Quo vadis.
Часть одиннадцатая.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Quo vadis. Часть одиннадцатая. Глава I. (старая орфография)

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ. 

I.

После зрелищ в садах цезаря темницы значительно опустели. Правда, еще хватали и сажали в темницы тех, кого подозревали в принадлежности к восточному верованию, но облавы устраивались все реже и реже - только поскольку являлась надобность для наступающих зрелищ, которые также приближались к концу. Народ, пресыщенный видом крови, выказывал все большее волнение по поводу небывалого еще до тех пор поведения осужденных. Страхи суеверного Ватиния охватили тысячи душ. В народе рассказывались все более изумительные вещи о мстительности христианского божества. Тюремный тиф, который распространился и по городу, увеличил общия опасения. Происходили частые погребения и на ухо говорили друг-другу, что потребуются новые "piacula" для умилостивления неведомого божества. В храмах приносились жертвы Юпитеру и Либитине. Наконец, - несмотря на всевозможные усилия Тигеллина и его помощников, все больше распространялось мнение, что город был сожжен по приказанию цезаря и что христиане страдают невинно.

Но именно потому Нерон и Тигеллин не уставали преследовать. Для успокоения народа изданы были новые распоряжения о раздаче хлеба, вина и оливок; обнародованы предписания, облегчающия построение домов, даны необыкновенные льготы владельцам, объявлены распоряжения касательно ширины улиц и материала, из которого надо строить, чтобы избежать бедствий пожара. Сам цезарь присутствовал на заседаниях сената и разсуждал вместе с "отцами" о пользе города и народа, но тем не менее ни тени милости не упало на осужденных. Властителю мира важно было прежде всего то, чтобы внушить народу убеждение, что так жестоко наказаны могут быть только виновные. В сенате также ни единый голос не подымался в защиту христиан, так-как никто не хотел повредить себе перед цезарем, а кроме того люди, предугадывающие будущее, утверждали, что при новой вере самые основы Римской империи не могли остаться непоколебимыми.

с ней. У него не было ни малейшей надежды спасти ее от смерти, и он сам, наполовину оторванный от жизни, погрузившийся вполне в Христа, не мечтал уже о другом соединении, кроме соединения в вечности. Вера его сделалась неизмеримой, и вечность казалась ему более действительной и настоящей, чем прошлая жизнь его. Он представлял себе, что они оба с Лигией возьмут друг-друга з;. руки и отойдут в небо, где Христос благословит их и позволит им поселиться в свете - спокойном и величавом, как свет зари. Он молил Христа только о том, чтобы Он охранил Лигию от мук в цирке и позволил ей почить спокойно в тюрьме, так-как он с полной уверенностью чувствовал, что и сам умрет вместе с ней. Но он думал, что в виду этого моря крови, он не имеет даже права надеяться на то, чтобы она одна уцелела. Он слышал от Петра и Павла, что они также должны умереть, как мученики. Вид Хилона на кресте убедил его, что смерть даже мученическая может быть сладка, а потому даже желал, чтобы она наступила для них обоих, как желанная перемена плохой, грустной и тяжкой доли на лучшую.

Раньше Виниций противился течению, боролся и мучился, - теперь он отдался волне, веруя, что она песет его к вечному покою. Он догадывался, что Лигия так-же, как и он, готовится к смерти, что, несмотря на разделяющия их стены тюрьмы, они идут вместе, и он улыбался этой мысли, как счастью.

И они, действительно, шли так согласно, как будто каждый день по долгу делились друг с другом своими мыслями. У Лигии также не было никаких желаний и никаких надежд, кроме надежды на загробную жизнь. Смерть представлялась ей не только освобождением из страшных стен тюрьмы, из рук цезаря и Тигеллина, не только спасеньем, но и днем соединения с Виницием. В сравнении с этой непоколебимой уверенностью все остальное теряло свое значение. После смерти для нея должно было начаться счастье, а потому она ждала ее, как невеста ожидает часа брачного.

Этот могучий поток веры, который отрывал от жизни и уносил в загробную жизнь тысячи первых последователей христианства, охватил также и Урса. И он в сердце своем долго не мог примириться со смертью Лигии, но, когда ежедневно через стены тюрьмы стали проникать к нему вести о том, что творится в амфитеатрах и садах, где смерть казалась общей неизбежной участью всех христиан и вместе с тем их благом, превышающим, все смертные понятия о счастьи - он не осмеливался молить Христа о том, чтобы он лишил Лигию этого счастья, или отсрочил-бы его на долгие годы. Притом в своей простой варварской душе он думал, что дочь вождя лигийцев достойна большого и получит, больше небесных радостей, чем вся толпа простонародья, к которой и сам принадлежал, и что в вечной славе она возсядет ближе к "Агнцу", чем другие. Правда он слыхал, что перед Богом все люди равны, но в глубине души он был убежден, что дочь вождя, да еще вождя всех лигийцев, не то, что первая встречная рабыня. Он надеялся также, что Христос позволит ему служить Лигии и потом. Что касается самого себя, то у него было одно тайное желание - умереть так, как умер "Агнец", т. е. на кресте. Но это казалось ему таким великим счастьем, что, хотя он и знал, что в Риме распинают самых худших преступников, но не смел молиться о такой смерти. Он думал, что ему, вероятно, суждено умереть растерзанным зубами диких зверей, и это тревожило его. Детство он провел в непроходимых лесах, среди постоянных облав, в которых он, благодаря своей нечеловеческой силе, еще раньше чем, возмужал, прославился среди лигийцев. Охота стала его любимым занятием, так что позднее, когда он очутился в Риме и ему пришлось отказаться от нея, он ходил по вивариям и амфитеатрам, чтобы хоть взглянуть на известных и неизвестных ему зверей. Вид их возбуждал в нем неудержимое желание" борьбы, а теперь в душе своей он боялся, что если ему придется встретиться с ними в амфитеатре, им овладеют мысли, недостойные христианина, который должен умирать благочестиво и терпеливо. Но и в этом он полагался на Христа. Его утешали и другия, более "отрадные, мысли. Он слышал, что "Агнец" объявил войну силам адским и злым духам, к которым вера христианская причисляла все языческия божества, и думал, что пригодится Агнцу им этой войне и сумеет послужить Ему лучше других, и в голове его никак не могла уложиться мысль, что душа его не была сильнее души других мучеников. И он молился по целым дням, оказывал услуги узникам, помогал сторожам и утешал свою царевну, которая иногда жаловалась на то, что в течение своей жизни она не могла совершить стольких добрых дел, сколько свершила их славная Тавифа, о которой рассказывал ей когда-то Апостол Петр. Сторожа, которых даже в тюрьме пугала неимоверная сила этого исполина, для которого не было ни достаточно крепких уз, ни решеток, - полюбили его. в конце-концов, за его кротость. Не раз, изумленные его спокойствием, они разспрашивали его о причине её, а он рассказывал им с такой твердой уверенностью о том, какая жизнь ждет его после смерти, что они слушали его с изумлением, в первый раз видя, что в подземелье, недоступное для солнечного света, может проникнуть счастье. И когда он убеждал их, чтобы они уверовали в "Агнца", многим из них приходило в голову, что служба их есть служба рабов, а жизнь - жизнь нищого, и не один из них задумывался над своей тяжелой судьбой, конец которой могла положить только смерть. Но смерть внушала им новый страх и ничего не обещала им после себя, а между тем этот лигийский исполин и эта девушка, похожая на цветок, брошенный на тюремную солому, шли радостно навстречу смерти, как к вратам счастья.