Quo vadis.
Часть восьмая.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть восьмая. Глава I. (старая орфография)

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. 

I.

Крики: "смерть христианам!" раздавались постоянно во всех кварталах города. В первую минуту не только никто не сомневался в том, что они были действительными виновниками бедствия, но никто и не хотел сомневаться в этом, так-как наказание их должно было быть вместе с тем великолепным зрелищем для народа. Но распространилось мнение, что бедствие не приняло-бы таких страшных размеров, если-бы не гнев богов, а потому в храмах совершались "piacula", или очистительные жертвоприношения. По совету жрецов Сибиллы, сенат устроил торжества и общественные молитвы в честь Вулкана, Цереры и Прозерпины. Женщины приносили жертвы Юноне; целая процессия их отправилась к самому берегу моря, чтобы зачерпнуть воду и окропить ею статую богини. Замужния женщины приготовляли пиршества богам {Selisteria v. Lecbisteria.} и ночные бдения. Весь Рим очищался от грехов, приносил жертвы и старался примириться с Безсмертными.

А тем временем среди развалин возникали новые широкия улицы. Там и сям положены были фундаменты великолепных домов, дворцов и храмов. Но прежде всего с необыкновенной поспешностью отстраивали огромные деревянные амфитеатры, в которых должны были умирать христиане. Сейчас-же после совета в доме Тиберия были разосланы приказы проконсулам, чтобы они доставили диких зверей. Тигеллин опустошил виварии всех италийских городов, не исключая и самых маленьких. В Африке, по его приказанию были устроены огромные облавы, в которых все городское население должно было принимать участие. Из Азии привезены были слоны и тигрицы, с Нила - крокодилы и гипопотамы, с Атласа львы, с Пиренеев волки и медведи, из Гибернии яростные собаки, из Эпира молосския собаки, из Германии буйволы и огромные туры. Так как заключенных было огромное число, то игры должны были пышностью превзойти все то, что до сих пор было видано. Цезарь хотел в крови потопить воспоминания о пожаре и напоить ею Рим, а потому никогда еще ни одно кровопролитие не обещало быть таким величественным.

Разлакомленный народ помогал "вигилам" и преторианцам в преследовании христиан. Это было не трудно, так-как большинство их вместе с язычниками еще жили в садах и открыто исповедывали свою веру. Когда их хватали они падали на колена, пели псалмы и без сопротивления отдавались в руки противников. Но их терпение только увеличивало гнев народа, который, не понимая источника его, видел в этом ожесточение и загрубелость злодеев. Бешенство охватило преследователей. Случалось, что чернь вырывала христиан из рук преторианцев и разрывала их своими руками: женщин за волосы тащили в тюрьмы, детям разбивали головы о камни. Тысячи людей днем и ночью с воем бегали по улицам. Жертв искали среди развалин, в печах и в погребах. Перед темницами при свете костров, вокруг бочек с вином, устраивались вакханалии. А вечером с упоением слушали рычанья, похожия на раскаты грома, от которых дрожал весь город. Темницы были переполнены тысячами людей, а чернь и преторианцы каждый день пригоняли новые жертвы. Жалость исчезла. Казалось, что люди разучились говорить и в своем безумии запомнили один только крик: "Смерть христианам!" Наступили удивительно знойные дни и такия душные ночи, каких никогда еще не бывало: весь воздух казался пропитанным безумием, кровью и преступлениями.

старшин. По их повелению стали собираться уж только за городом, в подземельях, на дороге Антийской и в подгородних виноградниках, принадлежащих патрициям-христианам, из числа которых пока еще никого не заключили в темницу. На Палатинском холме прекрасно знали, что к почитателям Христа принадлежит и Флавий, и Домитилла, и Помпония Грецина, и Корнелий Пуденс, и Виниций; но даже сам цезарь боялся, что чернь не позволит убедить себя в том, что такие люди подожгли Рим, и так-как прежде всего важно было убеждение народа, то наказание и мщение отложены были на будущее время. Некоторые думали, что эти патрции были спасены, благодаря влиянию Актеи. Но это мнение было ошибочно. Петроний, разставшись с Виницием, отправился прямо к Актее, просить ее помочь Лигии, но она могла дать ему только свои слезы, так-как жила в забвении и в страданиях, терпимая постольку, поскольку скрывалась от Поппеи и от цезаря.

Но она навестила Лигию в темнице, принесла ей одежду и пищу, а главное, защитила ее от оскорблений со стороны и без того уже подкупленных тюремных сторожей. А тем временем Петроний, который не мог забыть, что не задумай он отнять Лигию у Авла, она теперь наверное не была-бы в тюрьме, и который кроме того желал выиграть игру с Тигеллином, не щадил ни времени, ни стараний. В продолжение нескольких дней он видался с Сенекой, с Домицием Афром, с Криспиниллой, через которую хотел попасть к Поппее, - с Териносом, с Диодором, с прекрасным Пифагором и, наконец, с Алитуром и Парисом, которым цезарь никогда ни в чем не отказывал. С помощью Хризотемиды, которая была теперь любовницей Ватиния, он старался заручиться даже и его помощью, не щадя ему и другим обещаний и денег.

Но все эти усилия остались безплодными. Сенека, сам неуверенный в своем завтрашнем дне, стал ему объяснять, что если даже христиане действительно не сожгли Рим, то они должны были быть истреблены для его пользы, одним словом - оправдывал предстоящее кровопролитие положением вещей. Теринос и Диодор взяли деньги и взамен них не сделали ничего. Ватиний донес цезарю, что его старались подкупить; один только Алитур, который был сначала враждебно настроен к христианам, но теперь жалел их - осмелился напомнить цезарю о заключенной девушке и просить за нее, но ничего не получил, кроме ответа:

- Разве ты думаешь, что у меня более мелкая душа, чем у Брута, который для блага Рима не пощадил собственных сыновей.

А когда Алитур повторил этот ответ Петронию, то последний сказал:

Но ему жаль было Виниция и он боялся, как-бы Виниций не наложил на себя руки. "Теперь, говорил себе Петроний, - его еще поддерживают хлопоты, которые он предпринял для её спасения, она сама и даже его собственные страданья, но когда все обманет, и угаснет последняя искра надежды - клянусь Кастором! - он не переживет ее и бросится на меч". Петроний скорее даже понимал, что можно так покончить, чем то, что можно так любить и страдать. А тем временем Виниций делал все, что приходило ему в голову, чтобы спасти Лигию. Посещая приближенных августа - он, когда-то такой гордый, умолял их о помощи. Через Вителия он предлагал Тигеллину свои сицилийския земли, и все, что он пожелает, но Тигеллин, вероятно, не желая гневить августы, отказался. Пойти к самому цезарю, обнять его колена и умолять - не привело-бы ни к чему. Виниций хотел прибегнуть и к этому, но Петроний услыхав об его намерении, спросил:

- А если он откажет тебе или ответит низкой угрозой, что ты сделаешь?

Черты Виниция исказились от боли и ярости и из плотно сжатых губ послышалось как-бы рычание.

- Да! - сказал Петроний, - потому-то я и не советую тебе! Этим ты закроешь все пути спасенья.

- Нет! нет! Я христианин!..

И говоря это, Петроний не был вполне искренен, так-как его больше занимал Виниций, чем Лигия. Но он видел, что ничем не сумеет его удержать от опасного шага, как представив ему, что он может нанести непоправимый вред Лигии. Наконец, он был прав, так-как на Палатинском холме ожидали приход молодого трибуна и были приняты все меры предосторожности.

Но страданья Виниция превзошли все, что могут вынести силы человеческия. С той минуты, когда Лигия была заключена в темницу и когда на нее пал свет будущого мученичества, он не только еще сильнее полюбил ее, но в душе своей прямо стал воздавать ей почти религиозные почести, как-бы существу неземному. А теперь при мысли, что он должен потерять это существо, дорогое и вместе святое, и что кроме смерти на её долю могут выпасть мучения более страшные, чем самая смерть, - кровь застывала у него в жилах, душа превращалась в один стон и мысли путались. Иногда ему казалось, что череп его в огне, и он или сгорит, или треснет. Он перестал понимать, что делается вокруг него, перестал понимать, почему Христос, этот милосердный, этот Бог - не приходит на помощь своим почитателям, почему почерневшия стены Палатинского дворца не проваливаются сквозь землю, а с ними вместе и Нерон, приближенные августа, весь лагерь преторианцев и весь этот преступный город. Ему казалось, что иначе не могло быть и не должно было быть, и что все то, что видят глаза его, от чего ломается душа его и рвется сердце - все это сон. Но рычанье зверей говорило ему, что это действительность, звук топоров, под которыми выростали арены, говорил ему, что это действительность, и это-же подтверждали вой людей и переполненные темницы. И тогда в нем содрагалась его вера в Христа, и это содраганье было новой мукой, может быть - самой страшной из всех. А тем временем Петроний говорил ему: