Quo vadis.
Часть четвертая.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть четвертая. Глава VIII. (старая орфография)

VIII.

Вечером того-же дня Виниций, проходя через форум к себе домой, увидал при входе в vicus Tuscus золоченые носилки Петрония, которые несли восемь рослых британцев, остановил их знаком руки, приблизился к занавескам.

- Да будет приятен и покоен сон твой, - закричал он смеясь, увидев заснувшого Петрония.

- Ах! это ты! - сказал проснувшийся Петроний. - Да, я задремал, потому что ночь я провел на Палатинском холме. Я вышел теперь, чтобы купить себе что-нибудь для чтения в Антии... Что слышно?

- Ходишь по книжным лавкам?

- Да. Я не хочу производить безпорядок в библиотеке, а потому на дорогу я делаю особые запасы. Кажется, вышли новые сочинения Музония и Сенеки. Я ищу также Персия и одно издание эклог Виргилия, которого у меня нет. Ох! как я устал, и как болят у меня руки от развертыванья свертков... так как, как только я попадаю в книжную лавку, любопытство одолевает меня посмотреть и то и другое. Был я у Авирона, у Атракта на Аргелите, а раньше еще у Созия на viens Sandalarius. Клянусь Кастором! Как я спать хочу!..

- Ты был на Палатинском холме, а потому я спрашиваю тебя, что там слышно? Или знаешь что? Отошли носилки и свертки с книгами и пойдем ко мне. Мы поговорим об Антии и еще кое о чем.

- Хорошо, - ответил Петроний, выходя из носилок - Но ты, верно, знаешь, что после-завтра мы отправляемся в Антий..

- Откуда-же я могу знать это?

- В каком мире живешь ты? Значит, я первый сообщаю тебе эту новость? Да! будь готов после завтра утром. Горох, настоенный на оливковом масле, не помог, платок на толстой шее не помог и меднобородый охрип. В виду этого, об отсрочке и думать нечего. Он проклинает на чем свет стоит Рим и его воздух, и рад был-бы сравнять его с землею или уничтожить огнем, и ему необходимо море как можно скорее. Он говорит, что запахи, которые ветер несет из узких улиц, вгонят его в гроб. Сегодня во всех храмах делали великия жертвоприношения, чтобы голос возвратился к нему, - и горе Риму и в особенности сенату, если он не скорю возвратится.

- Тогда не зачем было-бы ехать в Ахайю.

- Но разве наш божественный цезарь обладает только этим одним талантом? - ответил смеясь Петроний. - Он выступил-бы на олимпийских играх со своим пожаром Трои, как поэт, как возница, как музыкант, как атлет... да что! даже как танцовщик и во всех случаях получил-бы все венки, предназначенные для победителей. Знаешь-ли ты отчего эта обезьяна охрипла? Со вчерашняго дня ему захотелось сравняться в пляске с нашим Парисом, он протанцовал нам приключение Леды и при этом вспотел и простудился. Он весь был мокрый и склизкий, как угорь, только-что вынутый из воды. Он переменял маски одну за другой, кружился, как веретено, махал руками, как пьяный, даже отвращение брало смотреть на это толстое брюхо и тонкия ноги.

- Парис учил его в продолжение двух недель, но, представь себе Агенобарба в виде Леды, или в виде бога-лебедя. Вот так лебедь! - нечего говорить! Но он хочет выступить публично с этой пантомимой, сначала в Антии, а потом в Риме.

- Он повредил уж себе и тем, что публично пел, но только подумать, что римский цезарь выступит, как мимик, - нет! этого даже и Рим не вынесет!

- Дорогой мой! Рим все вынесет, а сенат объявит благодарность "отцу отечества", - и через минуту Петроний прибавил:

- А толпа будет еще гордиться тем, что цезарь её - тут.

- Суди сам, можно-ли было еще более оподлиться!

Петроний пожал плечами.

- Ты себе живешь дома, в своих думах то о Ливии, то о христианах, и вероятно даже не знаешь, что случилось несколько дней тому назад. Нерон публично отпраздновал свадьбу свою с Пнеагором, который выступил в качестве невесты. Казалось-бы, что мера безумия уже переполнена, - не правда-ли? И что-ж ты думаешь? Пришли приглашенные фламины и торжественно поженили их. Я был при этом! И я много могу вынести, но однако, сознаюсь, подумал, что боги, если они существуют, должны были-бы подать какой-нибудь знак... но цезарь не верит в богов - и он прав.

- На то он в одном лице и верховный жрец, и бог, и атеист, - сказал Виниций.

- Правда! Это не приходило мне в голову, а такого соединения еще свет не видал, и помолчав прибавил: - Надо еще сказать, что этот верховный жрец, который не верит в богов и этот бог, который издевается над ними, боится их, как атеист.

- Доказательством этого служит то, что произошло в храме Весты.

- Вот так свет!

- Каков свет, таков и цезарь! Но это не протянется долго.

Разговаривая таким образом, они вошли в дом Виниция, который весело велел подавать ужин и потом обратившись к Петронию сказал:

- Нет! дорогой мой, свет должен переродиться.

- Мы не переродим его, - отвечал Петроний, - хотя-бы потому, что во времена Нерона человека, все равно, что мотылек: живет в солнечных лучах милости, но при первом, холодном дуновении гибнет... хотя-бы и не желал этого. Клянусь сыном Майи: я много раз спрашивал, себя, каким чудом такой Люций Сат.урипн мог дожить до девяносто-трех лет, пережить Тиверия, Калигулу и Клавдия? Но довольно об этом: не позволишь-ли ты мне послать твои носилки за Эвникой. У меня прошла охота спать и мне хотелось-бы повеселиться. Скажи, чтобы к ужину пришел цитрист, а потом мы потолкуем об Антш. Надо об этом подумать, в особенности тебе.

Виниций отдал приказание, чтобы послали за Эвникой, но объявил, что над путешествием в Антий он и не думает ломать себе голову. Пусть себе ломают ее те, которые не умеют жить иначе, как в лучах милости цезаря. Свет не кончается на Палатинском холме, - в особенности для тех, у кого в сердце и в душе есть кое-что другое.

И он говорил это так небрежно, с таким оживлением, так весело, что все это поразило Петрония и, посмотрев на Виниция, он сказал:

- Что с тобой делается. Ты сегодня такой, каким был тогда, когда носил золотую буллу на шее.

- Я счастлив, - отвечал Виниций. - Я нарочно позвал тебя, так как имею тебе сказать кое-что.

- Что с тобой случилось?

- Что-то такое, чего я не отдал-бы за всю римскую империю!

Сказав это, он сел, оперся локтями на поручни кресла и стал говорить, с улыбающимся лицом и сияющим взором.

- Помнишь, как мы вместе были у Авла Плавция и ты в первый раз увидал там божественную девушку, которую ты сам назвал зарей утренней и весной? Помнишь эту Психею, эту несравнимую, эту прекраснейшую из девушек и богинь ваших?

Петроний глядел на него с таким изумлением, как будто хотел убедиться, в порядке-ли голова его.

- На каком языке говоришь ты? - сказал он наконец. - Разумеется я помню Лигию.

А Виниций сказал:

- Я жених её.

Но Виниций вскочил и позвал диспенсатора.

- Пусть все рабы до единой души соберутся сюда!, живо!

- Ты жених её? - повторил Петроний.

Но еще прежде чем он успел опомниться от изумления, огромный атрий дома Виниция наполнился людьми, запыхавшись бежали старики, мужчины в цвете лет, женщины, мальчики и девочки. С каждой минутой атриний наполнялся все больше и больше, - в корридорах, называемых "fauces", слышались голоса, зовущие друг друга на различных языках. Наконец все они встали тесной толпой у стены и у колонн, а Виниций, встав около имплювия, обратился к Демасу вольноотпущеннику и сказал:

- Те, кто прослужили в доме моем двадцать лет, должны собраться завтра к претору, где получат свободу, остальные - получат по три золотых монеты и удвоенную порцию еды в продолжение недели. В загородные эргастулы послать приказ, чтобы освободить всех от наказаний, снять кандалы с ног рабов и накормить до сыта - знайте, что для меня настал счастливый день, - и я хочу, чтобы была радость в доме.

Все стояли некоторое время молча, как-бы не веря ушам своим, потом руки всех поднялись сразу и из уст всех вылетел крик:

- А-а! господин! а-а-а!

Виниций отпустил их знаком руки, - и хотя они все хотели благодарить его и упасть к ногам его, но поспешно вышли; наполнился радостью весь дом от подвалов до чердаков.

- Завтра, - сказал Виниций, - я велю им еще собраться в саду и нарисовать знаки, какие они захотят. Тех, кто нарисует рыбу, освободит Лигия.

Но Петроний, который ничему долго не удивлялся, уж успокоился и спросил:

- Рыбу? Ах! помню Хилон говорил: это эмблема христиан.

И потом он протянул руку по направлению к Виницию и сказал:

- Счастье там, где видит его человек. Пусть Флора в продолжении многих лет сыплет вам цветы под ноги. Желаю тебе всего того, что ты сам себе желаешь.

- Благодарю тебя, потому что я думал, что ты будешь меня отговаривать, а это, видишь, было-бы потерянное время.

- Ах! изменник! - ответил весело Виниций, - разве ты забыл, что говорил мне когда-то, когда мы выходили из дома Грецины?

Но Петроний хладнокровно отвечал:

- Нет! но я изменил свое мнение.

И через минуту он прибавил:

для него вывези из древняго царского рода. И что-ж? У него была-бы хорошая жена, а у нас хорошая августа. Клянусь Протеем и его морской пучиной! И всегда буду изменять свое мнение, если сочту это подходящим или выгодным. Что касается Лигии, её царское происхождение достовернее чем пергамские предки Актеи. Но в Антии ты остерегайся Поппеи, она мстительна!

- И не думаю! Ни единый волос в Антии не упадет с головы моей.

- Если ты думаешь, что ты удивишь меня еще раз, - то ты ошибаешься, но откуда у тебя эта уверенность?

- Мне сказал это Петр Апостол.

- Ах! тебе сказал это Петр Апостол! На это нет возраженья, но позволь, однако, чтобы я принял некоторые меры предосторожности, хотя-бы для того, чтобы Петр Апостол не оказался ложным пророком, так как если-бы Петр Апостол случайно ошибся, он мог-бы потерять твое доверие, которое наверное и впредь пригодится Петру Апостолу.

- Еще один вопрос: ты уж сделался христианином?

- Пока нет еще, по Павел из Тарса поедет со мной, чтобы объяснить мне учение Христа, - и потом я приму крещение, потому что то, что говорил ты, что они враги жизни - неправда!

- Тем лучше для тебя и для Лигии, - отвечал Петроний.

Потом, пожав плечами, он сказал как-бы самому себе:

А Виниций отвечал с таким жаром, как будто был сам крещен.

- Да, тысячи и десятки тысяч живут в Риме, в городах Италии, в Греции и Азии. Христиане есть и в легионах и среди преторианцев и даже в самом дворце цезаря. Это учение исповедуют рабы и граждане, бедные и богатые, народ и патриции. Знаешь-ли ты, что Корнелии - христиане, что Помпония Грецина христианка, что вероятно Октавия была ею, а Актея наверное христианка? Да! это учение охватит весь мир и одно может возродить его. Не пожимай плечами, потому что, кто знает, может быть через месяц или через год ты сам примешь его.

- А? - сказал Петроний. - Нет! клянусь солнцем Веры! Я не приму его, хотя-бы в нем заключалась правда и мудрость, не только человеческая, но и божеская... Это потребовало-бы усилий, а я но люблю трудиться... Это потребовало-бы отречений, а я не люблю отказываться ни от чего в жизни. С твоей натурой, похожей на огонь и кипяток, всегда могло случиться что-нибудь подобное, но со мной? - у меня есть мои геммы, мои камеи, мои вазы и моя Эвника. В Олимп я не верю, но устраиваю его себе на земле и я буду процветать, до тех пор, пока меня не пронзят стрелы божественного стрельца или пока цезарь не повелит мне вскрыть себе жилы. - Я больше всего люблю запах фиалок и удобный триклиний. Я люблю даже нагих богов... как реторическия фигуры, - и Ахайю, куда я собираюсь отправиться с нашим тучным, тонконогим, несравненным, божественным цезарем, августом... Геркулесом, Нероном!..

Говоря это, он развеселился при одной мысли, что он мог-бы принять учение рыбаков галилейских и стал напевать вполголоса:

но остановился, когда глашатай подал знак, что Эвника приехала.

Сейчас-же по её прибытии подали ужин, во время которого, после нескольких песен, исполненных цитристом, Виниций рассказал Петронию о посещении Хилона и о том, как это посещение подало ему мысль отправиться прямо к апостолам и что эта мысль пришла ему во время сеченья Хилона.

Петроний, которым снова стала овладевать дремота, приложила, руку ко лбу и сказал:

может быть современем сенаторы будут кланяться ему, как кланяются теперь нашему воину Ватиниго. - Доброй ночи.

И сняв венки, они вместе с Эвникой стали собираться домой, а, когда они вышли, Виниций отправился в библиотеку и стал писать Лигии следующее:

"Когда ты откроешь свои красивые глаза, я хочу, божественная, чтобы это письмо сказало-бы тебе: добрый день! Потому-то я и пишу сегодня, хотя завтра увижу тебя. Цезарь послезавтра выезжает в Антий и я, увы, должен сопровождать его. Я ведь уж говорил тебе, что не послушать его значило-бы рисковать жизнью, - а теперь у меня не было-бы храбрости умереть.

"Но, если ты не хочешь, напиши мне одно слово, - и я останусь, а делом Петрония будет отвратить от меня опасность. Сегодня, в радостный день, я раздал награды всем рабам, а тех., кто прослужил в доме 20 лет, я поведу завтра к претору, чтобы освободить их.

"Ты, дорогая, должна похвалить меня за это; мне кажется, что это будет согласно с тем милосердым учением, которое ты исповедуешь, и повторяю, я сделал это для тебя. Я скажу им завтра, что свободой своей они обязаны тебе, чтобы они были благодарны и славили имя твое. За это я сам отдаюсь в рабство счастью и тебе, - и желаю, чтобы я никогда не знал освобождения. Да будут прокляты Аптий и путешествие Агенобарба. Трижды, четырежды счастлив я, что я не так умен, как Петроний, потому что тогда я должен был-бы ехать в Ахайю. Тем временем минута прощанья усладит мне воспоминанья о тебе. Как только у меня будет возможность вырваться, я сяду на коня и поеду в Рим, чтобы глаза мои утешались видом твоим, и уши мои голосом твоим. А когда мне самому нельзя будет - я пошлю раба с письмом, чтобы получить весть о тебе. Не сердись, что я называю тебя божественной. - Если ты не позволишь, - я послушаю, но теперь я иначе еще не умею. Приветствую тебя всей душой из будущого дома твоего".