Quo vadis.
Часть седьмая.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть седьмая. Глава II. (старая орфография)

II.

Петроний вышел от цезаря и велел вести себя к своему дому в Каринах, который был окружен с трех сторон садами, и спереди примыкал к форуму Вецилия, а потому уцелел от пожара.

По этой причине, другие приближенные августа, которые потеряли свои дома и к них целые богатства и множество произведений искусств, называли Петрония счастливцем. Об нем, впрочем, давно говорили, что он первенец Фортуны, а все увеличивающаяся в последнее время дружба цезаря, казалось, подтверждала справедливость этого мнения.

Но теперь этот первенец Фортуны мог размышлять о непостоянстве своей матери, или лучше сказать, о её сходстве с Хроносом, пожирающим собственных детей.

"Если-бы мой дом сгорел, - думал он, а с ним вместе мои геммы, мои вазы этрусския, александрийское стекло и коринфская медь, то, может быть, Нерон действительно забыл-бы свое неудовольствие. Клянусь Поллуксом! подумать, что только от меня зависело быть теперь префектом преторианцев. Если-бы я объявил Тигеллина поджигателем, а он таковой и есть, - я одел-бы его в скорбную тунику, выдал-бы народу, сберег-бы христиан и отстроил-бы Рим. Кто знает, не стало-ли-бы после этого легче жить порядочным людям? Я должен был сделать это, хотя-бы ради Виниция. Если-бы у меня оказалось слишком много работы, я уступил-бы ему должность префекта, и Нерон даже не попробовал-бы воспротивиться этому. Пусть бы Виниций окрестил потом всех преторианцев и даже самого цезаря, чем-бы мне это помешало? Нерон - набожный, Нерон добродушный и милосердный, какое-бы это было смешное зрелище!"

И его беззаботность была так велика, что он стал улыбаться. Но через минуту его мысли обратились в другую сторону. Ему казалось, что он в Антии и что Павел из Тарса говорит ему:

- Вы называете нас врагами жизни, но ответь мне, Петроний: если-бы цезарь был христианин и поступал согласно нашему учению, не была-бы жизнь ваша более спокойной и безопасной.

И вспомнив эти слова, он подумал:

"Клянусь Кастором! скольких-бы христиан ни убили, стольких новых найдет Павел; и если свет не может существовать, опираясь на подлость, то Павел прав... По кто знает, действительно-ли свет не может опираться на подлость, коль скоро он существует. Я сам, который поучился не мало, еще не научился быть достаточно большим подлецом и поэтому мне придется открыть себе жилы... Но, впрочем, этим все равно пришлось-бы кончить, а если-бы даже кончилось не так, то кончилось-бы иначе. Жаль мне Эвнику и мою мирренскую вазу, по Эвника свободна, а ваза последует за мной. Во всяком случае Агенобарб не получит ее. Жаль мне также и Виниция. Наконец, последнее время мне было не так скучно, - я готов! На свете есть много прекрасных вещей, но люди ни большей части так мерзки, что жизни не стоит жалеть. Кто умел жить, тот должен уметь умирать. Хотя я принадлежал к приближенным августа, но я был более свободным человеком чем они предполагают.

Он пожал плечами.

"Они там думают, что у меня дрожат колени и волосы от страха подымаются на голове, а я возвратившись домой, приму ванну из фиалковой воды, потом моя златокудрая сама умастит меня и после завтрака я велю пропеть себе гимн Аполлону, который сложил Антемиос. Я сам говорил когда-то, что о смерти не надо думать, так-как она сама думает о нас, без всякой с нашей стороны помощи. Однако, было-бы по истине удивительно, если-бы существовали какие-нибудь Елисейския поля, а на них тени... Со временем Эвника пришла-бы ко мне и мы бродили-бы по лугам, поросшим асфоделом. Я нашел-бы там общество, получше, чем здесь... Вот шуты! вот фигляры, что за мерзкий сброд без вкуса и лоска. Целый десяток arbiter eleg'antiarum не обратил-бы этих Трималхионов в порядочных людей. Клянусь Переефоной, - с меня довольно! "

И он с изумлением заметил, что уж нечто отделяло его от этих людей. Он хорошо знал их, и знал и раньше, чего они стоили, но теперь они показались ему еще более чуждыми и достойными презрения, чем обыкновенно. Действительно, с него было довольно!

Но потом Петроний остановился и стал размышлять над своим положением. Благодаря его проницательности, он понял, что ему не угрожает немедленная гибель. Нерон воспользовался подходящей минутой, чтобы высказать несколько красивых фраз о дружбе, о прощении, и пока он ими связан. Теперь он должен отыскать какой-нибудь предлог, а пока он найдет его, может пройти не мало времени. "Прежде всего он устроит игры с христианами, - говорил себе Петроний, - и только потом подумает обо мне, а если это так, то не стоит ни безпокоиться об этом, ни изменять порядка жизни. Виницию грозит более близкая опасность!"

И с этой минуты он думал только о Виниции, которого решил спасти..

Четыре рослых раба быстро несли носилки, среди развалин и почернелых труб, которыми еще были полны Карины, но Петроний приказал им бежать, чтобы как можно скорее добраться до дома. Виниций, "инсула" которого сгорела, жил у него и по счастью был дома.

- Ты сегодня видел Лигию? - еще на пороге спросил Петроний.

- Я только-что возвратился от нея.

- Слушай, что я скажу тебе и не теряй времени на разспросы. Сегодня у цезаря решено свалить на христиан вину поджога Рима. Им грозят муки и преследования, которые начнутся немедленно. Возьми Лигию и бегите сейчас-же, хотя-бы за Альпы, или в Африку. И спеши, так-как с Палатинского холма ближе за Тибр, чем отсюда!

Виниций был слишком солдат, чтобы терять время на излишние разспросы. Он слушал с нахмуренными бровями, с сосредоточенным и грозным лицом, но без страха. Видно было, что первое чувство, пробуждавшееся в его натуре в виду опасности было желание борьбы и обороны.

- Иду, - сказал он.

- Одно слово еще: возьми "капсу" с золотом, возьми оружие и горсть твоих людей из христиан. В случае необходимости, отбей Лигию!

Виниций был уже за дверями атрия.

Оставшись один, он стал ходить вдоль колонн, украшавших атрий, раздумывая о том, что может произойти. Он знал, что Лигия и Линн после пожара возвратились в свой прежний дом, который, как и большая часть этого квартала, уцелел, и это было обстоятельство неблагоприятное, так-как иначе их не легко было-бы найти среди толпы. Однако, Петроний надеялся, что на Палатинском холме никто не знает где они живут и, что, во всяком случае, Виниций опередит преторианцев. Ему также пришло в голову и то, что Вителлин, желая одним ударом захватить как можно больше христиан, должен будет растянуть свои сети на весь Рим, т. е. разделить преторианцев на небольшие отряды. "Если он пошлет за ней не больше десяти людей (думал Петроний), то один этот лигийский исполин поломает им кости, а если к нему на помощь подоспеет и Виниций..." И размышляя об этом, он набрался бодрости. Правда, оказать вооруженное сопротивление преторианцам значило почти то-же самое, что начать войну с цезарем. Петроний знал так-же, что если Виниций скроется от мщения Нерона, то это мщение может обратиться на него, но он не очень об этом безпокоился. Наоборот мысль о том как-бы разстроить планы Нерона и Тигеллина даже развеселила его. Он решил не жалеть на это ни дене.гь, ни людей, а так-как Павел из Тарса еще в Антии обратил в христианство большинство его рабов, то Петроний был уверен, что в деле защиты христиан он может разсчитывать на их готовность и самопожертвование.

Приход Эвники прервал его размышления. При виде её все его безпокойства и заботы исчезли безследно. Он забыл о цезаре, о немилости, в которую он попал, о ничтожестве приближенных цезаря, преследованиях, которые угрожали христианам, о Виниции и Лигии, и смотрел только на Эвнику глазами эстетика, влюбленного в чудные черты, и любовника для которого от этих черт веяло любовью. Она. одетая в прозрачную фиолетовую одежду, которая называлась coas vestis, сквозь которую просвечивало её розовое тело, была действительно прекрасна, как божество. Сознавая, что ею любуются и любя его всей душой, всегда жаждущая его ласк, Эвника краснела от радости, как будто была не наложницей, а невинной девочкой.

- Что ты скажешь мне, Харита? - сказал Петроний, протягивая к ней руку,

А она, склонив к нему свою золотую голову, отвечала:

- Господин, Антемиос пришел с певцами и спрашивает какую песнь ты хочешь сегодня услышать?

- Пусть он подождет. Он пропоет нам за обедом гимн про Аполлона, нас окружают развалины и пепел, а мы будем слушать гимн Аполлону! Клянусь рощами Пафоса! когда я вижу тебя в этой соа vestis, мне кажется, что Афродита облеклась в небесное покрывало и стоит передо мной.

- О, господин, - сказала Эвника.

- Подойди сюда, Эвника, обними меня, и дай мне свои губы... Ты любишь меня?

- Больше я не могла-бы любить и самого Зевса.

Сказав это, она прижалась губами к его губам, дрожа от счастья в объятиях его.

Но Петроний сказал:

- А если-бы нам пришлось разстаться?

Эвника со страхом взглянула на него:

- Как господин?

- Не пугайся!.. Видишь-ли, кто знает, не придется-ли мне отправиться в далекое путешествие.

- Возьми меня с собой...

Но Петроний вдруг изменил предмет разговора и спросил:

- Скажи мне, есть-ли в саду, на лугах асфодели?

- В саду кипарисы и лужайки пожелтели от пожара, с миртов спали листья, и весь сад кажется мертвым.

- Весь Рим кажется мертвым, а скоро будет и настоящим кладбищем. Знаешь-ли ты, что выйдет эдикт против христиан и начнутся преследования, во время которых погибнут тысячи людей?

- За что их будут наказывать, господин? Ведь они тихие и добрые люди.

- Поедем к морю. Твои божественные очи не любят глядеть на кровь.

- Да, а теперь я должен выкупаться. Приди в элеотезий и умасти мои руки. Клянусь поясом Киприды! никогда еще я не видал тебя такой прекрасной. Я прикажу сделать тебе ванну в виде раковины, и ты будешь в ней как драгоценная жемчужина... Приди, златокудрая.

И Петроний ушел, а через час они оба в венках из роз с затуманившимися глазами возлегли за столом, уставленным золотой посудой. Им прислуживали мальчики, одетые амурами, а они пили вино из обвитых плющем чаш и слушали гимн в честь Аполлона, который исполнялся под звуки арф и под руководством Антемиоса. Что им было за дело, что вокруг их виллы торчали из развалин печные трубы и порывы ветра разносили пепел сожженного Рима? Они были счастливы и думали только о любви, которая превратила всю жизнь их в божественный сон.

Но прежде чем был окончен гимн, в залу вошел раб, заведующий атрием.

- Господин, - сказал он голосом, в котором слышалась тревога, - центурион с отрядом преторианцев стоит перед воротами и желает видеться с тобой, по приказанию цезаря.

Пение и звуки арф прекратились. Безпокойство передалось всем присутствующим, так как цезарь в сношениях с друзьями не имел обыкновения прибегать к преторианцам и прибытие их в те времена не предвещало ничего хорошого.

Один только Петроний не выказал ни малейшого смущения и сказал, как сказал-бы человек, которому надоели вечные приглашения.

- Они могли-бы дать мне спокойно пообедать.

А потом, обратившись к заведующему атрием, сказал:

- Впусти!

Раб исчез за занавесью; через минуту послышались тяжелые шаги и в залу вошел знакомый Петронию сотник Апер, весь вооруженный и с железными, шлемом на голове.

- Благородный господин, - сказал он, - вот письмо от цезаря.

Петроний лениво протянул свою бедую руку, взял табличку и, пробежав ее взглядом, совершенно спокойно передал Евнике.

- Он будет читать вечером новую песнь "Трои", - сказал он, и приглашает меня прийти!

- Я получил приказание только отдать письмо, - отозвался сотник.

- Хорошо. Ответа не будет. Но ты, может быть, отдохнул бы с нами и выпил кратер вина?

- Благодарю, благородный господин. Кратер вина я охотно выпью за твое здоровье, но отдохнуть не могу, так как я на службе.

- Отчего письмо прислано через тебя, а не через раба?

- Не знаю, господин. Может быть, оттого, что меня послали в эту сторону по другому делу.

- Я знаю, - сказал Петроний, - против христиан.

- Да, господин,

- Некоторые отряды были высланы еще перед полуднем.

Сказав это, сотник выплеснул из чаши немного вина в честь Марса, потом выпил и сказал:

- Пусть боги даруют тебе то, что ты желаешь.

- Возьми и этот кратер, - сказал Петроний.

И затем он подал знак Антемиосу, чтобы тот окончил гимн.

"Меднобородый начинает играть со мной и с Виницием, - подумал Петроний, когда арфы снова зазвучали. - Я отгадываю его намерение! Он хотел испугать меня, послав приглашение через центуриона. Вечером он будет выспрашивать сотника, как я принял его. Нет! нет! Ты не слишком обрадуешься, злая и жестокая кукла. Я знаю, что обиды ты не забудешь, знаю, что гибель меня не минует, но если ты надеешься, что я умоляюще буду глядеть тебе в глаза, что ты увидишь на моем лице страх и покорность, то ты ошибаешься!

- Господин, цезарь пишет: "приходи, если, есть охота". - сказала Эвника, - ты пойдешь?

- Я в прекрасном расположении духа и могу слушать даже его стихи, - отвечал Петроний, - и пойду тем более, что Виниций не может пойти.

После обеда и обычной прогулки, он отдал себя в руки рабынь, которые причесали его и сложили в складки его одежду, а час спустя, прекрасный, как бог, он приказал нести себя на Палатинский холм. Час был поздний; вечер был тих, месяц светил так ярко, что "лампадарии", идущие впереди носилок, погасили свои факелы. По улицам и среди развалин сновал подпивший народ с миртовыми и лавровыми ветками в руках, которые были сорваны в царских садах.

Изобилие хлеба и надежда на необыкновенные игры наполнили радостью сердца народа. Кое-где слышалась песнь, воспевающая "божественную ночь" и любовь; кое-где народ танцовал при свете месяца; рабы несколько раз должны были кричать, чтобы народ очистил дорогу "благородному Петронию" - и тогда толпа раздвигалась, издавая крики в честь своего любимца.

А Петроний думать о Виниции и удивлялся тому, что от него нет никакой вести. Он был эпикуреец, эгоист, но беседуя то с Павлом из Тарса, то с Виницием и слыша ежедневно о христианах, он немного изменился, хотя сам и не замечал этого. От них повеяло на него какое-то дуновение, которое заронило в сердце его какие-то неведомые семена. Кроме собственной особы, его стали интересовать и другие люди, - впрочем к Виницию он всегда был привязан, так как в детстве сильно любил его мать, свою сестру, а теперь принявши участие в его делах, смотрел на них с таким интересом, как на какую-нибудь трагедию.

Он не терял надежды на то, что Виниций опередил преторианцев и бежал с Ливией, или, в крайнем случае, отбил ее. Но он желал-бы быть уверенным в этом, так как предвидел, что ему, может быть, придется отвечать на различные вопросы, к которым лучше было-бы приготовиться.

Остановившись перед домом Тиверия, он вышел из носилок i вошел в атрий, уже наполненный приближенными августа. Вчерашние друзья Петрония, хотя и удивленные тем, что он был в числе приглашенных, еще сторонились от него, но он двигался между ними красивый, свободный, небрежный и такой уверенный в себе, как-будто сам мог раздавать милости. Некоторые даже, видя его, в душе встревожились, не слишком-ли рано стали они показывать ему пренебрежение.

Цезарь, однако, делал вид, что не замечает его и не ответил на его поклон, притворяясь, что занят беседой. Зато Тигеллин приблизился к нему и сказал:

- Добрый вечер, arbiter elegaiitiarum. Ты все еще утверждаешь, что не христиане сожгли Рим?

А Петроний пожал плечами - и хлопая его по спине, как какого-нибудь вольноотпущенника, отвечал:

- Ты так-же, как и я, знаешь, что думать об этом.

- Я не смею сравнивать себя с твоей мудростью.

- И ты отчасти прав, так как в противном случае, после того, что цезарь прочтет нам новую песнь, ты, вместо того, чтобы кричать, как павлин, должен был-бы высказать какое-нибудь мнение, и, конечно, не глупое.

Тигеллин прикусил язык. Он не слишком был рад тому, что цезарю решил прочесть свою новую песнь, потому что это открывало широкое поле, на котором он не мог соперничать с Петронием и, действительно, во время чтения Нерон невольно, по старой привычке, обращал свой взор в сторону Петрония, внимательно, наблюдая за тем, что можно прочесть на лице его. А Петроний слышал, поднимая брони кверху, местами одобрял, местами напрягал внимание, как-бы желая удостовериться, хорошо-ли он слышит. И он то хвалил, то осуждал, требуя поправок или более тонкой отделку некоторых стихов. Сам Нерон чувствовал, что все остальные восторженными похвалами хотят достигнуть только личных целей и лишь один Петроний интересуется поэзией ради нея самой; один он знает ее и если что-нибудь похвалит, то можно быть уверенным, что это достойно похвалы. Понемногу Нерон начал разговаривать и спорить с ним, а, когда, наконец, Петроний усумнился в уместности одного выражения, он сказал ему:

- Ты увидишь из последней песни, зачем я употребил его.

"А! - подумал Петроний, - значит мы дождемся последней песни".

И не один присутствующий, услышав это, подумал про себя:

"Горе мне! У Петрония есть время, он может вернуть к себе расположение цезаря и низвергнуть Тигеллина".

И все снова стали подходить к нему. Но конец вечера был менее счастлив, так как цезарь в ту минуту, когда Петроний прощался с ним, вдруг спросил с злобным и вместе с тем радостным лицом:

- А почему Виниций не пришел?

Если-бы Петроний был уверен, что Виниций и Ливия находятся уже за воротами города, он ответил-бы: "Он женился с твоего разрешения и уехал". Но заметив странную улыбку Нерона, он сказал:

- Твое приглашение, божественный, не застало его дома.

- Скажи ему, что я буду рад увидеть его, - отвечал Нерон, - и передай ему от меня, чтобы он не пропускал игр, на которых выступят христиане.

Петрония встревожили эти слова, так как ему показалось, что они относятся прямо к Ливии. Сев в носилки, он велел отнести себя домой еще скорее, чем утром. Но это было делом не легким. Перед домом Тиберия стояла густая и шумная толпа, - пьяная, как и раньше, но уже не распевающая и танцующая, а как-бы взволнованная. Издалека доносились какие-то крики, которых Петроний не мог сразу понять, но которые все усиливались, росли и, наконец, слились в один дикий вой:

- Смерть христианам!

Блестящия носилки придворных подвигались среди воющей толпы. Из глубины обгоревших улиц бежали все новые толпы, которые, услыхав возглас, стали повторять его. Из уст в уста передавали весть, что преследование началось еще в полдень, что схвачено уже множество поджигателей - и скоро по вновь разбитым и по прежним улицам и переулкам, окружающим Палатинский холм, по всем холмам и садам, во всю длину и ширину Рима, стали раздаваться крики:

- Смерть христианам!

- Стадо! - с презрением повторял Петроний.

И он подумал, что свет, основанный на насилии, на жестокости, о которой даже варвары не имели никакого понятия, на преступлениях и безумном разврате, - не может так существовать. Рим был владыкой света, но вместе он был и язвой его. От него несло трупным запахом. На гниющую жизнь падала тень смерти. Об этом не раз говорили между приближенными августа, но никогда еще Петронию не казалась такого ясной та истина, что эта увенчанная цветами колесница, влачащая за собой скованные народы, на которой в позе триумфатора стоит Рим, - приближается к пропасти. Жизнь города, владеющого миром, показалась Петронию каким-то-шутовским хороводом, какой-то оргией, которая, однако, должна-же была когда-нибудь кончиться.

Он понимал также, что только у одних христиан были новые основы жизни, по он думал, что скоро от христиан не останется и следа. А тогда что?

Шутовской хоровод пойдет дальше под предводительством Нерона, а если не станет Нерона, то найдется кто-нибудь другой, такой-же, или хуже того, так-как при таком народе и таких патрициях нет никакой причины, чтобы нашелся кто-нибудь лучше. И начнется новая оргия и вдобавок еще более мерзкая и безобразная.

Но оргия не может вечно продолжаться и после нея надо пойти спать, хотя-бы от истощения.

Думая обо всем этом, Петроний сам чувствовал себя очень утомленным. Стоит-ли жить - и при том жить, не будучи уверенным в завтрашнем дне, - только затем, чтобы глядеть на такой порядок вещей? Гений смерти так-же прекрасен, как гений сна, и у него есть также крылья за плечами.

Носилки остановились перед дверями дома, которые сейчас-же отворил бдительный привратник.

- Благородный Виниций возвратился? - спросил Петроний.

- Только что, господин, - отвечал раб.

"А! значит он не отбил ее!" подумал Петроний. И, сбросив тогу, он вбежал в атрий.

- Ты пришел слишком поздно? - спросил Петроний.

- Да. Ее схватили перед полуднем.

Наступила минута молчания.

- Ты видел ее?

- Да.

- Где она?

- В Мамеритинской тюрьме.

Петроний вздрогнул и стал испытующе глядеть на Виниция. Тот понял.

- Нет! - сказал он. - Ее не ввергли в Тулиан {Самая низкая часть тюрьмы, лежащая совсем под землей, с одним отверстием в потолке. - Там с голоду умер Югурта.}, ни даже в среднюю тюрьму. Я заплатил сторожу, чтобы он уступил Лигии свою комнату. Урс лег у порога и оберегает ее.

- Отчего Урс не защитил ее?

- Было прислано пятьдесят преторианцев. Впрочем, Линн запретил ему.

- А Линн?

- Линн умирает. Поэтому его не взяли.

- Что ты намереваешься делать?

- Спасти ее или умереть вместе с ней. И я верю в Христа.

Виниций, казалось, говорил спокойно, но в его голосе слышалось что-то такое раздирающее, что сердце Петрония трепетало от искренней жалости.

- Я понимаю тебя, - сказал он, - но как хочешь ты спасти ее?

- Я заплатил страже, во-первых, чтобы охранять ее от оскорблений, а во-вторых, чтобы они не мешали ей бежать.

- Когда это должно случиться?

- Они отвечали, что не могут выдать мне ее сейчас, так как боятся ответственности. А когда тюрьма наполнится множеством людей, и когда будет потерян счет узникам, тогда они отдадут мне ее. Но это последняя мера! Прежде ты спаси ее и меня! Ты друг цезаря. Он сам отдал мне ее. Иди к нему и спаси меня.

- Я отвечу тебе по дороге! - сказал он. - А теперь возьми плащ, возьми оружие и пойдем к тюрьме. Там ты дай страже сто тысяч сестерций, дай в два раза, в пять раз больше, чтобы они сейчас-же выпустили Ливию. Иначе будет слишком поздно.

- А теперь слушай меня, - сказал Петроний. - Я не хотел терять время. Я с сегодняшняго дня в немилости. Моя собственная жизнь висит на волоске и потому я ничего не могу вымолить у цезаря: даже хуже того! я убежден, что он поступит наперекор моей просьбе. Если-бы не это, разве я советовал-бы тебе бежать с Лигией или отбить ее? Если-бы тебе удалось уйти, гнев цезаря обратился-бы на меня: Сегодня он скорее исполнил-бы твою просьбу, чем мою. Но ты на это не разсчитывай. Освободи ее из темницы и беги! Ничего больше тебе не остается. Если это не удастся, тогда надо будет прибегнуть к другим средствам. А теперь знай, что Лигию схватили не только за её веру в Христа. Ее и тебя преследует гнев Поппеи. Ведь ты помнишь, что ты оскорбил августу, ты отверг ее? А она знает, что ты отверг ее ради Лигии, которую она так возненавидела с первого взгляда. Она и раньше пыталась погубить се, приписывая смерть своего ребенка колдовству Лигии. Во всем, что случилось, видна рука Поппеи. Чем ты объяснишь то, что Лигия была схвачена первая? Кто мог указать дом Линна? И я говорю тебе, что за ней давно следили! Я знаю, что раздираю душу твою и отымаю последнюю надежду, но я говорю тебе все это нарочно для того, чтобы убедить тебя: если ты не освободишь ее раньше чем им придет в голову мысль, что ты испробуешь это, - вы погибнете оба.

- Да! я понимаю! - глухо отвечал Виниций.

дыханьем, закричал охрипшим голосом:

- Смерть христианам.

- Мирмилон, - спокойно отвечал Петроний, - послушай добрый совет и проходи своей дорогой.

Но пьяный и другой рукой ухватился за него.

- Кричи вместе со мной, иначе я сверну тебе шею. Смерть христианам!

кулак - мера терпения его переполнилась.

- Друг мой, - сказал он, - от тебя несет вином и ты мешаешь мне.

И говоря это, он всадил ему в грудь по самую рукоятку короткий меч, которым он запасся, выходя из дому, а потом, взяв Виниция под руку, продолжал говорить, как будто не произошло ничего:

- Цезарь сказал мне сегодня: "Передай от меня Виницию, чтобы он был на играх, на которых выступят христиане". - Понимаешь-ли ты, что это значит? Они хотят устроить себе зрелище, - насладиться твоим страданьем. Это дело решенное. Может быть, поэтому ни тебя, ни меня пока не схватят. Если тебе не удастся освободить ее сейчас, тогда... не знаю!.. Может быть, Актея заступится за тебя? Но поможет-ли это?.. Твои сицилийския земли могли-бы искусить Тигеллина. Попробуй.

- Я отдам ему все, что имею, - отвечал Виниций.

Ночь начинала уж бледнеть и стены замка все яснее выступали из мрака. Вдруг, когда они уж повернули к Мамеритинской тюрьме, Петроний остановился и сказал:

- Преторианцы!.. Слишком поздно!

Действительно, тюрьму окружал двойной ряд солдат. Разсвет серебрил их железные шлемы и острые копья.

Лицо Виниция стало бледно, как мрамор.

Через минуту они стояли перед рядами. Петроний, который обладал необычайной памятью, знал не только начальников, по почти всех солдат претории, а потому, увидав знакомого предводителя когорты, поманил его.

- А что это, Нигр? - сказал он, - вам велено охранять тюрьму?

- Да, благородный Петроний. - Префект опасается, как-бы не была сделана попытки отбить поджигателей силой.

- Тогда впусти меня! - сказал Виниций.

И сжав руку Петрония, он сказал ему:

- Повидай Актею, а я приду узнать, какой ответ дала она тебе.

- Приходи, - отвечал Петроний.

как арфа, в тишине разсвета. Но то не были звуки печали и отчаяния. Нет - в них трепетали радость и торжество.

Солдаты с удивлением поглядели друг на друга. На небе появились первые золотые и розовые отблески утренней зари.

КОНЕЦ СЕДЬМОЙ ЧАСТИ.