Quo vadis.
Часть пятая.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть пятая. Глава III. (старая орфография)

III.

Урс черпал воду из цистерны и вытягивая на веревке двойные амфоры, напевал вполголоса чудную лигийскую песенку и бросал веселые взгляды на Лигию и Виниция, белевших, как статуи, среди кипарисов в глубине садика Линна. Желто-лиловые цвета кидал на них сумрах заката, а они мирно беседовали, держась за руки, в тишине наступавшого вечера.

- А тебе, Марк, не достанется за то, что ты оставил Антий без ведома, цезаря? - спрашивала Лигия.

- Нет, дорогая моя, - отвечал Виниций, - цезарь объявил, что запирается на два дня с Териносом и будет слагать новые песни. Он это часто делает и тогда уж ни о чем не думает и ничего не знает. Да что мне цезарь, когда я наконец с тобой и гляжу на тебя! Я так тосковал; в последнее время, я потерял сон. Иногда, задремав от утомления, я вдруг просыпался с мыслью, что тебе грозит опасность; по временам мне снилось, что у меня увели лошадей, на которых я должен был перенестись из Антия в Рим и на которых действительно перелетел это пространство так быстро, как ни один императорский гонец. И больше быть без тебя я и не смог-бы. Я так тебя люблю, моя дорогая, самая дорогая для меня в свете!

- Я знала, что ты приедешь. Два раза Урс по моей просьбе выбегал на Карину, распрашивал о тебе и в твоем доме. Линн смеялся надо мной, Урс тоже.

И в самом деле Лигия ожидала Виниция, это было видно из того, что вместо обычной черной одежды на ней была белая мягкая стола, и из её изящных складок голова и плечи глядели, как первые весенние цветы из-под снега. Несколько розовых анемонов украшали её волосы.

Виниций прижал её руку к своим устам, потом они сели на каменной скамейке среди дикого винограда и молча сидели, плечом к плечу, глядя на звезды, которых последний отблеск дрожал, исчезая в их очах.

Мало-по-малу их охватило обаяние этого чудного тихого вечера.

- Как тихо здесь и как хорош мир, - промолвил Виниций, сдерживая голос. - Какая чудная, тихая ночь наступает. Я чувствую что я так счастлив, как никогда в жизни. Скажи мне Лигия, что-же это такое? Я никогда не допускал, чтобы могла быть такая любовь. Я думал, - она просто огонь в крови, страсть, и только теперь я вижу, что можно любить каждой каплей крови, всем своим существом, и вместе с тем испытывать такое сладостное, бесконечное спокойствие, как будто душу покоят разом и сон, и смерть. Это для меня ново. Я гляжу на эти застывшия деревья, и кажется, что спокойствие их вселилось в меня. Теперь я только понял, что может быть такое счастье, о котором до сих пор никто и не ведал. Теперь я понимаю, почему и ты, и Помпония Грецина такия светлые, тихо-радостные... Сомненья нет!.. Вам это дает Христос.

А Лигия, положивши в эту минуту свою чудную головку к нему на грудь, прошептала:

- Мой дорогой Марк...

И не могла продолжать. Чувство радости и благодарности, мысль, что она теперь может любить его, лишили ее голоеа, глаза наполнились слезами. Виниций обнимал её маленькое тело своей рукой, прижимал к себе и затем сказал:

- Лигия! Да будет благословенна минута, когда я в первый раз услыхал Его имя.

Она тихо отвечала ему:

- Я люблю тебя, Марк.

Потом они, снова взволнованные, умолкли, не будучи в силах продолжать разговор. Последния лиловатые тени на кипарисах исчезли, и молодая луна засеребрила деревья сада.

Немного спустя Виниций стал говорить:

- Я знаю... Не успел я прийти, не успел поцеловать твои милые руки, как тотчас прочитал в твоих глазах вопрос: постиг-ли я божественное учение, в которое уверовал, крестился-ли я? Нет! Я еще не принял крещения, но знаешь, цветик мой, почему? Павел сказал мне: "Я убедил тебя, что Бог пришел в мир и пострадал в нем на кресте для спасения нашего, но Петр первый благословил тебя, первый простер над тобою свою руку; пусть-же он омоет тебя и в живом источнике спасения. А я кроме того хотел, чтобы ты, дорогая, видела мое крещение, и чтобы Помпония была моей матерью крестной. Вот почему я до сих пор не окрещен, хотя и верю в Спасителя и Его кроткое учение. Павел меня убедил, он меня обратил; да и могло-ли быть иначе? Как-же я мог-бы не поверить, что Христос пришел в мир, раз это говорит Петр, Его ученик, и Павел, которому Он являлся. Как-же я мог-бы не поверить, что Он Бог, когда Он воскрес из мертвых? Его видели и в городе, и на горе, и над озером, - видели люди, уста которых никогда не знали лжи. Я уже тогда этому верил, когда слышал Петра в Острании: я уже тогда сказал себе: на целом свете мог-бы солгать кто угодно другой, но только не он, сказавший "я это видел". Но учения вашего я боялся. Мне казалось, что оно отнимет тебя у меня. Я думал, что в нем нет ни мудрости, ни красоты, ни счастья. Теперь-же, когда я познал его, что-ж-бы я был за человек, если-бы не хотел, чтобы на земле царила правда - а не ложь, любовь - а не ненависть, добро - а не насилие и зло, верность и преданность - а не вероломство, прощение - а не месть. Да ктоже-бы не хотел, не желал страстно всего этого? А ведь именно всему этому учит ваше учение. Другие тоже хотят справедливости, но только оно одно делает справедливым сердце человека. И кроме того, оно делает сердце чистым, как твое, например, или Помпонии. Я был-бы слеп, если-бы не видел всего этого. А если сверх того Бог-Христос обещает нам жизнь вечную и вечное блаженство, какое только может дать Всемогущий Бог, то чего-же еще больше может желать человек? Если-бы я спросил Сенеку, почему он проповедует добродетель, когда подлость приносит часто большее счастье, он не мог-бы ответить ничего путного. А я знаю теперь, зачем желанна добродетель. Потому что любовь и добро изливает Христос, для того чтобы тогда, когда смерть смежит мне очи, вновь обрести и жизнь, и счастье, и себя самого, и тебя, моя дорогая... Как-же не полюбить и не принять учения, которое возвещает правду, уничтожает смерть? Кто-бы не предпочел добра злу? Я думал, что ваше учение враждебно личному счастью, по Павел убедил меня, что оно не отнимает, а увеличивает его. Все это едва помещается в моей голове, но я чувствую, что это так, потому что никогда не был так счастлив, как теперь, да и не мог-бы быть, хотя-бы и взял тебя силой в свой дом. Вот ты за минуту раньше сказала мне: "люблю тебя", а ведь этих слов я не извлек-бы из твоей груди даже всею силою римского могущества. О, Лигия! Ум говорит, что это учение лучшее и божественное, сердце чует это, а кто-же станет бороться с такими двумя силами?

Лигия слушала Виниция, устремив на него свои голубые глаза, блестевшие при свете месяца, словно какие то чудные, таинственные цветы, покрытые росою.

- Правда, Марк, это так, - сказала она еще сильнее прижимая голову к груди Виниция.

чем-то вечным, не подлежащим ни случаю, ни смерти, ни разрушению. Сердца их наполнены были убеждением, что что-бы не случилось, они не перестанут любить друг друга и принадлежать друг другу. Их душу охватывало какое-то невыразимое спокойствие. Виниций чувствовал, что эта любовь не только чиста и глубока, но вместе с тем и нова, такая, какой еще мир не знал до того времени, да и не мог знать. Она слагалась в его душе изо всего разом: и Лигия, и Христово учение, и серебристый свет месяца, почивший на кипарисах и эта чудная ночь - весь мир, казалось, был наполнен его любовью к Лигии.

- Ты есть душа души моей, ты для меня дороже всего на свете. Разом будут биться сердца наши, молитвы наши будут общия и вместе будем мы благодарить Христа. О! дорогая моя! Жить вместе, вместе почитать милосердого Бога и знать, что когда придет смерть, наши очи снова откроются, как после благого сна, для другого света, - чего, можно желать лучшого? Я удивляюсь только тому, что не понял этого раньше. И знаешь, что кажется мне теперь? Что против этого учения никто не устоит! Через двести или триста лет его признает весь мир; люди забудут об Юпитере - и не будет других богов, кроме Христа, и других храмов, кроме христианских. Кто -бы не захотел собственного счастья? Ах, да, я слышал беседу Павла с Петронием, - и знаешь, что в конце-концов сказал Петроний? "Это не для меня и, но ничего больше ответить не сумел!

- Повтори мне слова Павла, - сказала Лигия.

- Это было у меня, вечером. Петроний стал небрежно говорить и шутить, как он это делает всегда, и тогда Павел сказал ему: "Как ты, мудрый Петроний, можешь отвергать, что Христос существовал и воскрес из мертвых, когда тебя тогда еще на свете не было, а Петр и Иоанн видели его, - и я видел по дороге в Дамаск? Поэтому, прежде всего, пусть мудрость твоя докажет, что мы - лжецы, а уж потом отрицай наши показания". Петроний отвечал, что он и не думает отвергать, так как знает, что совершается много непонятных вещей, которые, тем не менее, подтверждаются людьми, достойными доверия. Но - прибавил он - открытие какого-нибудь чужеземного Бога - это одно дело, и признание нового учения - другое. "Я не хочу, - сказал он, - знать ни о чем таком, что могло-бы испортить мне жизнь и уничтожить красоту её. Не в том дело, истинны-ли наши боги, а в том, что они прекрасны, - нам с ними весело, и мы можем жить с ними без забот". - На это Павел отвечал: "Отбрасывать ученье любви, справедливости и милосердия из страха перед жизненными заботами - ты подумай только, Петроний, разве жизнь ваша действительно беззаботна? Вот и ты, господин, и никто из самых богатых и могущественных людей не знает, засыпая вечером, не разбудит-ли вас смертный приговор? Но ты скажи мне, если-бы цезарь признал это учение, которое проповедует любовь и справедливость, разве твое счастье не было-бы полнее? Ты опасаешься за свои радости, но разве жизнь не была-бы веселее? А что касается услады жизни и красоты, если вы настроили столько красивых храмов и статуй в честь злых, мстительных, развратных и неискренних богов, то отчего-бы вы не сделали этого из уважения к единому Богу любви и правды? Ты хвалишь свою судьбу потому, что ты богат и живешь в роскоши, но ты мог-бы быть и бедным и покинутым, хотя ты и происходишь из знатного дома, а тогда тебе по истине было-бы лучше жить, если-бы люди признавали Христа. В вашем городе есть даже богатые родители, которые не желают утруждаться воспитанием детей и часто выбрасывают их из дому, - и эти дети называются алюмнами, и ты, господин, мог-бы быть таким алюмном. Но если-бы родители твои жили согласно нашему учению, то с тобой не могло-бы этого случиться. Если-бы ты, достигнув зрелых лета, женился на любимой женщине, хотел-бы ты, чтобы она осталась тебе верной до смерти? А между тем взгляни, что у вас делается:, сколько срама, сколько позора, сколько измены верности супружеской! Ведь вы сами удивляетесь, когда встречаетесь с женщиной, которую называете univera. Но я говорю тебе, что та, которая будет Христа носить в сердце своем, не нарушит верность мужу и христианские мужи сохранят верность женам. Но вы не уверены ни в владыках ваших, ни в отцах ваших, ни в женах, ни в детях, ни в слугах. Перед вами дрожит весь мир, а вы дрожите перед своими рабами, потому что вы знаете, что каждый час они могут пойти против вашего гнета страшной войной, ката не раз шли. Ты богат, но не знаешь, не прикажут-ли тебе завтра бросить твое богатство; ты молод, но, может быть, завтра тебе придется умереть. Ты любишь, но тебя подстерегает измена; ты наслаждаешься своими виллами и статуями, но, может быть, завтра ты будешь изгнан на Пандатарию; у тебя тысячи слуг, по завтра эти слуги могут выпустить тебе кровь. А если это так, то как-же ты можешь быть спокоен, счастлив и жить в радости? А я распространяю любовь и распространяю учение, которое повелевает владыкам любить подданных, повелевает господам любить рабов, невольникам служить ради любви, распространяет справедливость и милосердие, а в конце концов обещает счастье бесконечное и безбрежное, как море. Как-же ты, Петроний, можешь говорить, что это учение портит жизнь, если оно направляет ее, и если ты сам был-бы в сто раз счастливее и покойнее, когда-бы оно охватило мир так, как охватило его ваше владычество римское".

"это не для меня", и притворившись, что ему хочется спать, вышел, а на прощанье прибавил: "Я предпочитаю свою Эвнику твоему учению, иудей, но не хотел-бы спорить с тобой публично". Но я всей душой прислушивался к словам его, а когда он говорил о наших женщинах, я всем сердцем восхвалял учение, в котором ты выросла, как весной выростают лилии. И я думал: вот Поппея, бросившая двух мужей ради Нерона, вот Кальвия Криспинилла, вот Нигида, вот почти все, которых я знаю, кроме одной Помпонии, торговали своей верой и клятвами, - и только ты одна, только, ты моя Лигия, не изменишь, не обманешь меня и не погасишь очага, хоть-бы все изменили мне, все на кого я возлагал надежду. Я в душе моей говорил тебе: чем-же я отблагодарю тебя, если не любовью и уваженьем? Чувствовала-ли ты, что там в Антии я говорил мягче, а ночи еще жизнь и счастье - с тобой и говорил постоянно, без устали, как будто ты была при мне? Я в сто раз больше люблю тебя за то, что ты бежала от меня из дома цезаря. И я уж не хочу его. Не хочу его роскоши я музыки, - хочу только тебя одну. Скажи только слово, и мы покинем Рим, чтобы поселиться где-нибудь далеко.

А она, не поднимая головы с плеча его, подняла задумчиво глаза свои на посеребренные верхушки кипарисов и ответила:

- Хорошо, Марк. Ты писал мне о Сицилии, где и семья Авла хочет поселиться на старости лет...

А Виниций с радостью прервал ее:

- Да, дорогая моя! Земли наши находятся по близости друг от друга. Это чудный берег, где климат еще теплее римских, благоухающия и светлые... Там одно и то-же.

- Там можно забыть о заботах. В лесах среди оливковых деревьев будем мы гулять и отдыхать в тени. О Лигия! Какая это жизнь! - Любить друг друга, вместе глядеть на небо, на море, вместе почитать милосердого Бога, делать вокруг добро и отдавать справедливость - в покое.

Они замолчали, думая о будущем; он только все сильнее прижимал ее к себе, а на руке его блестел при свете луны золотой воинский перстень. В квартале, населенном бедным рабочим людом все уж спало, и ни один звук не нарушал тишины.

- Ты позволишь мне видеть Помпонию? - спросила Лигия.

- Да, дорогая. Мы будем приглашать их в дом наш, или сами поедем к ним. Хочешь, мы возьмем с собой Петра апостола? Он измучен летами и трудом. Павел также будет навещать нас, он обратит Авла Плавция - и как солдаты образовывают колонии в далеких странах, так и мы образуем колонию христиан.

- Нет, Лигия, нет! это я почитаю тебя и поклоняюсь тебе. Дай мне руку.

- Я люблю тебя.

И он прильнул губами к её белой, как цвет жасмина, руке - и одну минуту они слышали только биенье собственных сердец. В воздухе не чувствовалось ни малейшого ветерка и кипарисы стояли неподвижно, как будто удерживали дыханье в груди...

Но, вдруг, тишина была прервана неожиданным рычаньем, как бы выходящим из под земли. Дрожь пробежала по всему телу Лигии. А Виниций встал и сказал:

И они оба стали прислушиваться. Тем временем первому реву ответил другой, третий, десятый, со всех сторон.

воле и пустыне. Так и теперь они затосковали - и подавая друг другу голос в ночной тиши они наполняли ревом своим весь город. В этом было что-то невыразимо грозное и печальное, но Лигия, которой ясные и спокойные мечты о будущем разсеялись при звуке этих голосов, слушала их сердцем стесненным какой-то тревогой и грустью.

Виниций обнял ее рукой и сказал:

- Не бойся, дорогая. Игры приближаются, а потому все виварии переполнены.