Quo vadis.
Часть вторая.
Глава XVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть вторая. Глава XVII. (старая орфография)

XVII.

Хилону, действительно, надо было устранить Главка, который, будучи пожилым, вовсе не был, однако, дряхлым стариком. В том, что Хилон рассказывал Виницию, была значительная доля правды. В свое время он познакомился с Главком, предал его, запродал разбойникам, лишил семьи, имущества - и выдал на убийству. Однако, воспоминания об этих событиях не удручали его, так как он оставил Главка умирающим не в гостиннице, а в поле, около Минтурн, - и не предусмотрел только одного, - что Главк вылечится от ран и приедет в Рим. Поэтому, увидев его в молитвенном доме, он был сильно поражен и в первую минуту, действительно, хотел отказаться от отыскивания Лигии. Но с другой стороны Виниций еще более напугал его. Он понял, что должен выбрать между опасением Главка и местью могущественного патриция, к которому, наверно, на помощь пришел-бы другой еще более важный, - Петроний. Поэтому Хилон перестал колебаться. Он подумал, что лучше иметь слабых, чем сильных врагов, - и хотя его трусливая натура несколько смущалась кровавыми средствами, однако он понял, что Главка необходимо убить при помощи наемников.

Теперь оставалось только выбрать подходящих людей, и к ним-то и относился тот план, о котором он сказал Виницию. Проводя чаще всего ночи в кабаках, среди бродяг, лишенных совести и веры, - он легко мог найти таких, которые, согласились-бы исполнить любое поручение, но еще легче - таких, которые, увидев у него деньги, - расправились-бы первым делом с ним самим, или-же взяв задаток, выманили-бы у него всю сумму под угрозой предать его в руки стражников. Притом, с некоторого времени Хилон чувствовал отвращение к голытьбе, к противным и в то-же время странным личностям, которые гнездились в подозрительных домах на Субурре или по ту сторону Тибра. Меряя все на свой аршин и не поняв как следует ни христиан, ни их учения, он думал, что и между ними найдет удобные орудия; а так как они казались ему честнее других, то он решил отправиться к ним и представить дело в таком виде, чтобы они взялись за него не только ради денег, но по усердию.

С этой целью он вечером пошел к Эврикию, который, как он знал, предан ему всей душой и сделает все, лишь-бы помочь ему. Однако, будучи по натуре осторожным, он не хотел поверять ему своих истинных намерений, которые притом стали-бы в явное противоречие с верой старика в ею добродетель и богобоязненность. Он хотел найти людей, готовых на все, и с ними договориться на счет этого дела так, чтобы они в видах собственной безопасности сохранили все в величайшей тайне.

Старый Эврикий, выкупив сына, нанял одну из лавочек, которыми кишели окрестности Circus Maximus; в них продавались зрителям, приезжающим на бега, оливки, бобы, пресное тесто и подслащенная медом вода. Хилон застал его дома. Эврикий убирал лавочку. Хилон приветствовал его именем Христа и стал говорить, по какому делу пришел; он оказал им услугу и разсчитывает, что они с благодарностью отплатят, за нее. Ему нужны два или три человека, сильные и отважные, чтобы отвратить опасность, грозящую не только ему, но и всем христианам. Он, правда, беден, ибо почти все, что имел, отдал Эврикию, и, однако, он готов заплатить этим людям за услуги, с тем, чтобы они вверились ему и честно исполнили то, что он им прикажет сделать.

Эврикий и сын, его, Кварт, слушали его, как своего благодетеля, чуть не на коленях. Оба они объявили, что сами готовы исполнить все, чего он ни пожелает, в полном убеждении, что столь святой муж не может потребовать поступков, которые-бы не согласовались с учением Христа.

Хилон уверил их, что они не ошибаются, и, подняв глаза к небу, притворялся, что молится, а на самом деле думал о том, как хорошо было-бы принять их предложение и таким образом сохранить себе тысячу сестерций. Но, подумав, он отверг эту мысль. Эврикий был стариком, изнуренным не столько возрастом, сколько заботами и болезнью. Кварту было лет шестнадцать. Хилону-же нужны были люди ловкие и, главное, сильные. - Что касается до тысячи сестерций, то он разсчитывал, что благодаря придуманному плану, ему во всяком случае удастся сберечь значительную часть этой суммы.

Они еще некоторое время настаивали, но, когда он наотрез отказался, уступили. Кварт сказал тогда:

- Я, господин, знаю пекаря Демаса, у которого при жерновах работают рабы и наемники. Один из них так силен, что мог-бы действовать не то что за двоих, а за четверых. Я сам видел, как он носил камни, которых четыре человека не могли сдвинуть с места.

- Если это человек богобоязненный и способный пожертвовать собою для братьев, - познакомь меня с ним.

- Он христианин, - отвечал Кварт, - так как у Демаса по большей части работают христиане. Там имеются дневные и ночные рабочие; он принадлежит к числу ночных. Если-бы мы пошли теперь, то попали-бы к их ужину и могли-бы с ним свободно переговорить. Демас живет около Эмпория.

Хилон охотно согласился на это. Эмпорий находился у подножия Авентинского холма, значит не особенно далеко от Великого цирка. Можно было, не обходя холма, пройти вдоль реки, чрез портик Эмилия, что значительно сокращало дорогу.

- Я стар, - сказал Хилон, когда они вошли под колоннаду, - и иногда память мне изменяет. Да! ведь наш Христос был предан одним из своих учеников! Но имени предателя я теперь никак не могу вспомнить...

- Иуда, господин. Он повесился, - отвечал Кварт, несколько удивленный в душе, как это можно было не помнить его имени.

- А да! Иуда! Благодарю тебя, - сказал Хилон.

Некоторое время они шли молча. - Дойдя до Эмпория, который был уже заперт, - они миновали его и, обойдя житницы, из которых народу выдавали хлеб, они повернули налево, к домам, которые тянулись вдоль via Ostiensis вплоть до пригорка Тестация и пистирийского форума. Там они остановились перед деревянным строением, извнутри которого слышался стук жерновов. Кварт вошел в дом, а Хилон, не любивший показываться пред большим числом людей и боявшийся притом, как-бы невзначай не повстречаться с Главком, остался на улице.

- Интересно-бы знать, что за человек этот Геркулес-мукомол, - говорил он про себя, смотря на ясно светивший месяц, - если он негодяй и умен, придется немного заплатить ему, если-же это добродетельный и глупый христианин - то он даром сделает все, чего ни пожелаю от него.

Дальнейшия размышления его были прерваны возвращением Кварта, который вышел из строения с другим человеком, одетым только в тунику, называвшуюся exuinis, сшитую так, что правое плечо и правая сторона груди оставались обнаженными. Такую одежду, оставлявшую полную свободу движениям, употребляли обыкновенно рабочие. - Хилон, взглянув на пришедшого, вздохнул с облегчением: он никогда в жизни не видал такого плеча и такой груди.

- Вот, господин, - сказал Кварт, - брат, которого ты хотел видеть.

- Да будет с тобой мир Христов, - отозвался Хилон, - а ты, Кварт, скажи этому брату, можно-ли доверять мне и положиться на меня, а затем с богом возвращайся домой: не следует тебе оставлять седого отца в одиночестве.

- Это святой человек, - сказал Кварт, - он отдал все свое достояние, чтобы меня, неизвестного ему, выкупить из неволи. Да уготовит ему наш Господь, Спаситель, небесную награду.

Огромный работник, услышав это, наклонился и поцеловал руку Хило на.

- Как тебя зовут, брат? - спросил Грек.

- При святом крещении, отче, меня нарекли Урбаном.

- Урбан, брат мой, есть-ли у тебя время, чтобы обстоятельно поговорить со мной?

- Ну, значит, у нас времени довольно - пойдем к реке, и там ты выслушаешь меня.

Они пошли и сели на каменной набережной, среди тишины, которую нарушал лишь отдаленный стук жерновов и плеск катившейся внизу волны. Там Хилон всмотрелся в лицо работника, которое показалось ему добродушным и искренним, хотя в этом лице было что-то угрожающее и скорбное; выражением этим обыкновенно отличались лица варваров, поселившихся в Риме.

"Да! - сказал он мысленно. - Это как-раз тот самый добрый и глупый человек, который даром убьет Главка".

Потом Хилон спросил его:

- Урбан, любишь-ли ты Христа?

- Люблю душею и сердцем, - отвечал работник.

- А братьев своих? А сестер, и тех, которые от Христа научились истине и вере?

- И их люблю, отче.

- Ну, да будет мир с тобою.

- И с тобою, отче.

Снова настала тишина, - только вдали гудели жернова и внизу плескалась река.

Хилон устремил взор в ясный блеск месяца и спокойным, тихим голосом начал говорить о смерти Христа. Он говорил как-бы не для Урбана, а для самого себя, припоминал эту смерть, или как-бы поверял её тайну этому дремлющему уголку. В этом было нечто возбуждающее и торжественное. Работник плакал; а когда Хилон начал стонать и горевать над тем, что в момент смерти Спасителя не было никого, кто-бы его защитил, если не от распятия на кресте, то, по крайней мере, от оскорблений солдат и иудеев огромные кулаки варвара начали сжиматься от печали и подавленной ярости. Смерть его только возмущала; но при мысли об этой толпе, издевавшейся над распятым Агнцем, - простая душа возмущалась, охваченная дикою жаждою мести.

А Хилон вдруг спросил:

- Урбан, знаешь-ли ты, кто был Иуда?

- Знаю! знаю! Но он повесился! - воскликнул работник.

И в голосе его прозвучало как-бы сожаление, что предатель сам себя казнил и не может уже попасть в его руки.

А Хилон продолжал:

- Ну, а что если-бы он не повесился и если-бы кто-нибудь из христиан встретил его на суше или на море, разве-бы он не обязан был отомстить за муки, кровь и смерть Спасителя?

- Кто-бы не отомстил, отче!

- Мир с тобой, верный слуга Агнца... Да! Можно прощать обиды, нанесенные себе самому, но кто имеет право прощать обиды, нанесенные Богу? Но как змея плодит змею, злоба - злобу и измена - измену, так из яда Иуды родился другой предатель, - и как первый предал иудеям и римским солдатам Спасителя, так этот, живущий между нами, хочет отдать волкам Его овец и, если никто не помешает измене, если никто во время не сотрет главу змия, то всех нас ждет погибель, а вместе с нами погибнет и служение Агнцу.

Работник смотрел на него с чрезвычайным безпокойством, как-бы не отдавая себе отчета в том, что слышал. А грек, накрыв голову краем плаща, начал повторять голосом, который выходил как-бы из-под земли:

- Горе вам, слуги праведного Бога! Горе вам, христиане и христианки!

И снова настало молчанье, снова слышался только стук жерновов, глухой напев мукомолов и шум реки.

- Отче, - спросил вдруг работник, - кто этот предатель?

- Это этот предатель? Сын Иуды, порождение его яда. Он выдает себя за христианина и ходит в молитвенные дома для того только, чтобы доносить на братьев цезарю, что они не хотят признавать цезаря за бога, отравляют фонтаны, убивают детей и хотят уничтожить этот город так, чтобы не осталось камня на камне. Вот чрез несколько дней будет отдан приказ преторианцам, чтобы они заковали в цепи старцев, женщин и детей и свели их на убиение, как посланы были на смерть невольники Педания Секунда. И все это сделал второй Иуда. Но, если первого никто не покарал, если никто не отомстил ему, если никто не защитил Христа в час муки, - то кто-же захочет покарать этого, кто сотрет змия, которого слушает сам цезарь; кто устранит его, кто выступит на защиту гибнущих братьев и веры во Христа?

Урбан, который до сих пор сидел на каменной глыбе, вдруг встал и произнес:

- Отче, я это сделаю!

Хилон также встал; с минуту он смотрел на лицо работника, освещенное блеском месяца, дотом, протянув руку, медленно опустил ладонь на его голову.

- Спросить Главка?.. - повторил работник, как-бы желая запечатлеть в своей памяти это имя.

- Знаешь-ли ты его?

- Нет, не знаю. Христиан тысячи во всем Риме и не все знают друг друга. Но завтра ночью в Острании соберутся братья и сестры все до единой души, так как прибыл великий апостол Христов, который там будет учить нас, - и там братья покажут мне Главка.

- В Острании? - спросил Хилон. - Это, кажется, за городскими воротами. Братья и все сестры? - ночью? за воротами в Острании?

- Я два дня не был дома и потому не получил его письма; а не знал, где находится Остраний, так как недавно только прибыл сюда из Коринфа, где управляю христианскою общиною... Ну, так вот! - Так как тебя вдохновил сам Христос, то ты, сын мой, пойдешь ночью в Остраний, там сыщешь среди братьев Главка и убьешь его на обратном пути в город, - за что будут тебе отпущены все грехи. А теперь, да будет с тобой мир...

- Отче...

- Слушаю тебя, слуга Агнца.

На лице работника выразилось смущение.

епископ дал ему братьев на помощь, но убивать не позволил, он-же убил сам того не желая, ибо Бог покарал его, дав слишком огромную силу... И теперь он тяжко кается... Другие поют у жерновов, а он несчастный думает о своем грехе, об оскорблении, нанесенном Агнцу... И сколько уж он молился и наплакался! Сколько просил Агнца! - и до сих пор чувствует, что не довольно покаялся... А теперь он снова дал обещание убить предателя... Что-же делать! Можно прощать только свои обиды, потому он убьет его хотя-бы даже на глазах всех братьев и сестер, которые завтра будут в Острании. Но сначала Главка должны осудить старшие среди братьев, епископ или апостол. Убить недолго, а убить предателя даже приятно, как волка или медведя, но что, - если Главк погибнет безвинно? как-же брать на совесть новое убийство, новый грех и новое оскорбление Агнца?

- На суд нет времени, мой сын, - отвечал Хилон, - так как изменник прямо из Острания пойдет к цезари в Анций, или спрячется в доме одного патриция, которому служит, но я тебе дам знак; если ты его покажешь после убийства Главка, - то и епископ и великий апостол благословят твой поступок.

Сказав это, он вынул мелкую монету. Поискав за поясом нож, и найдя его, он выскоблил на сестерции острием знак креста - и подал работнику.

- Вот приговор Главку и знак для тебя. Когда, по устранении Главка, ты покажешь его епископу, то он простит тебе и то убийство, которое ты нечаянно совершил.

Работник как-бы против воли протянул руку к монете, но первое убийство было еще так свежо в его памяти, - что он чувствовал страх.

Хилон понял, что надо дать какие-нибудь доказательства, назвать какие-нибудь имена, ибо в противном случае в сердце великана может вкрасться сомнение. И вдруг в его голове блеснула счастливая мысль.

- Послушай, Урбан, - сказал он. - Я живу в Коринфе, но родом из Коса, и здесь, в Риме, поучаю Христовой вере одну находящуюся в услужении девицу с моей родины, по имени Эвникию. Она служит "одевальщицей" в доме приятеля цезаря, некоего Петрония. Вот в этом-то доме я и слышал, как Главк предлагал выдать всех христиан, и кроме того, обещал другому приспешнику императора, Виницию, найти между христианами девицу...

Тут он остановился и с удивлением посмотрел на работника, глаза которого вдруг засверкала, как у зверя, а лицо приняло выражение дикого гнева и угрозы.

- Что с тобой? - спросил он почти со страхом.

Грек замолчал; взяв за руки работника, он повернул его так, чтобы свет месяца падал прямо на лицо его, - и начал внимательно вглядываться Видно было, что в душе Хилон колебался, разспрашивать-ли далее и сразу все выяснить, или пока ограничиться тем, что узнал или о чем догадался.

В конце-концов превозмогла врожденная его осторожность. Он глубоко вздохнул, положив ладонь на голову работника, спросил торжественным выразительным голосом:

- Итак при святом крещении тебя нарекли Урбаном?

- Да, отче.