

- Что-же ты думаешь делать? Как быть? Что ты намерен предпринять? - спросил Виниций.

так тяжко, что смерть была-бы для него благодеянием. Чем-же, по мнению Сенеки, следует считать смерть, как не освобождением?

- Развлекай шутовством Петрония, а не меня: говори прямо, чего хочешь?

- Если добродетель - шутовство, то да позволят мне боги навсегда остаться шутом. Я, господин, хочу устранить Главка, в противном случае, пока он жив, и моя жизнь и розыски находятся в постоянной опасности.

- Найми людей, которые-бы заколотили его палками, - я им заплачу.

- Они, господин, ограбят тебя и потом будут вымогать деньги, пользуясь обладанием тайны. В Риме столько злодеев, сколько песчинок на арене, но ты не поверишь, как они дорожатся, когда порядочный человек хочет нанять их для преступления. Нет, достойный трибун! А если стража схватит убийц на месте злодеяния? Тогда узнают, кто их нанял, - и ты можешь нажить себе хлопоты. Меня-же они не выдадут, ибо я не скажу им своего имени. Ты худо делаешь, что мне не доверяешь, - так-как - даже оставив в стороне мою добросовестность - помни, что тут дело идет о двух других вещах: о моей собственной шкуре и о награде, которую ты мне обещал.

и плата. Надо-бы прибавить и мне кое-что, чтобы я мог утерей слезы, которые буду проливать над Главком. - Боги знают, как я любил его. Если сегодня я получу тысячу сестерций, - через два дня душа его будет в Аиде - а там-то, - если только души сохраняют память и дар мысли, - он узнает, как я его любил. Людей я найду еще сегодня - и объявлю им, что, считая сч, утра до вечера, за каждый день жизни Главка я скидываю с суммы вознаграждения по сту сестерций. - Есть у меня также один план, который должен-бы удаться.

Виниций еще раз обещал дать просимую сумму, но запретил далее говорить о Главке, а стал спрашивать, какие еще он принес известия,.где сейчас был, что видел и что открыл. Но Хилон не мог ему рассказать много нового. - Он был еще в двух молитвенных домах, где внимательно осматривал всех, особенно - женщин, - но не нашел ни одной, которая-бы походила на Лигию. - Христиане однако считают его своим, - а с того времени, когда он дал денег на выкуп Эврикиева сына, почитают его как человека, который идет по стопам Христа. Он также узнал от христиан, что один великий их законодатель, некий Павел из Тарса, находится теперь в Риме и заточен в тюрьму вследствие жалобы, поданной иудеями, - и он решил с ним познакомиться. Но более всего утешило его другое известие, а именно, что главный священник всей секты, бывший учеником Христа и получивший от него власть над христианами всего света, также вскоре намерен приехать в Рим. Очевидно все христиане захотят его увидеть и послушать его поучений. Состоятся многолюдные собрания, на которых и он, Хилон, будет присутствовать, а что всего важнее, приведет на них Виниция, так как в толпе легко укрыться. Тогда они наверное найдут Лигию. Когда Главк будет устранен, это не будет связано ни с какого большою опасностью. Отомстить-то и христиане отометили-бы, но, в общем, это - люди спокойные.

Тут Хилон с некоторым удивлением стал рассказывать, что никогда не видел, чтобы они предавались разврату, отравляли колодцы и фонтаны, были врагами человеческого рода, чтили осла или питались мясом детей. Нет! Ничего этого он не заметил. Без сомнения, между ними найдутся и такие, которые за деньги уберут Главка, но, насколько ему известно, их учение не дозволяет никаких преступлений, а, напротив, предписывает прощать обиды.

Виниций припомнил слова, которые сказала ему Помпония Грецина у Актеи, и вообще слушал Хилона с радостью. Хотя чувство его к Лигии по временам принимало вид ненависти, однако его утешало, что учение, которое признавала она и Помпония, не было ни преступным, ни отвратительным. Вместе с тем в нем зарождалось смутное подозрение, что именно это незнакомое ему и таинственное почитание Христа отдалило от него Лигию, - и он начал и бояться этого учения и ненавидеть его.