Quo vadis.
Часть десятая.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть десятая. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Три дня, или лучше сказать три ночи, ничто не нарушало их спокойствия. Когда обычные тюремные дела, состоящия в отделении мертвых от живых и тяжко больных от более здоровых, были окончены и когда измученные сторожа ложились спать по коридорам, Виниций входил в подземелье, в котором находилась Лигия, и оставался там до тех пор, пока свет не проникал через решетку окна. Она клала к нему голову на грудь и они разговаривали о любви и смерти. Оба невольно, в мыслях и на словах, все больше удалялись от жизни и теряли сознание её. Оба походили на людей, которые, отчалив от берега, не видят уж его и медленно погружаются в бесконечность. Оба постепенно изменялись в печальных духов, влюбленных друг в друга, в Христа и готовых отлететь. Иногда в его сердце врывалось страдание, как ветер, иногда как молния сверкала надежда, сложившаяся из любви и веры в милосердие распятого Бога, - но с каждым днем и он все больше отрывался от земли и отдавался смерти. Рано утром, когда он выходил из тюрьмы, он глядел на свет, на город, на знакомых и на житейския дела, как сквозь сон. Ему все казалось чуждым, отдаленным, тщетным и преходящим. Его перестала пугать угроза страданий, так как он понимал теперь, что через это можно пройти как-бы задумавшись, с глазами, направленными на нечто другое. Им обоим казалось, что их начинает окружать вечность. Они разговаривали о любви, о том, как будут любить друг друга, как будут жить вместе, по уж по ту сторону гроба, и если еще иногда они возвращалась к земным делам, то только как люди, готовящиеся в длинную дорогу, разговаривают о дорожных приготовлениях. И в конце концов их окружала такая тишина, какая окружает две колонны, стоящия где-нибудь на пустыре и забытые всеми. Им было важно только то, чтобы Христос не разделил их, а когда каждая минута прибавляла в них уверенности в этом, они полюбили Его, как то звено, которое должно было их соединить, в бесконечном счастьи и в бесконечном покое. Еще будучи на земле они отряхали прах земной. Души их стали чистые, как слеза. Под угрозой смерти, среди нужды и терзаний, на тюремной соломе началось для них небо: так как она брала его за руку и проводила, как-бы уж избавившаяся и святая, - к вечному источнику жизни.

А Петроний изумлялся, видя на лице Виниция все больший и больший покой и какой-то странный блеск, которого он не видал раньше. Иногда в его душе зарождались даже подозрения, что Виниций нашел какой-нибудь путь спасти Лигию и Петронию было грустно, что он не посвящает его в свои надежды.

Наконец, не в силах будучи выдержать, Петроний спросил:

- Теперь ты выглядываешь иначе, не скрывай от меня, потому что я хочу и могу помочь тебе: ты что-нибудь решил?

- Решил - отвечал Виниций, но ты уж не можешь помочь мне. После смерти её я признаюсь в том, что я христианин, и пойду за ней.

- Значит у тебя нет надежды?

- Напротив, есть. Христос отдает мне ее, и мы с ней никогда уж не будем разлучаться.

Петроний стал ходить по атрию с выражением нетерпения и недовольства на лице, а потом сказал:

- На это не нужен вам, Христос, ту-же самую услугу может оказать тебе наш Танат {Гений смерти.}.

А Виниций улыбнулся грустно и сказал:

- Нет, дорогой, ты не хочешь этого понять.

- Не хочу и не могу, - отвечал Петроний. Теперь не время спорить, но ты помнишь, что ты говорил, когда нам не удалось вырвать ее из Тулиана? Я утратил всякую надежду, а ты, когда мы возвратились домой, сказал: "А я верю, что Христос может возвратить мне ее". Пусть он возвратит тебе ее. Если я брошу дорогую чашу в море, ни один из наших богов не сумеет возвратить мне ее, - но если и ваш бог не лучше их, то я не знаю, почему я должен был-бы почитать его, больше прежних.

- Он отдает мне ее, - отвечал Виниций.

Петроний пожал плечами.

- Знаешь-ли ты, - спросил он, - что завтра христианами должны осветить сады цезаря?

- Завтра? - повторил Виниций.

И в виду близости страшной действительности сердце его задрожало от боли и страха. Он подумал, что, может быть, это будет последняя ночь, которую он проведет с Лигией, а потому, простившись с Петронием, он поспешил пойти к надсмотрщику "puticuli" за своим "тессером".

Но здесь его ожидало разочарование, так как надсмотрщик не хотел отдать ему знак.

- Прости, господин, - сказал он. - Я сделал для тебя, что нога, но я не могу подвергать опасности жизнь свою. Сегодня ночью христиан должны отправлять в сады цезаря. В тюрьме будет много солдат и сановников. Если тебя узнают, я пропаду, - я и мои дети.

Виниций понял, что настаивать было-бы напрасно. Но у него мелькнула надежда, что солдаты, которые раньше видели его, может быть пропустят его и без билета, а потому с наступлением ночи, одевшись по обыкновению в простую тунику и обвязав голову тряпьем, он отправился к воротам тюрьмы.

Но в этот день еще внимательнее осматривали билеты, а кроме того сотник Сцевин, всей душой и всем телом преданный цезарю солдат, узнал Виниция.

Но, очевидно, в его закованной в железо груди, тлели какие-то искры жалости к несчастью человеческому, так как, вместо того, чтобы ударить копьем в щит, в знак тревоги, он отвел Виниция в сторону и сказал:

- Господин, или к себе. Я узнал тебя, но я буду молчать, так как не желаю губить тебя. Но пустить я не могу тебя, или к себе и да пошлют тебе боги успокоение.

Виниций остановился перед воротами и ждал, пока начнут отправлять осужденных. Наконец, около полуночи широко открыли ворота тюрьмы и показалась целая вереница заключенных: муцин, женщин и детей, окруженных вооруженными отрядами преторианцев. Ночь была светлая, было полнолуние, так что можно было не только различить фигуры, но даже и лица несчастных. Они шли парами, длинной мрачной вереницей, и среди полнейшей тишины, прерываемой только звоном солдатского оружия. Их отправляли столько, что казалось все погреба останутся пустыми.

В конце процессии Виниций увидел ясно Главка-лекаря, но ни Лигии, ни Урса не было между осужденными.