Quo vadis.
Часть восьмая.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть восьмая. Глава III. (старая орфография)

III.

Оставив Апостола, Виниций шел к темнице с сердцем возрожденным надеждой. Где-то в глубине души в нем кричали еще отчаяние и ужас, но он подавлял в себе эти голоса. Ему казалось невероятным, что заступничество наместника Божьяго и сила его молитвы должны были остаться без последствий. Он боялся не иметь надежды, боялся не верить.

"Я буду верить в милосердие Его, - говорил он себе, - хотя-бы я увидел ее в пасти льва". И при этой мысли, хоть душа его содрогалась и холодный пот обливал его лоб, он верил. Каждый удар сердца его - был молитвой. Он начинал понимать, что вера двигает горами, так как он почувствовал в себе какие-то чудесные силы, которых не ощущал раньше. Ему казалось, что с помощью её он сможет то, что вчера еще не было в его власти. Минутами ему казалось, что зло уже минуло - когда отчаяние стоном еще отзывалось в душе его, он вспоминал ту ночь и святое, дряхлое лицо, с молитвой обращенное к небу. - "Нет! Христос не откажет первому ученику своему и пастырю стада Его! Христос не откажет ему, а я не усумнюсь" - И он бежал к темнице, как добрый вестник.

Но здесь его встретила неожиданность.

Сторожа преторианские, сменяющиеся у Мамеритинской тюрьмы, все уж знали его и обыкновенно не ставили ему никаких препятствий, но теперь солдаты не разступились, а вместо этого сотник приблизился к Виницию и сказал:

- Прости благородный трибун, я имею сегодня приказ не впускать никого.

- Приказ? - повторил бледный Виниций.

Солдат сочувственно взглянул на него и ответил:

- Да, господин, приказ от цезаря! В темнице много больных и, может быть, опасаются, чтобы приходящие не разнесли заразу по городу.

- Но ты говоришь, что этот приказ только на сегодня?

- В полдень стража меняется.

Виниций замолчал и обнажил голову, так как ему казалось, что его "pileolus" {Войлочная шапочка.} вылит из олова. А солдат приблизился к нему и пониженным голосом сказал:

- Успокойся, господин; сторожа и Урс охраняют ее.

И сказав это, он нагнулся и в одно мгновенье ока начертил на каменной плите своим длинным галльским мечом фигуру рыбы.

Виниций пытливо взглянул на него.

- И ты преторианец?..

- До тех пор, пока не буду щам, - отвечал солдат, указывая на темницу.

- И я почитаю Христа!

- Да будет благословенно имя Его!

- Я знаю, господин. Я не могу впустить тебя в тюрьму, но если ты напишешь письмо, я отдам его сторожам.

- Благодарю тебя, брат мой!..

"Pileolus" уже не казался ему вылитым из олова. Солнце рано поднялось над стенами тюрьмы, а вместе с его светом в сердце Виниция стала проникать надежда. Этот солдат-христианин казался ему новым доказательством могущества Христа. Он остановился и, вглядываясь в розовые облака, нависшия над Капитолием и храмом Статора, сказал:

- Я не видал ее сегодня, Господин, но я верю в твое милосердие.

Дома его ожидал Петроний, который по обыкновению, обращая ночь в день, еще только недавно возвратился. Однако, он успел уже взять ванну и умастить себя перед сном.

- У меня есть для тебя новости, - сказал он. - Я был сегодня у Тулия Сенециона, у которого был и цезарь. Не знаю, как августе пришла в голову мысль привести и маленького Руфия... Может быть для того, чтобы он своей красотой смягчил сердце цезаря. На несчастье ребенок, утомившись, уснул во время чтения, как когда-то Веспассиан; увидя это, Агенобарб бросил в него кубком и тяжело ранил его. С Поппеей сделалось дурно, все слыхали, как цезарь сказал: "надоел мне этот ублюдок", - а ты знаешь, что это одно и то-же что смерть!

- Над августой тяготеет наказание Божие; но к чему ты говоришь мне это?

- Я говорю к тому, что тебя и Лигию преследовал гнев Поппеи, а теперь она, занятая собственным несчастьем, может быть забудет свою месть и легче поддастся уговорам. Я увижусь с ней сегодня вечером и поговорю с ней.

- Благодарю тебя. Ты приносишь мне хорошую весть.

- А ты выкупайся и отдохни. Губы твои посинели и от тебя осталась одна тень.

А Виниций спросил:

- Разве не сказано, когда назначен первый "ludus matutinus"?

- Через десять дней. Но сначала опустошат другия темницы. Чем больше будет у нас времени, тем лучше. Еще не все потеряно.

И говоря это Петроний, говорил то, во что сам уже не верил, так как хорошо знал, что как скоро цезарь в ответ на просьбу Алитура нашел прекрасно звучащую фразу, в которой сравнил себя с Брутом, - то для Лигии спасенья уж нет.

Из жалости он скрыл также от Виниция то, что слышал у Сенециона, что цезарь и Тигеллин решили выбрать для себя и своих друзей самых красивых девушек христианских и обезчестить их перед мучением, а остальные в день игр должны были быть отданы преторианцам и беcтиариям.

Зная, что Виниций ни за что не захочет пережить Лигию, Петроний нарочно возбуждал надежду в сердце его, прежде всего из сочувствия к нему, а кроме того, ему как эстетику было важно, чтобы Виниций, если должен был умереть, умер-бы красивым, а не с похудевшим и почерневшим от страданий и безсонницы лицом.

- Я скажу сегодня августе, - говорил Петроний, - приблизительно следующее: спаси Лигию для Виниция, а я спасу для тебя Руфия. И я, действительно, подумаю об этом. Ведь с Агенобарбом, одно слово, сказанное в подходящую минуту, может спасти или погубить любого. В худшем случае мы выиграем время.

- Благодарю тебя, - повторил Виниций.

- Ты лучше всего поблагодаришь меня тем, что поешь и поспишь. Клянусь Афиной! Одиссей в наибольшей беде думал о сне и еде. Ты, верно, всю ночь провел в тюрьме.

- Нет, отвечал Виниций. - Я хотел пойти туда теперь, но есть приказ никого не пускать. Узнай, Петроний, отдан ли этот приказ только на сегодня, или до самого дня игр?

- Я узнаю это сегодня ночью и завтра утром сообщу тебе, на сколько времени и почему был издан этот приказ. А теперь, если-бы даже Гелиос должен был с горя сойти в киммерийские края - я иду спать, а ты последуй моему примеру.

Они разошлись, и Виниций сел писать письмо к Лигии. Когда он кончил его, он отнес его сам и вручил сотнику-христианину, который сейчас-же понес его в темницу. Через минуту он возвратился с поклоном от Лигии и с обещанием, что еще сегодня передаст ответ её.

Но Виниций не хотел возвращаться и, усевшись на камень, ожидал письма Лигии. Солнце уж высоко поднялось на небе и через Clivus Argentarius к форуму как всегда текли целые толпы народа. Торговцы выкрикивали свои товары, ворожеи предлагали прохожим свои услуги; граждане медленным шагом подвигались к кострам, чтобы слушать случайных ораторов или передавать друг другу самые свежия новости. По мере того, как жар становился все сильнее, праздный люд прятался под портики храмов, из которых каждую минуту вылетало с шумом целое стадо голубей, сверкающих своими белыми перьями в солнечном свете и на лазуре неба.

на тюрьму, а потом склонился на каменную глыбу, вздохнул, как ребенок, который засыпает после продолжительных слез, и уснул.

И вдруг пред ним предстали виденья. Ему казалось, что среди темной ночи он несет Лигию по незнакомым виноградникам, а впереди них идет Помпония Грецина, с светильником в руках - и светит им. Какой-то голос - как будто голос Петрония, - кричал им издалека: "Возвратитесь!" но он не обращал вниманья на этот зов и шел дальше за Помпопией, до тех пор пока они не дошли до хижины, на пороге которой стоял Петр Апостол. Виниций сейчас-же указал ему на Лигию и сказал: "мы идем с арены, господин, но мы не можем разбудить ее, - разбуди ты ее!" Но Петр отвечал: "Христос сам придет разбудить ее". А потом образы стали мешаться. Он видел сквозь сон Нерона и Поппею, держащих на руках маленького Руфия с окровавленной головой, которую обмывал Петроний, видел Тигеллина, посыпающого пеплом столы, заставленные дорогими яствами, и Вителия, пожирающого эти яства, и множество других приближенных августа, сидящих за пиром. Он сам возлежал рядом с Лигией, но между столами ходили львы, у которых с бород стекала кровь. Лигия просила его вывести ее отсюда, а его охватило такое страшное безволие, что он не мог даже двинуться. Потом его виденья стали еще безпорядочнее и, наконец, все погрузилось в полный мрак.

Из глубокого сна его пробудил солнечный жар и крики, которые раздавались возле того места, на котором он сидел. Виниций протер глаза: улица была переполнена народом, а два скорохода, одетые в желтые туники, расталкивали толпу длинным тростником, крича и очищая место для великолепных носилок, которые несли четыре рослых египетских раба.

В носилках сидел какой-то человек, одетый в белые одежды, лицо которого трудно было разсмотреть, так как он закрывал его свертком папируса и что-то внимательно читал.

- Место благородному приближенному августа! - кричали скороходы.

Но улица была так запружена, что носилки должны были на минуту остановиться. Тогда сидящий в них нетерпеливо опустил сверток папируса, выставил свою голову и закричал:

- Разогнать этих негодяев! скорей!

И вдруг увидав Виниция, он опустил голову и скорее закрылся папирусом.

А Виниций провел рукой по лицу, думая, что это еще сон.

В носилках сидел Хилон.

Тем временем скороходы очистили путь и египтяне хотели двинуться вперед, когда вдруг молодой трибун, который в одну минуту понял многое, что раньше было для него непонятным, приблизился к носилкам.

- Привет тебе, Хилон! - сказал он.

- Молодой человек, - отвечал гордо и с достоинством грек, силясь придать своему лицу выражение спокойствия, которого в душе у него не было, - здравствуй, но не задерживай меня, так как я спешу к моему приятелю, благородному Тигеллину!

А Виниций, схватившись за край носилок, нагнулся к нему и глядя ему прямо в глаза сказал, понизив голос:

- Ты выдал Лигию?..

- Колосы Мемнона! со страхом закричал Хилон.

Но в глазах Виниция не было угрозы, а потому страх старого грека скоро прошел. Он подумал, что находится под защитою Тигеллина и самого цезаря, т. е. сил, перед которыми все дрожит, и что окружают его сильные рабы, а Виниций стоит пред ним без оружия, с похудевшим лицом и станом, согнутым страданьем. При мысли об этом смелость возвратилась к нему.

Он уставил на Виниция свои глаза, окаймленные красными веками, и прошептал:

- А ты, когда я умирал с голоду велел хлестать меня.

И минуту они молчали оба, а потом Виниций сказал глухим голосом:

- Я был неправ, Хилон!..

- Друг мой, если у тебя есть просьба ко мне, то приди к дому моему утром рано, когда я после ванны принимаю гостей и клиентов.

- Место для носилок благородного Хилона Хилонида! место, место!..