Quo vadis.
Часть десятая.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть десятая. Глава VI. (старая орфография)

VI.

Драма "Вureolus" обыкновенно давалась в амфитеатрах, устроенных так, что оки могли разделяться и образовывать две отдельные сцены. Но после зрелищ в садах цезаря этот прием был оставлен, так-как надо было, чтобы возможно большее количество людей могло смотреть на смерть пригвожденного к кресту раба, которого в драме пожирал медведь.

В театрах роль медведя, обыкновенно, играл актер, зашитый в шкуру, но на этот раз представление должно было быть "настоящим" - это было новое измышление Тигеллина. Цезарь сначала объявил, что не приедет, но после уговоров фаворита изменил свое намерение. Тигеллин объяснил ему, что после того, что произошло в садах, он должен показаться народу, и вместе с тем поручился ему, что распятый раб не обезчестит его, как это сделал Крисп. Народ был уж пресыщен и измучен проливапьем крови, а потому ему обещали новую раздачу лотерейных билетов и подарков, и кроме того - пир, так-как представление должно было происходить вечером в ярко освещенном амфитеатре. И действительно под вечер все здание совершенно переполнилось; приближенные августа во главе с Тигеллином прибыли все, не столько ради зрелища, как ради того, чтобы выказать цезарю свою преданность после последняго события и поговорить о Хилоне, о котором говорил весь Рим.

Разсказывали потихоньку, что цезарь, возвратившись из садов, впал в бешенство и не мог заснуть, что на него нападал страх и ему являлись странные видения, вследствие чего он через день назначил свой поспешный отъезд в Ахайго. Другие опровергали это, уверяя, что теперь он будет еще более жесток по отношению к христианам. Но не было недостатка и в трусах, которые предвидели, что обвинение, брошенное Хилоном в лицо цезарю, в присутствии толпы, может иметь самые плохия последствия. Наконец, были и такие, которые по чувству состраданья просили Тигеллина о прекращении дальнейших преследований.

- Взгляните, куда вы идите! - говорил Барк Соран. - Вы хотели удовлетворить жажду мщения народа и внушить ему убеждение, что наказание падает на виновных - а последствия этого совершенно противоположные!

- Правда! - прибавил Антистий Вер, - все шепчут теперь друг другу, что христиане невинны. Если это называется ловкостью, то Хилон был прав, говоря, что вашими мозгами нельзя было-бы наполнить желудиной скорлупы.

А Тигеллин обратился к ним и сказал:

- Народ шепчет также, что твоя дочь Сервилия, Барк Соран, и твоя жена, Антистий, скрыли своих рабов-христиан от суда цезаря.

- Это неправда! - с безпокойством воскликнул Барк.

- Мою жену хотят погубить ваши разведенные жены из зависти к её добродетели! - с неменьшим безпокойством сказал Антистий.

Но другие разговаривали о Хилоне.

- Что с ним сделалось? - говорил Эприй Марцелл. - Он сам предал их в руки Тигеллина; из нищого превратился в богача, мог спокойно прожить до конца своих дней, иметь великолепные похороны и памятник, - и вдруг!.. Сразу захотел потерять все и погубить себя. Правда: не сошел-ли он с ума?

- Нет, он не сошел с ума, а сделался христианином, - сказал Тигеллин.

- Это не может быть! - отозвался Вителий.

- А не говорил-ли я? прибавил Вестиний. Убивайте себе христиан, сколько хотите, но верьте мне - не боритесь с их божеством. Это не шутка!.. Взгляните, что делается! Я не сжигал Рима, но если-бы цезарь мне позволил, я сейчас-же дал-бы гекатомбу их божеству. И все должны сделать то-же самое, так как, повторяю, с ним нельзя шутить! Попомните, что я говорил вам это.

- Каким образом? Каким образом? - спросило несколько голосов.

- Клянусь Поллуксом!.. Если такой человек, как Хилон, не защитился от них, кто-же защитится от них? Если вы полагаете, что после каждого представления число христиан не увеличивается, то тогда вы с вашим знанием Рима можете сделаться медниками или начать брить бороды, ибо тогда вы, может быть, лучше узнаете, что думает народ и что делается в городе.

- Он говорит чистейшую правду, клянусь светлым peplum'ом Дианы! - воскликнул Вестиний.

Барк обратился к Петронию:

- Я кончу тем, с чего начали: довольно крови!

Тигеллин насмешливо поглядел на небо и сказал:

- Будто! еще немного!

- Если у тебя не хватает одной головы, то у тебя есть другая - набалдашник от палки, - возразил Петроний.

"Aureolus'а", на которое не слишком-то много обращали внимания, так-как мысли всех были заняты Хилоном. Народ привык к мучениям и к крови, он скучал, шикал, издавал возгласы, нелестные для двора, и требовал, чтобы поспешили со сценой с медведем, единственно интересной для него. Если-бы не надежда на то, что они увидят осужденного старика и получат подарки, то зрелище не могло-бы удержать толпы.

Но, наконец, наступила ожидаемая минута. Цирковые подростки внесли деревянный крест, довольно низкий, для того, чтобы медведь, поднявшись на задния лапы, мог достать до груди мученика, а потом двое людей привели, или лучше сказать, приволокли Хилона, потому-что он сам идти не мог, так-как кости ног его были поломаны. Его положили и прибили к кресту так скоро, что заинтересованные приближенные августа не успели даже хорошо присмотреться к нему и только после укрепления креста в приготовленной нарочно яме глаза всех обратилась к нему. Но мало кто мог узнать в этом нагом старике прежнего Хилона. После мучений, которым его велел предать Тигеллин, в лице его не осталось ни кровинки и только на белой бороде виднелся красный след, который оставила кровь, после того, что ему вырвали язык. Сквозь прозрачную кожу почти можно было разглядеть его кости. Он казался гораздо более старым, почти совершенно дряхлым. Но некогда глаза его бросали полный безпокойства и злости взгляд, на подвижном лице его прежде всегда выражался страх и неуверенность, а теперь лицо его было страдальческое, но такое ясное и покойное, какое бывает у спящих или умирающих. Может быть, ему придавало уверенности воспоминание о разбойнике на кресте, которому Христос простил, а может быть он тайно говорил милосердному Богу: "Господи! я кусал, как ядовитый червяк, но я всю жизнь был нищим, умиравшим от голода, люди топтали меня, били меня и глумились надо мной. Я был беден, Господи, и очень несчастлив, а теперь меня пытали и пригвоздили к кресту, по Ты милосердный не оттолкнешь меня в час смерти!" - И покой сна сошел в его сокрушенное сердце. - Никто не смеялся, так как в этом распятом было что-то такое тихое, он казался таким старым, безоружным, слабым своей покорностью, так взывал к жалости, что невольно каждый задавал себе вопрос: "как можно мучить и распинать тех, кто и без того умирает!" Толпа безмолвствовала. Среди приближенных августа Вестиний, наклоняясь направо и налево, испуганным голосом шептал: "Взгляните, как они умирают!" Другие ожидали медведя, желая в душе, чтобы зрелище кончилось как можно скорее.

Наконец медведь вылез на арену и, низко нагибая на обе стороны голову, поглядывал кругом исподлобья, как будто раздумывая о чем-то или ища чего-то. Увидав, наконец, крест, а на нем нагое тело, он приблизился к нему, поднялся даже, но через минуту снова опустился на передния лапы и, сев под крестом, стал ворчать, как будто и в его зверином сердце откликнулась жалость к этому обломку человека.

Из уст служителей цирка послышались возбуждающие возгласы, но народ молчал. А Хилон тем временем медленно приподнял голову и некоторое время обводил глазами зрителей. Наконец, взгляд его остановился где-то на самых высоких рядах амфитеатра, грудь стала быстрее подниматься - и тут произошло нечто, что повергло в изумление всех зрителей.

Его лицо прояснилось улыбкой, чело его как будто окружили лучи, глаза перед смертью обратились вверх, и через минуту две крупные слезы медленно скатились по лицу его.

- Мир страдальцам!

В амфитеатре господствовало глухое молчание.

Конец десятой части.