Quo vadis.
Часть пятая.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть пятая. Глава V. (старая орфография)

V.

Нерон играл и пел гимн в честь "владычицы Кипра", он сам составил и текст и музыку. В этот день он был в голосе и чувствовал, что его музыка действительно увлекает присутствующих. Это сознание придавало силу звукам, которые он. извлекал из груди, и так взволновало его душу, что он казался вдохновенным свыше. В конце пенья он даже побледнел, искренно растроганный. И первый раз в жизни он не хотел слушать похвал присутствующих. С минуту сидел он с поникшей головой, держа цитру в руках, потом вдруг встал и сказал:

- Я утомлен, мне нужен воздух. Настройте покамест цитры. - Он повязал горло шелковым платком и затем сказал, обращаясь к Петронию и Виницию, сидевшим в углу залы: - Вы пойдете со много. Ты, Виниций. дай мне руку, я чувствую себя слабым, а Петроний будет говорить мне о музыке.

Они вышли вместе на террасу дворца, выложенную алебастром и посыпанную шафраном.

- Тут легче дышится, - сказал Нерон: - Душа моя взволнована и грустна, хотя я и вижу, что могу выступить публично с тем, что пропел вам теперь на пробу, это будет такой триумф, какого еще не получал ни один римлянин.

- Ты можешь выступать и здесь, в Риме, и в Ахайе. Я удивляюсь тебе всем сердцем и умом, божественный, - отвечал Петроний.

- Верю. Ты слишком ленив, чтобы принуждать себя в похвалам. И ты искренен, как Туллий Сенецион, но больше него понимаешь. Скажи мне, что ты думаешь о музыке?

- Когда я слушаю стихи, когда я гляжу на колесницу, которою ты управляешь в цирке, на прекрасную статую, храм или картину, я чувствую, что вполне охватываю то, что вижу, и мой восторг заключает в себе все то, что могут дать эти вещи. Но когда я слушаю музыку, в особенности твою, передо много раскрываются все новые и новые красоты и восторги. Я устремляюсь за ними, хватаю их, но не успеваю воспринять их, как наплывают новые совершенно так, как волны морския, которые идут из бесконечности. Музыка - тоже море. Мы стоим на одном берегу и видим даль, но другого берега невозможно увидеть.

- Ах, какой ты глубокий знаток! - сказал Нерон. С минуту они ходили в молчании и только шафран тихо шелестел под их ногами.

- Ты выразил именно мою мысль, - сказал наконец Нерон, - и потому повторяю тебе, что говорил уже не раз, во всем Риме ты один способен понять меня. Да! То же думаю о музыке и я. Когда я играю и пою, я вижу такия вещи, о которых не ведал, что они существуют в моем государстве или даже в целом свете. Вот я - цезарь, - мир принадлежит мне, я всемогущ, а между тем музыка открывает мне новые царства, новые моря и горы, новые восторги, которых я не знал раньше. Часто я не могу их ни назвать, ни понять умом, но я - чувствую их. Я чувствую богов, вижу Олимп. Какой-то неземной ветер веет на меня; как в тумане я различаю какие-то громады, неизмеримые и вместе с тем спокойно ясные, как восход солнца. Весь мир сияет вокруг меня, и я скажу тебе (тут голос Нерона задрожал от неподдельного, истинного изумления), что я цезарь и бог, чувствую себя тогда таким ничтожно малым, как пылинка. Можешь-ли ты поверить этому?

- Да, только великие артисты могут чувствовать свое ничтожество перед искусством...

- Сегодня ночь искренних признаний, и я открываю перед тобою всю душу, как другу, и скажу тебе даже больше... Ты думаешь, что я слеп, или лишен разума. Ты думаешь, я не знаю, что в Риме делают на стенах домов оскорбительные для меня надписи, что называют меня матереубийцей и женоубийцей... Что считают чудовищем, злодеем потому только, что Тигеллин вырвал у меня несколько смертных приговоров против моих врагов... Да, дорогой мой, меня считают чудовищем, и я знаю об этом... Приписали мне так много жестокости, что я не раз сомневался, не жесток-ли я на самом деле? Но они не понимают, что дела человека могут быть жестоки, а сам он может быть вовсе не жестоким. Ах никто не поверит, да, может быть, и ты не поверишь, дорогой мой, что минутами, когда музыка овладевает душою моего, я чувствую себя таким добрым, как дитя в колыбели. Клянусь тебе этими звездами, которые светят над нами, - я говорю истинную правду. Люди не знают, сколько доброты сокрыто в этом сердце и какие сокровища я сам нахожу в нем, когда музыка откроет к ним двери.

Петроний, который ни одной минуты не сомневался, что Нерон в эту минуту говорит искренно, и что музыка действительно может вызвать проявление самых благородных качеств души его, придавленной целыми горами эгоизма, разврата и преступлений, сказал:

- Тебя нужно знать так близко, как я знаю тебя. Рим никогда не умел тебя оценить.

А цезарь сильнее оперся на плечо Виниция, как-бы подавленный бременем несправедливости, и отвечал:

- Тигеллин сказал мне, что в сенате говорят друг другу на ухо, будто Диодор и Теринос играют лучше меня на цитрах. Мне отказывают даже в этом. Но ты, который всегда говоришь мне правду, скажи мне искренно: играют-ли они лучше меня, или одинаково хорошо?

- Ничуть! Твой удар мягче, и вместе с тем имеет больше силы. В тебе виден артист, в них - искусные ремесленники. Положительно! Когда слушаешь их музыку, тогда только хорошо понимаешь тебя.

- Если это так, то пусть они себе живут. Ты не можешь себе представить, какую услугу ты оказал им в эту минуту. И наконец, если-бы я приговорил их, то должен был-бы взять на их место других.

- И вдобавок люди говорили-бы, что из любви к музыке ты губишь музыку в государстве. Никогда не убивай искусства ради искусства, божественный.

- Как ты не похож на Тигеллина, - отвечал Нерон. - Но, видишь, я, собственно говоря, артист во всем, и так как музыка открывает передо мной новые края, об существовании которых я не догадывался, края, которыми я не владею, наслаждение и счастье, которых я не знал, то я и не могу жить обыденной жизнью. Музыка говорит мне, что сверхъестественное существует и вот я ищу его всей силой власти, которую боги отдали в мои руки. Мне иногда кажется, что для того, чтобы достигнуть этих олимпийских высот, нужно сделать что-нибудь такое, чего не делал еще ни единый человек, - нужно возвыситься над человеческим уровнем в добре или зле. Я знаю также, что люди говорят про меня, что я схожу с ума. Но я не схожу с ума, а только ищу! - А если и схожу с ума, то от скуки и нетерпения, что не могу найти. Я ищу! понимаешь меня, - и потому я хочу быть больше, чем человек, ибо только как артист я могу быть больше, чем человек.

Он понизил голос, чтобы Виниций не мог его слышать и, приблизив губы к уху Петрония, прошептал:

- Знаешь-ли ты, что я, главным образом, поэтому и приговорил к смерти мать и жену? - При входе в неизвестный мир, я хотел принести наибольшую жертву, какую только может принести человек. Мне казалось, что после этого должно что-нибудь свершиться, что отворятся какие-то двери, за которыми я познаю что-то еще неизведанное. Пусть-бы то было нечто чудесное и страшное для человеческого понимания, только-бы оно было необыкновенное и великое... Но этой жертвы было мало. Для того, чтобы разверзлись олимпийския двери, нужна была очевидно большая жертва - и пусть будет так, как того требует судьба.

- Увидишь, увидишь скорее, чем ты думаешь. А пока знай, что существуют два Нерона: один такой, каким его знают люди, - а другой - артист, которого знаешь ты один, - и который если убивает, как смерть, или безумствует, как Вакх, то только потому, что его давит пошлость и ничтожество обыденной жизни, - и который хотел-бы уничтожить их, хотя-бы ему пришлось прибегнуть к огню и железу!.. О! как будет пошл этот свет, когда не станет меня. Никто еще не догадывается, даже и ты, мой дорогой, какой я артист. Но я именно за это и страдаю - и я искренно говорю тебе, что душа моя по временам бывает такая печальная, как эти кипарисы, что чернеют перед нами. Тяжело человеку влачить разом бремя наивысшей власти и величайшого таланта...

- Я сочувствую тебе, цезарь, всем сердцем, а со мной земля и море, не считая Виниция, который в душе боготворит тебя.

- И мне он всегда был дорог, - сказал Нерон, - хотя он служит Марсу, а не музам.

- Он прежде всего служит Афродите, - отвечал Петроний.

И он вдруг решил сразу устроить дело племянника и вместе с тем устранить всякия опасности, которые могли-бы грозить ему.

- Он влюблен, как Троил в Крессиде, - сказал Петроний. - Позволь ему, господин, уехать в Рим, иначе он весь высохнет. Знаешь-ли ты, что та лигийская заложница, которую ты подарил ему - отыскалась - и Виниций, уезжая в Антий, оставил ее под присмотром некоего Линна? Я не говорил тебе об этом, пока ты слагал свой гимн, так как это было важнее всего остального. Виниций хотел сделать ее своей любовницей, но когда она оказалась добродетельной, как Лукреция, он пленился её добродетелью и теперь хочет жениться на ней. Она царская дочь, а потому не умалит его, но он настоящий воин: вздыхает, сохнет, стонет, но ждет позволения императора своего.

- Император не выбирает воинам жен. На что ему мое позволение?

- Я говорил тебе, господин, что он боготворит тебя.

- Тем более он может быть уверен в позволении. Она красивая девушка, но слишком узкая в бедрах. Августа Поппея жаловалась мне на нее, что она околдовала нашего ребенка в садах на Палатинском холме...

- Но я сказал Тигеллину, что божества не подчиняются злым влияниям. Помнишь, божественный, как он смутился и как ты сам крикнул: habet!

- Помню.

И Нерон обратился к Виницию:

- Ты любишь ее так, как говорит Петроний?

- Я люблю ее, господин, - отвечал Виниций.

- Так я приказываю тебе ехать завтра-же в Рим, жениться на ней, - и не показываться мне на глаза без обручального кольца.

- Благодарю тебя, господин, от всего сердца и от всей души.

- О, как приятно осчастливливать людей, - сказал цезарь. - Я хотел-бы всю жизнь ничего другого не делать.

- Окажи нам еще одну милость, божественный, - сказал Петроний, - и объяви свою волю в присутствии августы. Виниций никогда не осмелился-бы жениться на существе, к которому августа не расположена, но ты, господин, одним словом разсеешь это нерасположение, если объявишь, что ты сам повелел так.

- Хорошо, - сказал цезарь, - тебе и Виницию я ни в чем не могу отказать.

И он повернул к вилле, а они пошли вместе с ним, исполненные радости, вследствие одержанной победы.

Виниций должен был остановиться, чтобы не кинуться Петронию на шею. Теперь ему казалось, что все опасности и препятствия были устранены.

Нерон, войдя, сел на выложенное черепахой кресло и, шепнув что-то стоящему рядом греческому мальчику, ждал.

Мальчик скоро возвратился с золотым ящичком, - Нерон открыл его и выбрав ожерелье из крупных опалов, сказал:

- Вот камни, достойные сегодняшняго вечера.

- В них отражается заря, - отвечала Поппея, убежденная, что ожерелье предназначается ей.

Цезарь, то поднимал, то опускал розовые камни, - и наконец сказал:

Взгляд Поппеи, полный гнева и изумления, переходил с цезаря на Виниция и наконец остановился на Петронии. Но этот последний, небрежно перегнувшись через ручки кресла, водил рукой по грифу арфы, как будто хотел получше запомнить её форму.

Тем временем Виниций, выразив свою благодарность за подарок, приблизился к Петронию и сказал:

- Чем я отблагодарю тебя за то, что ты сегодня сделал для меня.

- Принеси Эвтерпе пару лебедей, - отвечал Петроний, - хвали песнь цезаря и смейся над предчувствиями. Я думаю, что теперь рычанье львов не будет прерывать ни твой сон, ни сон твоей лигийской лилии.

- Да будет-же Фортуна благосклонна к вам. Но теперь будь внимателен, так как цезарь снова берет формингу. Задержи дыханье, слушай и роняй слезы.

Действительно цезарь взял формингу в руки и поднял глаза кверху. Разговоры в зале прекратились и люди сидели недвижимо, как окаменелые. Только Теринос и Диодор, которые должны были акомпанировать цезарю, повертывая головы, взглядывали то друг на друга, то на губы его, ожидая первых звуков песни.

В эту минуту в сенях поднялось движенье и крик, и через минуту из-за занавеси показался вольноотпущенник императора Фаон, а вслед за ним и консул Леканий.

Нерон нахмурил брови.

При этой вести все вскочили с мест, а Нерон положил формингу и сказал:

- Боги!.. я увижу горящий город и докончу "Трою"!

И потом он обратился к консулу:

- Если я немедленно выеду, удастся-ли мне увидеть пожар?

- Vae misero mihi!.. {"Горе мне несчастному!"...}.

И молодой человек, сбросив тогу, в одной тунике выбежал из дворца.

А Нерон воздел руки к небу и воскликнул: